Василий Богданов - Бунтующий Яппи

• Название: Бунтующий Яппи
• Автор: Василий Богданов
• Жанр: Русское современное

Наша Библиотека-Вселенная – целое хитросплетение текстуальных созвездий: здесь есть крошечные тексты-карлики, тексты-гиганты, текстовые галактики, закрученные в причудливые вихри, текст – Млечный путь и текст Полярная звезда. Истории в этой книге, как детали конструктора, читать их можно в произвольном порядке, следить за любым персонажем или сюжетной линией, объединяющей нескольких героев. При этом необходимо помнить, что в конце сборки всегда остаются лишние детали.

---

– У меня ничего такого с женщиною ещё не было. – А почему так виновато? Чёрт! И глаза у меня почему-то бегают.

– Как же не было? – Губы его разрумянились и блестят от пива. Сверкают и глаза, маленькие, умные, из-под глыбистого тяжёлого лба. – В двадцать четыре года ты ещё, стало быть, девственник?

– Выходит, так.

– А как входит? – хохочет. Зачем я сижу с ним на этой коряге?

– В чём дело, дружище? – это он меня. И рукой по плечу. Дружище?

– Ну, не знаю. Честно признаться, не умею я с ходу раз и готово, – опять отвожу глаза. Он смотрит насмешливо. Жирные складки на подбородке. Языком ощупываю коренной зуб. С-с-с-с. Кажется, кариес. Что это? Кусочек мяса застрял. С обеда. Он следит внимательно. Всё замечает. И моё смущение тоже. Что-то надо сказать.

– Я ведь не подросток уже, у которого гормоны кипят, – поспешно объясняю и будто оправдываюсь. Чёрт! – Мне женщину надо сперва хорошенько узнать, привычки её, прихоти. В душе разобраться, в характере, а потом уж и к делу.

– И к телу! – сверкает крепкозубой белокипенной улыбкой. От пивной горечи язык будто съёживается во рту. Тело.

– Тело у всех одно и то же с небольшими, быть может, особенностями. Душа! Вот что женщину отличает одну от другой. А как сексуальные объекты все женщины одинаковы и мне абсолютно неинтересны. – Вот это я загнул!

– Позволь же не согласиться с тобою! – расправляет усы. – Тело у каждой – особенное, – с каким-то трепетом в голосе произносит. – Даже половой орган уж, казалось бы, насколько должен быть одинаков, а и то у каждой женщины имеет он свои неповторимые черты! Чего уж говорить о любви. Одна в постели рычит, другая стонет, третья мяукает, одна закрывает глаза, другая держит их открытыми – целое море различий. Как в музыке: всего семь нот, а из семи нот сколько мелодий! Надо только уметь играть. Надо уметь пальцами пробегать по струнам. – Его пальцы шевелятся, будто и вправду под ними струны. – Улавливать ритм, слышишь? Женщина – это музыкальный инструмент. Умеешь играть – услышишь музыку, не умеешь – будешь всю жизнь извлекать одну и ту же постылую гамму. – И он, довольный сравнением, отхлёбывает пиво.

Пошлое довольно сравнение. Избитое к тому же. Женщина – инструмент. Гитара? Скрипка? Виолончель? Какой бы ни был, но всё равно инструмент. Инструмент для кого? Будто у женщины нет души.

А характер, – добавляет Илья, – характер у каждой женщины одинаковый. Скверный и бабский.

Циник! Пиво льётся мне под язык. Язык развязывается. Хочется откровенничать. И я говорю не спеша, лениво ворочая тяжелеющим языком, снова пью, и на губах выступает горечь, и голова, слегка хмелея, гудит, как колокол, и душа ширится и растёт, обнимая двор, в котором мы сидим, а двор обнимает нас за плечи, а дома обступают двор, а небо висит над домами, как серенькая тряпица на верёвке, и точно такая же тряпица висит на одном из балконов одного из домов, воробьи прыгают по асфальту, подбирая крошки, я наблюдаю воробьёв, а воробьи наблюдают меня. Подбирая слова с самого дна моей души, откровенный и искренний, как никогда, я несу их Илье.

User: Graf Tolstoy

До чего же чудесен и тих глухой осенний двор, окружённый брежневскими домами! Теперь, в начале ноября, он лыс и гол, и весь подёрнут сизой старческой дымкой, висящей вкруг скрючённых чёрных стволов. А каких-то две недели тому назад здесь царила пышная золотая осень. Старые канадские клёны будто бы были погружены в дремотное солнечное облако, в просвеченной насквозь лимонной сердцевине которого темнели их стволы и прихотливые рисунки ветвей. Рядом с клёнами свежо розовели прихваченные первым морозцем, курчавые, как головы цветной капусты, яблони, соком исходили оранжевые, словно тыквы, боярышники и баклажанного цвета рябины, густо обсыпанные тёмно-красными гроздьями ягод – всё было спело и пышно и напоминало плодовые и цветочные горы, высоко наваленные на прилавки осенних базаров. А сейчас, увы, от былого великолепия осталась одна только бурая слякоть у нас под ногами и голые, жмущиеся друг к другу от холода одинокие стволы.

– Я, кажется, иначе совершенно устроен, чем ты, – с каким-то воодушевлением рассказывал слегка захмелевший Замша, и парок выходил у него изо рта. – С одной стороны, я часть всей той глупости, которая называется половыми отношениями. Потому что ведь, согласись, глупо выглядят со стороны эти жалкие механические движенья! В них же ничего нет человеческого. Туда-сюда, туда-сюда, как какой-нибудь заведённый поршень в машине. Просто реализуется заложенная программа.

Слушая его, я наблюдал за тем, как осенний двор пересекала молодая женщина в коротком бежевом пальто. Цоканье её каблуков вспугнуло воробьёв, и они взметнулись лёгкою серою стайкой. Её длинные сильные ноги, будто ножницы, энергичными взмахами резали воздух.

– Я сам принадлежу к агрессивному полу, я по эту сторону черты, в стаде задиристых самцов, – доносился до меня взволнованный голос Замши, – но при этом я не вожак, не альфа-зверь. Мне природа будто не додала агрессивности, поэтому я испытываю неприязнь к такого рода занятиям, как, скажем, спорт, секс, политика, ко всему тому, где выигрывать надо, насиловать или побеждать.

Я насмешливо поглядел на приятеля, и он, смущённый моим взглядом, отвёл глаза в сторону и языком принялся ощупывать одну за другою коронки своих коренных зубов. Пальцы его неуверенно мяли пакет с пивом. Иногда Замша напоминал мне плотно укупоренную бутылку архивного вина, которое постепенно превращается в смолу, не испытывая внешнего воздействия.

– Ну разумеется, ты иначе устроен! – воскликнул я с улыбкою. – Ты не такой как все! И не думай, пожалуйста, что ты первый дошёл до этого. Каждому человеку свойственно заблуждаться насчёт собственной индивидуальности. Между тем истина состоит как раз в том, что все мужчины одинаковы и все женщины тоже. Мужчина и Женщина только отличаются друг от друга, потому что Господь Бог так устроил. – И я отхлебнул прохладного пива.

Вереницы солнечных пузырьков, будто мальки, играли друг с другом в илистой мгле на дне пакета, всплывали и постепенно сливались в один большой пузырь. Ветер кружил по двору остатки опавших листьев.

– Но ты же вот только что говорил совершенно обратное! – удивился Замша. – О том, что нет одинаковых женщин, и каждая ведёт себя в любви по особенному!

Дверь одного из подъездов отворилась, выпуская коренастую старуху в домашнем халате и шерстяной вязаной кофте зелёного цвета. Грубое её, почти мужицкое татарское лицо ничего не выражало, а жиденькая седая косичка топорщилась сзади кисточкою. На плече у старухи, переломившись пополам, покоился свёрнутый в трубу палас с желтоватыми подтёками крепко въевшейся, очевидно, кошачьей мочи. Хмелевая горечь таяла у меня во рту.

– Я говорил о том, Глеб Андреевич, – отвечал я, – что нету на свете одинаковых женских тел, что же касается душевного устройства, то оно у всех женщин абсолютно одинаковое и у всех мужчин тоже.

Скрип и хлопанье затворившейся двери напугали охотившуюся на воробьёв кошку, которая шуршащей крапчатой тенью шмыгнула в подвал.

– Но вот же я! – горячился Замша. – Вот я – человек, абсолютно тебе противоположный, не похожий на тебя ни малейшим образом!

– Ошибаешься, братец ты мой. Мы с тобой – два сапога пара. Мы похожи с тобой, как две капли перцовки. Ты просто ещё не знаешь этого, потому что не пробовал жизни. Попробуешь и поймёшь, что такой же.

– Что же это означает, позволь спросить? Я что же, по-твоему, не живу теперь?

– Живёшь, но как-то отстранённо. Как зритель, которому очень хочется быть актёром, но который боится, что ему не хватит мастерства, и потому не выходит на сцену. А жизнь такой трусости не прощает. Жизнь любит смелых. Тех, кто испытывает себя постоянно. Их она награждает. Вот я, например, вчера был с такой потрясающей женщиной! – Я улыбнулся широко во все зубы и с вызовом поглядел Замше в глаза. Мне вспомнился вдруг вчерашний сказочный вечер. Как люлька, качалась уютная комната-келья, оплывала на блюдце свеча, и похожий на монаха плюшевый заяц таился где-то в тёмном углу на её кровати. Воспоминания детства прятались так же точно в закоулках её сознания. Напряжённо звенела тишина, она размешивала ложечкой сахар на дне кружки, а потом звон перешёл в тихий шёпот и розоватую нежность, в море зыбящихся округлостей, которое тёплой волной накрывало меня, густое и вязкое, как желе. Несколько раз я вздрагивал, качался и, наполнившись до краёв, падал опустошённый, забывался, чтобы воскреснуть с чувством выжигающего стыда.

– А как же Таня? Твоя жена? – с наивным возмущеньем спросил Замша.

– А что жена?

– Выходит, ты изменил ей, и тебе не стыдно теперь?