Анри Шарьер - Бабочка

• Название: Бабочка
• Автор: Анри Шарьер
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

За убийство, которое он не совершал, взломщик сейфов Анри Шарьер приговорен к пожизненному заключению и отправлен на каторгу. Прозванный «Бабочкой» из-за того, что на его груди вытатуирован этот символ, Анри совершает несколько попыток побега. В наказание власти надолго сажают его в карцер, а затем отправляют во Французскую Гвиану на остров Дьявола, со всех сторон окруженный океаном.

Из этой самой страшной каторжной тюрьмы не удавалось бежать ни одному заключенному. Но ничто не может заставить Анри пасть духом и сломить его решимость вырваться на волю…

Вопреки всему Шарьер выстоял, достойно перенес страшные испытания судьбы. Он уверен: «Одно лишь имеет смысл в жизни — никогда не признаваться, что ты побежден, и научиться после каждого падения снова вставать на ноги».

Давид Титиевский: Эту книгу под названием «Папийон» можно увидеть на сайтах Альдебаран, Букс Ру, Фикшнбук. […] Это другой перевод, сделанный лет за двадцать до «Папийона» неизвестным переводчиком. Существенно ли отличается перевод этой книги от другой — не беремся сказать, мы не сравнивали текст от первой до последней страницы. Но, открывая наугад разные главы, мы убеждались, что эта же история рассказана другими словами. […] Со слов Эфраима Бауха в 70-х годах в южном Тель-Авиве некий Даниель Амарилис то ли с целью наживы, то ли с благородной целью пропаганды литературных новинок издал на русском языке целую серию под названием «Библиотека Даниэля Амарилиса». (©belousenko.com)

---

Гибель Карбонери

Моего друга Матье Карбонери убили вчера ударом ножа в сердце. Это подлое убийство совершилось в тот момент, когда Матье находился в душевой, и лицо его было покрыто мыльной пеной. Убил его армянин, сутенер.

С разрешения коменданта я участвовал в церемонии погребения моего друга. Вместе с тюремщиком мы сносим тело на причал. К ногам Матье я привязал тяжелый камень на железной проволоке вместо веревки: чтобы акулы не могли ее перекусить.

Через десять минут мы подплываем к проливу между Королевским островом и Сен-Жозефом. У меня подступает комок к горлу, когда над поверхностью моря внезапно появляются и исчезают десятки акульих хвостов. Они кружат вокруг лодки на расстоянии четырехсот метров от нее.

Боже, сделай так, чтобы акулы не успели схватить моего друга. Весла приподняты в знак прощального приветствия. Поднимают ящик. Тело Матье, завернутое в мешковину, соскальзывает и, под тяжестью камня, исчезает в морской пучине.

Ужас! Я надеялся, что тело ускользнуло от акул, но вот оно появилось, поднятое над морем этими проклятыми хищниками. Наполовину погруженный в воду труп Матье со съеденными руками приближается прямо к лодке, а потом исчезает на этот раз навсегда.

Все, в том числе и тюремщики, сидят с окаменевшими лицами. Впервые в жизни мне хочется умереть. Еще немного, и я брошусь к акулам, чтобы навсегда убраться из этого ада.

Я медленно бреду от причала к лагерю. Никто меня не сопровождает. 7 часов, уже ночь. Небо на западе слабо освещено несколькими языками исчезнувшего за горизонтом солнца. На сердце у меня камень.

К черту! Захотелось увидеть погребение, погребение друга? Ну, вот, твое болезненное любопытство удовлетворено?

Мне остается только ликвидировать парня, который убил Матье. Когда? Этой ночью. Почему этой ночью? Слишком рано — парень будет осторожен. В его группе десять человек. В таком деле спешить не следует. Посмотрим-ка, на скольких людей я могу рассчитывать. Пожалуй, на четверых. Я ликвидирую парня и, если предоставится возможность, перейду на Чертов остров. Там нет ни плотов, ни подготовки — нет ничего. Наполню два мешка кокосовыми орехами и уйду в море. До суши сравнительно недалеко: сорок километров по прямой. С волнами, ветрами и приливами это будет сто двадцать километров. Придется нелегко, но я силен и смогу выдержать двое суток в море верхом на мешке.

Я беру носилки и поднимаюсь в лагерь. У дверей происходит нечто необычное. Меня обыскивают. Тюремщик вынимает мой нож.

— Ты хочешь, чтобы меня убили? Почему ты отнимаешь v меня оружие? Ты ведь знаешь, что тем самым посылаешь меня на смерть. Если меня убьют, это будет по твоей вине.

Ни надзиратели, ни сторожа-арабы мне не отвечают. Открывают дверь, и я вхожу в комнату.

— Ничего не видно. Почему всего одна лампа вместо трех?

— Пэпи, иди сюда, — тянет меня Гранде за рукав.

В зале тихо. Видно, должно произойти (или уже произошло) что-то серьезное.

— Этой ночью он тебе не понадобится.

— Почему?

— Армянин и его друг в уборной.

— Что они там делают?

— Они мертвы.

— Кто их ликвидировал?

— Я.

— Быстро сделано. А что с остальными?

— В их группе осталось четверо. Пауло дал мне слово, что они не тронутся с места, пока не выяснится, согласен ли ты, чтобы дело на этом закончилось.

— Дай мне нож.

— Вот, возьми мой. Я остаюсь в этом углу. Иди, поговори с ними.

Я подхожу к группе. Глаза привыкли к тусклому свету, и мне удается разглядеть четверых, которые сидят у своих гамаков, прижавшись друг к другу.

— Пауло, ты хотел со мной поговорить?

— Да.

— Наедине или при твоих друзьях? Что тебе угодно?

Из осторожности я оставляю между собой и ними расстояние в полтора метра. В левом рукаве у меня раскрытый нож, рукоятка в ладони.

— Я хотел тебе сказать, что, по-моему, вы уже отомстили за своего друга. Ты потерял своего лучшего друга, мы потеряли двоих. На этом, наверное, можно кончить дело. Что скажешь?

— Предлагаю договориться о том, чтобы обе группы не действовали восемь дней. За это время увидим, что нам делать. Договорились?

— Договорились.

Я ухожу.

— Ну, что они тебе сказали?

— Они думают, что мы уже достаточно отомстили за Матье.

— Нет, — сказал Глиани.

Гранде ничего не сказал. Жан Кастелли и Луи Гравон согласны с перемирием.

— А ты, Пэпи?

— Я предложил им восемь дней ничего не предпринимать и дал слово, что никто из нас не тронется с места.

— Ты не хочешь отомстить за смерть Матье? — спрашивает Глиани.

— Парень, смерть Матье отомщена. Двое умерли. Для чего убивать остальных?

— Может быть, и они замешаны? Это надо проверить.

— Спокойной ночи вам всем. Прошу прощения, но я пойду спать, если сумею уснуть.

Мне необходимо остаться наедине с собой, и я растягиваюсь в гамаке.

Не было серьезного повода для дикой и нелепой смерти моего друга. Армянин убил его за то, что Матье заставил уплатить его сто семьдесят франков. Этот болван чувствовал себя униженным оттого, что ему пришлось отдавать долг на глазах у тридцати или сорока других картежников. Он сидел между Матье и Гранде и был вынужден подчиниться.

Да, это было для меня сильным ударом. Одно утешает: убийцы прожили всего несколько часов после своего подлого преступления. Но это, к сожалению, слабое утешение.

Глаза у меня закрыты, и я вижу красно-фиолетовые блики садящегося солнца, которое освещает своим последним лучом дьявольскую картину: труп с оторванными руками приближается к лодке… Колокол и в самом деле приглашает акул, и эти сволочи знают, что колокольный звон означает для них очередное пиршество.

Бедный друг. Я не могу больше. Нет! Нет! Нет! Пусть акулы сожрут меня, но живым, на пути к свободе, без мешков из-под муки, без камней, без веревки и без зрителей.

Кончено. Кончено. Не будет больше запланированных побегов. Чертов остров, два мешка с кокосовыми орехами и… отдаться на милость Божью.

— Пэпи, ты спишь?

— Нет.

— Хочешь немного кофе?

— Давай.

Я усаживаюсь на гамаке и беру чашку, кофе и сигарету, которые протягивает мне Гранде.

— Который час?

— Час ночи. Я начал сторожить в полночь, но видел, что ты ворочаешься, и подумал, что тебе не спится.

— Ты прав. Смерть Матье сильно подействовала на меня, но его погребение… Знаешь, это было просто ужасно.

— Не рассказывай мне ничего, Пэпи, я себе все представляю. Тебе не надо было при этом присутствовать.

— Я думал, что рассказ о колоколе — пустая болтовня. Кроме того, я не верил, что акулам удастся справиться с железной проволокой. Бедный Матье, всю жизнь передо мной будет стоять эта страшная картина. А как тебе удалось так быстро справиться с армянином и Беззаботным?

— Я работал на другом конце острова и совершенно случайно узнал об убийстве Матье. Я не стал возвращаться в лагерь, а отправился якобы ремонтировать замок. В лагерь я вернулся в 5 часов с полой трубой, в которую был засунут кинжал с двумя лезвиями. Стражник спросил меня, что это, и я ответил, что сломался деревянный шест моего гамака, и я хочу заменить его железной трубой. Трубу я оставил в душевой. Стемнело. Я укрепил кинжал на конце трубы. Армянин и Беззаботный стояли у своих гамаков, а Пауло несколько позади. Ты ведь знаешь, Жан Кастелли и Луи Гравон — смелые ребята, но они немолоды и недостаточно проворливы для такого дела.

Я хотел кончить с этим до того, как ты вернешься, чтобы ты не оказался замешанным. В случае провала ты, с твоим прошлым, получил бы максимум. Жан пошел в конец зала и погасил одну из ламп; Гравон сделал то же самое в другом конце. Зал был почти не освещен: горела лишь одна керосиновая лампа. У меня в кармане был большой фонарь, который подарил мне Деге. Жан шел впереди, а я за ним. Когда мы подошли к ним, Жан ткнул им в лица фонарь. Армянин от неожиданности заслонил глаза левой рукой, и я успел перерезать ему глотку. Беззаботный выхватил нож и, ослепленный, стал размахивать им перед собой. Я чуть не рассек его пополам. Пауло кинулся на пол и покатился под гамаки. Жан погасил фонарь, и я не стал преследовать Пауло.

— А кто потащил их в уборную?

— Не знаю. Думаю, это сделали ребята из их группы, чтобы вытащить патроны.

— Но ведь там наверняка большая лужа крови!

— Ты мне рассказываешь? Я постарался выпустить из них всю кровь. Однако я думаю, все будет в порядке. И фонарь, и кинжал я возвратил Деге через сторожа-араба. С этой стороны нам опасность не грозит. И угрызений совести у меня нет. Они убили нашего друга в момент, когда его глаза были застланы мылом, а мы вместо мыла ослепили их лучом фонаря. Мы в расчете. Что скажешь. Пэпи?

— Ты все сделал правильно, и я даже не знаю, как тебя благодарить за то, что ты так быстро отомстил за нашего друга, и за то, что, благодаря тебя я не вмешался в это дело.