Павел Огурцов - Конспект

• Название: Конспект
• Автор: Павел Огурцов
• Издательство: Права людини
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-966-8919-86-2

«Конспект» – автобиографический роман, написанный архитектором Павлом Андреевичем Огурцовым (1913–1992). Основные события романа разворачиваются в Харькове 1920-х – 1941 гг. и Запорожье 1944 – 1945 гг. и подаются через призму восприятия человека с нелегкой судьбой, выходца из среды старой русской интеллигенции. Предлагая вниманию читателей весьма увлекательный сюжет (историю формирования личности на фоне эпохи), автор очень точно воссоздает общую атмосферу и умонастроения того сложного и тяжелого времени. В романе представлено много бытовых и исторических подробностей, которые, скорее всего, неизвестны подавляющему большинству наших современников. Эта книга наверняка вызовет интерес у тех, кому небезразлична история нашей страны и кто хотел бы больше знать о недавнем прошлом Харькова и Запорожья. Кроме того, произведение П.А. Огурцова обладает несомненными литературными достоинствами, в чем мы и предлагаем вам, дорогие читатели, убедиться.

---

Светает. К пристани возвращаются люди и суда. Под складами сухо, и после двух бессонных ночей там спят. Спит и Марийка. Проходит какое-то время, и от причала отправляется вверх по Волге буксирный пароходик. Все стоят, и все головы повернуты к буксиру. Во внезапно наступившей тишине хорошо слышен его шум. На изгибе реки пароходик скрывается, и вдруг оттуда раздается взрыв, валит черный дым и слышны отрывистые, тоскливые, душу выматывающие гудки. Цепенею и, приходя в себя, вижу: мужчины — без головных уборов, многие женщины и старики крестятся, пожилая женщина одной рукой прижимает к себе ребенка, другой — вытирает глаза. И еще долго стояли люди, и долго стояла тишина. И в тихом летнем воздухе, в этом широком просторе тихо плыл вопрос: что нас всех ждет?

Прошел мимо пристанского домика и замедлил шаг у открытого окна. Там за столом сидят люди в форме речного флота, а во главе стола — капитан нашего теплохода. Они о чем-то разговаривают, и меня тянет к этому окну. Прохожу в очередной раз и слышу:

— Так из Астрахани вышли тральщики.

Прижимаюсь к стене возле окна. С детства усвоил, что подслушивать нехорошо, но заставить себя уйти и не пытаюсь.

Голос нашего капитана:

— Пока они доползут, немец так заминирует Волгу, что мы тут застрянем надолго. Чей-то голос:

— Но не идти же по минам!

— Зачем по минам? — отвечает наш капитан. — Не по фарватеру надо идти, а по рукавам. Туда немцу мины бросать ни к чему.

— Поведешь караван?

— Поведу. Я эти рукава знаю, пройдем. Голоса сливаются в гул. Выделяется голос:

— Идти, так идти. Что ж сидеть-то, новых мин ждать?

Слышно как двигаются стулья. Прохожу мимо окна — все стоят. Так хочется спросить: сами пойдете или с пассажирами? Рассказываю Марийке о том, что слышал. Ждем. Наконец, по пристанскому радио приглашают на посадку занять свои места, просят не толпиться и не создавать паники — заберут всех.

Впереди каравана — катерок, на его носу — наш капитан с длинным шестом в руках. Обжигает догадка; старик, рискуя жизнью, проверяет, нет ли мин. Тут же становится стыдно — не сообразил, что капитан проверяет глубину: идем не по фарватеру, и бакенов нет. За катерком — наш «Большевик», на капитанском мостике — помощник капитана, рядом с мостиком стоит старушка, говорят — жена капитана и живет сейчас на теплоходе. За «Большевиком» гуськом идут другие суда. Шли очень медленно. Когда через несколько часов, во второй половине дня, вошли в основное русло, капитан поднялся на теплоход и пошли хорошим ходом, как изменились лица! Были напряженные, скованные, иногда — с вымученными улыбками, стали обмякшие, усталые, но как смотрели вслед капитану!

По судовому радио приглашают пассажиров в кают-компанию на обед, но со своим хлебом. Марийка и я идем с бубликами. Расселись за длинными столами. Возле каждого столового прибора на маленькой тарелочке кусочек сливочного масла. Едим уху, поглядывая на масло, и... Из окон вылетают стекла, звон, крики. Вскакивают, лезут под столы, давка у входа в коридор... Мы с Марийкой сидим, не понимая, что случилось. Оказалось — самолет обстрелял из пулемета. Девушка в военной форме ранена в руку. Больше пострадавших нет. Разбрелись по своим углам. К вечеру пришли в Камышин. Над Волгой беседка на горе напоминает снятую в финале «Бесприданницы». Марийка с ее подружками бегали на этот фильм несколько раз. Дальше шли без происшествий, только каждый вечер к одиннадцати часам у Марийки подскакивала температура, ее лихорадило, ей слышался гул самолетов, и с трудом удавалось убедить ее, что ей это только кажется.

14.

Не помню, откуда у меня адрес Куреневских, — наверное, от мамы, — и с пристани мы — к ним. В их квартире, — полуподвальный этаж, две длинные комнаты, вытянутые одна за другой, — застали только Митю Лесного. Он живет один, и от него мы узнали судьбу Кропилиных.

На Сирохинской говорили по-старому — Кропилины, хотя после смерти отца Николая никто из этой семьи такой фамилии не носил. Дмитрия Степановича Куреневского перед переездом правительства в Куйбышев выслали в Ставрополь-на-Волге. У Юли — туберкулез легких, и сейчас она в санатории, где-то в здешних местах. Их двенадцатилетняя Любочка — у Веры Кунцевич, в лепрозории. Там же и Наташа Кунцевич, в эвакуации окончившая институт, с дочкой. Муж Наташи — на фронте. О Коле Кунцевиче никаких известий. Катя Лесная жила и осталась в Днепропетровске. Мите семнадцать лет. Он в этом году окончил школу, работает на заводе слесарем, просится на фронт, но его не берут: отец — репрессированный враг народа. Митю я видел тринадцать лет назад, когда в Дружковке ловил для него лягушонка, но он меня помнит и очень нам обрадовался, — наверное, ему одиноко и тоскливо. Он работает посменно и днем, когда не на работе, мотается по каким-то учреждениям, добиваясь, чтобы его взяли в армию.

Мы предоставлены самим себе, и нам после дорожных передряг хочется в спокойной обстановке прийти в себя и отдохнуть, а Марийке это просто необходимо: в одиннадцать вечера ее все еще преследует гул самолетов и подскакивает температура. Опаздываю в Челябинск? Ну и что? Беспокойство, владевшее мною из-за этого в Нальчике и Махачкале, прошло, и вместо него — уверенность: нигде меня не ждут и не ищут, и нужен я им, как пятое колесо до возу. Меня к ним направили — ну, и приткнут куда-нибудь. Несколько дней больше или меньше — какая разница? Да и пароход, на который мы попали в Махачкале, мог идти в Красноводск, и мы бы все еще ехали и ехали. Меня беспокоит состояние Марийки, а не задержка в дороге — тут моя совесть спокойна.

Недалеко от квартиры Куреневских, в самом центре, в новом дворце культуры обосновался московский Большой театр. Билеты можно купить свободно, и мы туда повадились. А в театре к одиннадцати часам Марийку лихорадит, но она говорит, что тут ей легче: видит, как спокойна публика и понимает, что гул самолетов только кажется. Билеты брали в первые ряды партера и, обдрипанные, я — в замызганной солдатской форме, солдатских ботинках и обмотках, сидели среди дипломатов и изысканно одетых дам, раз — рядом с японцами. Ну, и пусть, подумаешь! А им, бедняжкам, по вечерам и деваться, наверное, больше некуда.

Изумились счастливому концу в «Лебедином озере». Впрочем, бесцеремонное обращение с классиками искусства — явление распространенное. В Харьковском оперном «Пиковая дама» начиналась с пролога, в котором возле полосатой будки маршировали солдаты — это, очевидно, должно было символизировать эпоху. В кинофильме «Капитанская дочка», — еще немом, — Гринев получал свободу потому, что приглянулся Екатерине и стал ее любовником. И не может уже Пушкин никого вызвать на дуэль, и не может уже Чайковский протестовать против нелепейших изменений в его шедеврах и таких же дополнений к ним. Встретить бы наглеца, паразитирующего на классиках, и — по морде! Но ничего это не даст: такой бурьян растет и процветает на подготовленной почве, из которой бесцеремонно выпалывается все неугодное властям, будь то классика или новая талантливая поросль.

Прожили мы здесь неделю и когда уезжали, Митя примчался домой, сияя — добился, что его берут в армию. На радостях он чуть ли не силой навязал нам свое одеяло: ему не нужно, а у нас одеяла нет.

Воздушных тревог в Куйбышеве не было, но светомаскировка соблюдалась, и приятно было, проезжая Уфу, увидеть вечерние огни, от которых мы успели отвыкнуть, но и за пределами досягаемости немецкой авиации Марийку не оставляли вечерние галлюцинации.

В Челябинске не было необходимости спрашивать дорогу — город мало изменился с тех пор, как десять лет назад я отсюда удрал. Витковские занимали комнату в поселке тракторного завода в таком же доме, в каком жил и я. Ходят трамваи, но редко и всегда переполненные, к тракторному заводу проложена троллейбусная линия, на которой еще реже можно увидеть битком набитый троллейбус с незакрывающимися дверьми. В центре обращают на себя внимание два больших жилых дома подстать строившимся в Москве, стоящих рядом, с большой отступкой, а перед ними остались рубленные одно- и двухэтажные дома. В недостроенном оперном театре разместились какие-то мастерские. Из окна трамвая где-то увидел промелькнувшие сосны парка культуры и отдыха. Не сомневаюсь, — были и другие изменения, которые я не видел или не заметил. Витковские с утра до вечера на работе, мы, как и в Куйбышеве, предоставлены самим себе. В здании городского театра имени какого-то Цвиллинга обосновался московский Малый, и мы не упустили возможность несколько раз в нем побывать.

В комбинате «Челябинскуголь», в отделе кадров сижу рядом с пожилым человеком — одновременно заполняем одинаковые многостраничные анкеты. Ему лет за сорок. Гимнастерка пригнана по плотной фигуре и отутюжена. Галифе заправлены в хорошо начищенные хромовые сапоги. Скуласт, маленькие сверлящие глазки. Подбородок несколько великоват и вместе со сжатыми губами свидетельствует о наличии характера. Бычья шея с поперечными складками побрита. Пальцы белые, толстые, без каких-либо следов физической работы, ногти коротко подстрижены и все-таки некоторые грязноваты. Я потому его так рассматриваю, что не могу определить, кто он по специальности. Не рабочий и не колхозник — об этом и думать нечего. Неинтеллигентен, мало образован и мало культурен — это бесспорно. Кадровый военный? Нет выправки, намечается животик, немного сутулится и сидит вразвалочку. Заглядываю в его анкету, но он уже перевернул первую страницу с вопросами об основной специальности. Замедляю заполнение анкеты — пусть он закончит раньше и перевернет ее первой страницей кверху. Закончив заполнять, он сразу поднялся и, переворачивая анкету поднял и ее, но я успел прочесть то, что меня интересовало: руководящий работник. А! Так он из тех, кому чем бы ни руководить, лишь бы руководить, сегодня — макаронной фабрикой, завтра — тарным цехом или мыловаренным заводом. Он ни в чем не перечит начальству, не раздумывая выполнит любые указания — нужные и ненужные, толковые и бестолковые, полезные и вредные, — он не станет в этом и разбираться, а заставит, — тут он большой мастер, — выполнять их любой ценой, как говорится, — хоть кровь из носа. Он — надежнейшая опора Сталину, такие и нужны нашему режиму. Теперь понятно, почему каждая кухарка должна уметь управлять государством.