Олег Селянкин - Они стояли насмерть

• Название: Они стояли насмерть
• Автор: Олег Селянкин
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1960

Автор романа «Школа победителей» Олег Константинович Селянкин родился в 1917 году в гор. Тюмени. Среднее образование получил в гор. Чусовом.

Окончил высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе. В Великой Отечественной войне участвовал с лета 1941 года. Был командиром роты морской пехоты на Ленинградском фронте, дивизионным и флагманским минером в Волжской флотилии и командиром дивизиона в Днепровской флотилии. Награжден двумя орденами Красной Звезды, орденами Красного Знамени, Отечественной войны 2-й степени и медалями.

Писать начал в 1946 году. Первый сборник его рассказов «Друзья-однополчане» был выпущен Пермским книжным издательством в 1951 году. После этого вышли отдельными книгами повесть для юношества «Есть так держать!», сборники рассказов «Мужество» и «Земляки», повесть «На капитанском мостике», рассказы «Маяк победы» и «Злыдень», познавательная книжка для детей «Тайны полноводной Камы».

---

Вздохнул и сразу насупился. Как же это получается: слух вот-вот вернется, а его куда-то эвакуируют? Да, дело табак. Завезут за тридевять земель, потом свою часть днем с огнем не отыщешь. Нет, нельзя эвакуироваться, нельзя. Что-то надо придумать…

Под вечер в палату вошли санитары, положили Коробова на носилки и понесли к машине. Он лежал спокойно. Только на секунду в глазах его, когда он смотрел на Ковалевскую, мелькнула искорка смеха. Ольга подошла к Коробову и пожала ему руку. Коробов подмигнул ей. Или это только показалось Ольге?

Наконец погрузили всех раненых, сестра забралась в кузов, и машина тронулась. Коробов поморщился словно от приступа внезапной боли. Прошло еще несколько минут — он застонал. Сестра нагнулась над ним, что-то сказала. В это время машину качнуло, и Коробов закричал, закричал дико, страшно. Сестра забарабанила кулаками по кабине. Машина остановилась. Теперь над Коробовым склонились и врач и шофер. Все они что-то говорили, а Коробов знай себе кричал. Вокруг машины стали собираться солдаты. Они о чем-то спорили с врачом, гневно сверкая глазами и сжимая кулаки.

И врач сдался: Коробова вынули из кузова, осторожно спустили на землю. Он покричал еще немного, потом затих, будто в изнеможении, закрыл глаза.

Чуть покачиваются носилки. Рядом с ними идет сестра и смотрит на Коробова. В ее глазах жалость. Коробов закусил нижнюю губу.

Вот и госпиталь. Над носилками склоняются врачи, осторожно ощупывают Коробова, переглядываются, недоумевающе пождамают плечами. А Коробов тихонько стонет. Вдруг врачи расступаются, к носилкам подходит главный врач и поверх очков смотрит на Коробова. Потом он выслушивает врачей и бросает только одно слово:

— Симулянт.

Нет, Коробов не слышал ни голоса главного врача, ни самого слова, но понял его точно. Понял по движению губ, по тому презрению, которое появилось в глазах окружающих людей. Даже Ковалевская теперь смотрела на него как на близкого, но безнадежно потерянного человека.

Коробова унесли в палату, где он и пролежал еще ненеделю. К нему подходили врачи, сестры, но чувствовалось, что, оказывая ему помощь, они выполняли служебный долг, не больше. Коробову было немного обидно, однако он понимал, что виноват сам. Жизнь, конечно, в такой обстановке не радостная, но зато теперь он в свою бригаду попадет. Слух-то ведь с каждым днем становится все лучше и лучше!

Наконец настал день, когда Коробова вызвали к главному врачу. Он спокойно вошел в его палатку, мельком глянул на командиров, сидевших за столом, и доложил:

— Краснофлотец Коробов прибыл по вашему приказанию.

— Симулировал? — спросил главный врач.

— Так точно, симулировал.

Главный врач кивнул головой, словно он и не ждал иного ответа, и опять спросил:

— Не боялся, что под суд отдам?

— Лишь бы в Сталинграде остаться — об этом только и думал.

— Иди. Получи свои документы и в свою часть отправляйся.

— Спасибо, товарищ доктор! — выпалил Коробов, четко повернулся и вышел из палаты. А еще минут через тридцать он бодро шагал по укатанной дороге, шагал к фронту, где дрались товарищи.

Ушел Коробов из палатки, а главный врач сказал:

— Что, товарищи, будем делать в дальнейшем в таких случаях? За последние дни мы все чаще сталкиваемся с подобными фактами. Не хотят солдаты удаляться от Сталинграда!

2

Норкин еще лежал на койке, когда в его каюту вошел Никишин. Новый китель с нашивками главстаршины словно прилип к его покатым плечам и выпуклой груди. Два дня назад впервые надел Александр китель, еще не привык к нему и временами трогал ворот, сжимавший шею, пробегал пальцами по пуговицам, рука его по привычке тянулась к матросской бляхе и, не найдя ее, бессильно опускалась.

— Не опоздаем, товарищ капитан-лейтенант? Норкин взглянул на часы и вскочил с койки.

— Пошли, Саша.

На берегу под развесистым тополем они сели на землю.

— Здесь? — спросил Норкин, хотя и сам прекрасно анал, что партийное собрание дивизиона будет именно тут.

— Здесь, — ответил Никишин. — Только нет никого… Может, отменили?

Норкин посмотрел на часы, поднес их к уху. Пятнадцать минут пятого.

— Собрание в пять… Рановато мы пришли, Саша. — Вроде бы нет…

Разговор оборвался. Так и сидели они почти час на обрыве у Волги, смотрели на воду, на землю, но не видели ничего, занятые своими думами. Норкину невольно вспомнился разговор с Ясеневым. Батальонный комиссар вместе с Норкиным всю ночь был на переправе, а утром, после завтрака, и состоялся разговор, который запомнится, вероятно, на всю жизнь.

— У меня к вам просьба, — начал Норкин, старательно разминая пальцами папиросу и не глядя на комиссара. — В партию хочу вступить.

Норкин замолчал и выжидательно посмотрел на Ясенева. Комиссар не отвечал, словно не понимал, к чему Клонил Норкин, и тому пришлось продолжать.

— Вы рекомендацию мне не дадите?

— Для того, чтобы дать рекомендацию, надо хорошо знать человека.

— Значит, не дадите? — спросил Норкин, и от обиды у него даже пересохло в горле.

— Я не сказал нет… Ты хочешь вступить в партию? Хорошее желание… Допустим, что тебя уже приняли. Как ты теперь будешь работать?

— Еще лучше.

— Мало. Разве ты сейчас делаешь не все возможное для разгрома врага?

— Ну, буду примером и вообще…

Долго расспрашивал Ясенев Норкина и в заключение сказал:

— Рекомендацию я тебе дам. Только должен тебе прямо сказать, что до сегодняшнего дня ты несколько узко понимал свои обязанности командира. Нельзя вообще так, а коммунисту и подавно. Ведь не случайно у тебя висят Боевые листки недельной давности? Ты считаешь, что командир — прежде всего командир, организатор боевых действий. И в этом твоя ошибка. Командир — воспитатель. Взыскание — уже последняя мера… Ты, конечно, знаешь о нашей беседе с Чигаревым? Мог я так разговаривать с тобой? Что бы из этого вышло? Поссорились бы, и все. Так ведь? Но характер Чигарева мне был известен, и я воспользовался случаем. Получилось?.. Присматривайся, Михаил, к людям. Помнишь Зайца… То-то. Фашистами он подослан был. Белогвардеец.

Многое узнал Норкин из беседы, иначе стал смотреть на матросов. Раньше он мысленно делил их только на две основные группы. Про одних он говорил: «Ручаюсь, как за самого себя!», а про других — общими фразами: «Дисциплинирован. Службу несет хорошо». Теперь же он стал всматриваться в людей и обнаружил много интересного. Взять хотя бы моториста Жилина. Он пришел на катера в самый разгар Сталинградской битвы. Лет сорока, с большими пролысинами над висками и с задорно вздернутым носом, Жилин подошел прямо к Голованову, стоящему на берегу около причала, — Вы тут начальник, что ли? — спросил Жилин.

— Я, — ответил тот, рассматривая человека в ватнике и стеганых брюках.

— Зачисляйте до себя.

— Как так зачисляйте? Если служить хотите, то обратитесь в военкомат.

— Скажи, пожалуйста, как интересно получается, развел руками человек в ватнике. — Катер мой к тебе определили, а меня в военкомат?

Оказалось, что катер Жилина мобилизовали для нужд флотилии, а команду отправили в распоряжение отдела кадров пароходства.

Без катера мне нет хода домой. Я без него, что мотор без гребного вала. Тарахтеть буду, а все без толку… Уважь, начальник…

Просьбу «уважили», и он стал мотористом на своем катере. Отличительной особенностью Жилина была страсть к философским рассуждениям по любому поводу Однажды вечером, когда матросы сидели на корме катера и прислушивались к гулу пролетевших самолетов, до Норкина донесся неторопливый говорок Жилина:

— Скажи пожалуйста, как все интересно получается, — обращался он к неведомому собеседнику. — Скажем, обыкновенная туча и дождь из нее. Здесь он падает, там падает, а где-то и нет его? Выходит так, что как бы граница дождевая на земле проложена… А ведь смехота получается, для примера скажем, если граница промеж двух домов ляжет. У одной хозяйки все в огороде полито, а другой ведрами воду носить приходится!..

А сколько таких людей в подчинении у Норкина? И у каждого из них свой характер. Разгадал его — меньше ошибок будет.

Сидели Норкин и Никишин на берегу, думая каждый о своем, а вокруг кипела жизнь, шла борьба. Волга настойчиво била волнами в глинистый яр, подтачивая его, и большие куски берега падали в реку, вздымая брызги. В голубом безоблачном небе шли девятки краснозвездных бомбардировщиков и штурмовиков. Вокруг них метались вражеские истребители. Их око видело цель, но подойти к ней они не могли: светлые иглы трассирующих пуль отгоняли фашистских истребителей, заставляя держаться подальше. А на помощь уже спешили советские истребители. Кануло в вечность то время, когда фашисты хозяйничали в воздухе. Теперь им приходилось туговато, и они заметались, отыскивая лазейку. Один из них «вырвался»: он клюнул носом и понесся к земле, оставив на небе черный росчерк дыма…