Анри Шарьер - Бабочка

• Название: Бабочка
• Автор: Анри Шарьер
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

За убийство, которое он не совершал, взломщик сейфов Анри Шарьер приговорен к пожизненному заключению и отправлен на каторгу. Прозванный «Бабочкой» из-за того, что на его груди вытатуирован этот символ, Анри совершает несколько попыток побега. В наказание власти надолго сажают его в карцер, а затем отправляют во Французскую Гвиану на остров Дьявола, со всех сторон окруженный океаном.

Из этой самой страшной каторжной тюрьмы не удавалось бежать ни одному заключенному. Но ничто не может заставить Анри пасть духом и сломить его решимость вырваться на волю…

Вопреки всему Шарьер выстоял, достойно перенес страшные испытания судьбы. Он уверен: «Одно лишь имеет смысл в жизни — никогда не признаваться, что ты побежден, и научиться после каждого падения снова вставать на ноги».

Давид Титиевский: Эту книгу под названием «Папийон» можно увидеть на сайтах Альдебаран, Букс Ру, Фикшнбук. […] Это другой перевод, сделанный лет за двадцать до «Папийона» неизвестным переводчиком. Существенно ли отличается перевод этой книги от другой — не беремся сказать, мы не сравнивали текст от первой до последней страницы. Но, открывая наугад разные главы, мы убеждались, что эта же история рассказана другими словами. […] Со слов Эфраима Бауха в 70-х годах в южном Тель-Авиве некий Даниель Амарилис то ли с целью наживы, то ли с благородной целью пропаганды литературных новинок издал на русском языке целую серию под названием «Библиотека Даниэля Амарилиса». (©belousenko.com)

---

Каждый день араб, который работает у коменданта, приносит мне в обед три котелка с едой. Это крестная Лизет посылает мне каждый день ту же еду, что она готовит и для своей семьи.

В воскресенье я пошел поблагодарить ее. Несколько послеобеденных часов я провел в беседе с ней, играл с ее дочками, гладил их по белокурым головкам, думая про себя, что иногда трудно знать, в чем заключается твой долг. Если двое полоумных не оставили свои идеи, над этими головками витает страшная опасность. Тюремщики не отнеслись серьезно к доносу Джирсоло и даже не отделили их друг от друга, а лишь послали на Сен-Жозеф.

Арно и Хутон со мной почти не разговаривают. Тем лучше. Мы относимся друг к другу вежливо, но соблюдаем дистанцию. Жан Карбонери вообще со мной не разговаривает: он сердится на меня за то, что я не вошел в его группу. Нас в группе четверо: Пьеро-придурок, Маркетти, который завоевал второе место на конкурсе скрипачей в Риме, (а сейчас целыми часами играет в лагере и навевает на меня черную тоску, и Марсори, корсиканец из Сета.

Я ни с кем не говорил о восстании, и у меня создается впечатление, что никто здесь не знает о провалившихся планах на Королевском острове. Держатся ли они еще за эту идею? Все трое они выполняют истинно каторжную работу. Им приходится таскать большие камни для строительства бассейна. На камень набрасывают веревку длиной в пятнадцать-двадцать метров, каждый заключенный обматывает веревку вокруг плеч и груди, хватается за крюк на конце веревки и тогда разом, как животные, они тянут камень в нужном направлении. Работать приходится под палящим солнцем, и это сильно изматывает и угнетает заключенных.

Со стороны пристани вдруг слышатся ружейные и пистолетные выстрелы. Я понял: сумасшедшие приступили к действиям. Что случилось? Кто побеждает?

Жан Карбонери, который не вышел в этот день на работу, подходит ко мне. Его загорелое лицо бледно, как смерть. Очень тихим голосом он говорит:

— Это восстание, Пэпи.

Я отвечаю ему довольно холодно:

— Какое восстание? Я ничего об этом не знаю.

Раздаются новые выстрелы. В камеру вбегает Пьеро-придурок.

— Это восстание, но я думаю, что оно провалилось. Банда сумасшедших! Бабочка, открывай свой нож. Убьем как можно больше прежде, чем сами погибнем!

— Да, — говорит, за ним Карбонери, — убьем как можно больше!

Чиссилио вытаскивает свою бритву. У каждого в руке нож. Я говорю им:

— Не будьте идиотами, сколько нас?

— Девять человек.

— Я убью каждого, кто осмелится угрожать тюремщику. Нет у меня желания быть подстреленным, как кролик, в этом зале. Ты что, замешан?

— Нет.

— А ты?

— Тоже нет.

— А ты?

— Я ничего об этом не знал.

— Все мы здесь ребята из «общества», и никто из нас не имел понятия о восстании «хиляков». Ясно?

— Да.

— Тот, кто вздумает говорить, пусть знает: в момент, когда станет известно, что он был в курсе дел, он отправится к праотцам. Бросьте ножи в унитаз. Они скоро будут здесь.

— А если бунт удался?

— Тогда пусть они пожинают плоды победы и закрепят успех побегом. Я не хочу бежать такой ценой, а вы?

— Мы тоже не хотим, — отвечают мои друзья, в том числе и Жан Карбонери.

Выстрелы прекратились: значит, заключенные потерпели поражение, и теперь нас ожидает кровавая бойня.

Тюремщики врываются в лагерь, как сумасшедшие, колотят дубинками, палками, плетьми все, что попадается под руку: гитары, мандолины, шахматы, шашки, лампы, статуэтки, бутылки масла, сахар, кофе, — все растаптывается и выбрасывается наружу.

Слышатся два пистолетных выстрела.

В лагере восемь зданий, и в каждом из них повторяется та же картина.

Вот они уже в седьмом здании. Осталось только наше. Все мы находимся на своих местах. Из тех, кто работал вне здания, никто не вернулся. Никто не разговаривает. Во рту у меня пересохло, я думаю: «Не воспользовался бы какой-нибудь болван этим моментом, чтобы неожиданно напасть на меня!»

— Вот они, — говорит Карбонери, бледный, как смерть. Около двадцати тюремщиков толпятся у двери, все они вооружены карабинами и пистолетами.

— Что это? — кричит Филиссари. — Еще не разделись? Чего ждете, банда мерзавцев? Всех перестреляю! Раздевайтесь, нет у меня желания снимать с вас одежду после того, как вы превратитесь в трупы.

— Господин Филиссари…

— Заткнись, Бабочка! Нечего просить прощения. Вы планировали слишком мерзкое дело! В зале для опасных все конечно, замешаны!

Глаза, налитые кровью, вылезают из орбит. Я решаюсь кинуть последний козырь:

— Меня удивляет то, что такой бонапартист, как ты, способен убивать безвинных людей. Хочешь стрелять? Так стреляй же, но без речей, стреляй скорей, ради Бога! Я думал, что ты мужчина, Филассари, настоящий бонапартист, но вижу, что ошибся. Ладно. Не хочу даже видеть тебя, повернусь спиной. Повернитесь все спинами к этим тюремщикам, чтобы они не могли утверждать, будто мы собирались на них напасть.

Все, как один, поворачиваются спинами. Мои слова явно ошеломили тюремщиков.

— Что ты еще скажешь, Бабочка?

Все еще стоя спиной к нему, я отвечаю:

— Я не верю в басню о восстании. С какой стати восстание? Для чего? Чтобы убить тюремщиков? А потом бежать? Куда? Я только что вернулся из бегов, из Колумбии. И потому я имею право спросить, какая страна готова дать убежище беглым убийцам? Назовите мне имя этой страны. Не будьте дураками, ни один уважающий себя человек не может быть замешан в эту историю.

— Ты, возможно, и нет, но Карбонери замешан. Он при деле, я уверен. Хутон и Арно удивились сегодня утром, узнав, что он заболел и не собирается выходить на работу.

— Тебе померещилось, уверяю тебя, — говорю я и поворачиваюсь к нему лицом. — Пойми, Карбонери мой друг, ему известны все подробности моего побега, и он не может строить себе иллюзии относительно результатов побега после восстания.

В этот момент приходит комендант. Филассари выходит, и комендант зовет:

— Карбонери!

— Здесь.

— Отведите его в карцер, но не бейте. Надзиратель, отведи его. Выходите все, пусть останутся только главные надзиратели. Соберите всех ссыльных. Никого не убивайте, приведите всех, без исключения, в лагерь.

Комендант входит в зал в сопровождении своего заместителя, а Филиссари возвращается с еще четырьмя тюремщиками.

— Бабочка, только что произошли очень серьезные события, — говорит комендант. — Как начальник лагеря, я несу за это ответственность. Прежде, чем предпринять следующие шаги, я хотел бы прояснить картину. Я знаю, что при таких обстоятельствах ты откажешься говорить со мной наедине, и потому пришел сюда. Надзиратель Дюкло убит. Хотели отобрать у него оружие — значит, это восстание. В моем распоряжении считанные минуты. Я полагаюсь на тебя. Что ты об этом думаешь?

— Если это было восстание, то почему об этом ничего не знали? Почему они не поделились с нами? Сколько человек в этом замешано? Сколько человек пытались бежать после убийства надзирателя?

— Трое.

— Кто именно?

— Арно, Хутон и Марсо.

— Я понял. Теперь соглашайся или не соглашайся, но восстания не было.

— Ты лжешь. Бабочка, — говорит Филиссари. — Это восстание должно было произойти на Королевском острове. Джирсоло рассказал об этом, но ему не поверили. Теперь мы видим, что он говорил правду. Ты лжешь, Бабочка.

— Если ты прав, то все мы предатели: я, Пьеро-придурок, Карбонери, Глиани, — все корсиканцы с Королевского острова и ребята из «общества». Будь это действительно восстанием, во главе его стояли бы мы, а не кто-то другой.

— Значит, никто не был замешан? Это невероятно.

— Скажи, кто-то, кроме троих сумасшедших, пытался бежать? Пытался ли кто-то завладеть сторожевой будкой, в которой сидят четверо надзирателей, вооруженных карабинами? Сколько лодок на Сен-Жозефе? Одна шлюпка на шестьсот заключенных? Но мы ведь не настолько глупы? Да к тому же еще убивать… Предположим, убежало бы двадцать человек. Ведь их схватили бы и вернули из любого места. Комендант, мне неизвестно, сколько человек ты и твои люди убили, но одно я знаю: это были невинные жертвы. Почему у нас отнимают то немногое, что у нас имеется? Возможно, ваш гнев и оправдан, но не забывайте, что в тот же день, когда вы лишите нас минимума удобств в этой жизни, вспыхнет настоящее восстание — восстание отчаявшихся, восстание как всеобщее самоубийство. И если мы умрем, то умрем все вместе — и заключенные, и надзиратели. Господин Дютан, я говорил с тобой откровенно, ты этого заслуживаешь. Позволь нам жить спокойно.

— А те, что замешаны? — снова спрашивает Филиссари.

— Сначала найдите их. Нам ничего не известно, и в этом вопросе помощи от нас не ждите. Но повторяю: это сумасшедшая выходка «хиляков», и мы к ней отношения не имеем.