Натан Гимельфарб - Записки опального директора

• Название: Записки опального директора
• Автор: Натан Гимельфарб
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

В общем, после одной из таких бесед, я подал заявление о приёме кандидатом в члены партии. Рекомендации мне дали комсомольская организация института, мой друг - Костя Высота и секретарь партийной организации Петрижиковская, читавшая у нас курс микробиологии.

К моему удивлению мне не пришлось ожидать долгое время в очереди, как многим другим студентам и преподавателям. Кандидатскую карточку мне вручили через несколько месяцев после подачи заявления. Наверное при этом учли мой досрочный и добровольный уход в армию в начале войны, ранения, активную общественную работу в комсомоле и профсоюзе, отличную учёбу.

Не могу сказать, что мне всё нравилось в работе нашей партийной организации. Несмотря на то, что в ней состояли многие выдающиеся учёные, большинство руководителей института и факультетов, лучшая часть профессорско-преподавательского состава и студентов, я порой поражался беспринципности и неискренности многих из них. Другие же были ко всему безразличны и старались в дискуссиях не участвовать.

Выступали на собраниях, как правило, одни и те же люди, которым по какой-то негласной очереди поручалось подготовить выступление. Хоть они не всегда зачитывали свою речь по бумажке, а некоторые вообще говорили свободно, не пользуясь тезисами, обычно их выступления сводились к одобрению положений, изложенных в докладе. Складывалось впечатление, что говорят они не то, что думают, а то, что вытекает из доклада или какого-нибудь решения вышестоящих партийных органов, независимо от того согласны они с ними или нет. Собрания часто походили на спектакль, тщательно подготовленный режисёром, а выступающие на нём ораторы были похожи на артистов, выполняющих свою заученную роль в этом спектакле.

Доклады обычно были скучными и неинтересными, насыщенными цитатами из сочинений классиков марксизма-ленинизма или работ и выступлений Сталина. Особенно обидно было слушать такое из уст умных и уважаемых людей.

Моё возмущение достигло предела, когда на одном из партсобраний обсуждалось закрытое письмо ЦК КПСС о борьбе с космополитизмом. В нём говорилось о недопустимости преклонения перед Западом и забвения достижений русских учёных, изобретателей и новаторов. В нём указывалось, что приоритет «наших» учённых зачастую необоснованно уступают зарубежным, чем наносится большой вред отечественной науке. Приводилось много примеров подтверждающих это. Нельзя было не обратить внимание на то, что наиболее часто назывались еврейские фамилии людей, которые якобы без основания пользуются славой первооткрывателей и авторов важных открытий и изобретений, а их фактические авторы, русские учёные, незаслужено забыты.

Выступающие в прениях, поддерживая положения, содержащиеся в письме ЦК, пытались дополнить их примерами из области пищевой промышленности и науки. Приводились «факты» ущемления русских и украинских учёных при замещении вакантных должностей профессоров и доцентов, защите диссертаций и приёме в аспирантуру. Назывались цифры, подтверждающие низкий процент русских и украинцев в составе профессоров и преподавателей института. Никто конкретно не говорил, что предпочтение отдаётся евреям, но подразумевалось именно это.

Особенно удивило меня тогда выступление доцента Флауменбаума, читавшего у нас курс «Основы консервирования». Это был очень способный, ещё сравнительно молодой учёный, который пользовался большим уважением и авторитетом у студентов. Он был автором учебных пособий и многих публикаций по консервированию, разработал ряд важных изобретений и, один из немногих в институте, читал английские и немецкие научные журналы в подлиннике.

В своём выступлении, желая показать заслуги русских учёных в разработке науки консервирования пищевых продуктов, Флауменбаум заявил, что теорию консервирования первым разработал некий Каразин, а не Аппер, как принято было до сих пор считать, и чему он сам нас учил на лекциях.

После этого выступления я надолго потерял уважение к Флауменбауму, как к человеку и учёному. Тогда ещё мне было непонятно, как может уважающий себя человек говорить на лекциях одно, а на партийном собрании - другое. Только позднее, когда я на собственном опыте убедился, как партийные и другие советские органы могут заставить практически любого человека говорить то, что им угодно, я понял, что стоило Флауменбауму такое выступление на партсобрании. Но в те годы оно поразило меня и осталось надолго в моей памяти.

Компания борьбы с космополитизмом продолжалась несколько лет и приняла открыто антиеврейскую, антисемитскую направленность. Многие видные учёные-евреи лишились тогда высоких должностей в академических институтах и ВУЗах, а на их место были назначены представители коренных национальностей.

Мы могли в этом убедиться на конкретных примерах из жизни нашего института. Тот же Флауменбаум, и даже Фан-Юнг, незаурядные научные способности которых были общеизвестны, на протяжении нескольких лет не допускались к защите докторских диссертаций, а когда, наконец, они были допущены, их с позором “завалили” при голосовании.

Постепенно это распространилось и на другие сферы деятельности. Не только в научных учреждениях, но и во всех отраслях народного хозяйства стали «устранять недостатки в работе с кадрами». Из-за пятой графы личного листка по учёту кадров евреям стало еще труднее, чем раньше, устраиваться на работу, их ещё реже стали повышать в должности, а многие освобождались от своих постов за различные «недостатки и упущения» в работе или «злоупотребления» служебным положением. Был ограничен приём евреев в ВУЗы, а в некоторые престижные институты и университеты они практически вообще не принимались.

В центральных и местных газетах часто печатались антиеврейские фельетоны, что способствовало росту открытого проявления антисемитизма.

Всё это делалось с молчаливого согласия партийных органов и организаций. На партсобраниях открытых антисемитских выступлений не было, но известные всем факты унижения и оскорбления евреев не осуждались. Такова была «линия партии». С ней приходилось считаться не только членам партии, но и всем трудящимся. Её нужно было знать и неукоснительно соблюдать. Горе было тем, кто это правило не понимал и не выполнял.

90

Нюня Туллер выполнил своё обещание по розыску сведений, касающихся Зюни, и делал для этого всё, что было в его силах. Мы вместе с ним побывали в педагогическом институте, встречались с членами Оргкомитета по проведению встречи бывших студентов выпуска довоенного 1940-го года, говорили со многими студентами и преподавателями, которые знали и помнили Зюню и Рахиль. Все они очень тепло о них отзывались и восторгались их дружбой и любовью.

Одним из членов Оргкомитета оказался преподаватель нашего института, доцент кафедры марксизма-ленинизма Пинкус. Он читал у нас курс политэкономии и часто, на общественных началах, выступал с лекциями о международном положении.

Нюня помнил Пинкуса по рассказам Зюни и нередко встречался с ним и после демобилизации из армии. Он почему-то недолюбливал его. По его рассказам и Зюня испытывал к нему неприязнь за его зазнайство и бахвальство. Я сам замечал за ним такое, когда он читал нам свой курс, выступал на партсобраниях или выходил на трибуну с лекцией по текущему моменту. Он вёл себя высокомерно и самоуверенно, но не всегда мог понятно и убедительно передать свои знания слушателям.

Наша беседа с Пинкусом была непродолжительной и не дала почти никаких конкретных результатов. Единственное, что удалось сделать, это получить копию фотографии их группы, на которой запечатлены Зюня и Рахиль. По его совету мы также нашли в материалах Оргкомитета фотоснимок Зюни, с которого сделали несколько копий. Они оказались единственными фотографиями в память о нём, которые мы с Полечкой храним до сих пор.

Несмотря на то, что наш поиск оказался фактически безрезультатным, мы остались довольными встречей с людьми, знавшими Зюню и сохранившими о нём добрую память.

В отделе кадров института мы оставили свои адреса и просили сообщить нам обо всём, что им станет известно о Зюне в будущем. Там нам пообещали, что его имя будет занесено на мемориальную доску в память о студентах и преподавателях института, участвовавших в Великой Отечественной войне и отдавших свои жизни за свободу и независимость нашей Родины.

91

Полечка редко писала письма. Для неё всегда было легче выполнить трудную физическую работу, чем написать маленькое письмо. Потребовалось несколько моих писем со всё более нарастающей интонацией тревоги и возмущения, чтобы дождаться её отписки на одной стороне тетрадного листа, где содержались короткие ответы на мои вопросы о здоровье, учёбе, работе, настроении. Все её письма были удивительно похожи и содержали почти одинаковую информацию, достоверность которой вызывала сомнения. У неё никогда не было серьёзных проблем, жалоб на здоровье, житейские трудности или плохое настроение, редко она выражала своё недовольство или обиды. Письма отличались только тем, кого из друзей, подруг или просто знакомых она благодарила за доброе к ней отношение и бескорыстную помощь. Все окружающие её люди были замечательными, а некоторые из них просто ангелами, посланными Господом для заботы о ней.