Андрей Дорофеев - Хроники психотерапевтического кабинета

• Название: Хроники психотерапевтического кабинета
• Автор: Андрей Дорофеев
• Жанр: Короткие истории

Иван Васильевич – скромное и дружелюбное «светило столичной психотерапии». И что с того, что у него нет диплома престижного ВУЗа? Зато все тайны жизни приветливо распахивают свои двери перед ним и его благодарными пациентами! Сколько житейской мудрости было передано миру этим пытливым и добродушным человеком!

Прочитайте эти рассказы, проживите их, посмотрите на жизнь с другой стороны – и да не останьтесь такими, какими были прежде.

---

– Благословите меня, святой отец…

Отец Феодосий взял руки Ивана Васильевича в свои и приподнял на ноги. Посмотрел ему прямо в глаза.

– Я вижу, у Вас есть какая-то проблема, которая поглощает часть Вашего внимания, не дает ему освободиться. Мы можем пройти к Вам в дом?

– Конечно, господи! Извините, что не предложил сразу, – вдруг очнулся Иван Васильевич. – И да. У меня есть, о чем спросить совета.

Бабульки, увидев самого отца Феодосия, чуть ли не легли на грядку лицами вниз, выпятив свои цветастые зады.

В доме было пусто, зеркало в сенях было аккуратно завешено красно-бело-зеленым рушником бабушкиной работы. Когда же священник и Иван Васильевич прошли в комнату, они нашли завешенный половиком телевизор.

– Сегодня же девятый день! – хлопнул себя по лбу Иван Васильевич, после чего пригласил святого отца присесть на диван.

– Ваша бабушка была большой мастерицей! – похвалил отец Феодосий, усевшись и оглядевшись по сторонам.

– Действительно. Она была бы рада, если бы знала, что ее поминают добрыми словами. Кстати, простите мне мое невежество, а почему на девятый день поминают покойника?

Отец Феодосий снова улыбнулся таинственной улыбкой Моны Лизы.

– Очередные проделки наших суеверных друзей. Поминки – языческий обряд, не христианский. Как и многое другое в христианстве. В дохристианское время, когда считалось, что душа, вылетев из мертвого тела, прощается с ним и с близкими людьми, а потом возрождается в новой утробе, девятый день был днем разрыва. В этот день душа переставала воспринимать общение прощающихся с ней родных, переставала воспринимать наставления на недолгую дорогу между жизнью и жизнью, и начинала свои поиски нового гостеприимного тела.

Зачем же закрывались зеркала – теперь вообще никто не упомнит, существуют лишь разные мнения. Но в современном обществе не нужны и мнения, имеющие под собой понимание – всё заменили ритуалы.

– Ритуалы, да? – сказал сам себе Иван Васильевич, наливая себе и отцу Феодосию чай из старого, чуть ли не послереволюционого чайника, который на удивление быстро вскипел. – Отец Феодосий, мне нужен совет.

Бабушка умерла, но вместе с нею в могилу, а точнее, в прах, ушла одна из тайн, которую я никак не могу разрешить. Она мешает мне воспринимать Илиону Пафнутиевну как человека, что все помыслы свои направил на благо семье и обществу. Бабушка была действительно уникальным по работоспособности и социальности человеком.

Но моя мать знает о чем-то ужасном, совершенном бабушкой, таком, что не дает ей спокойно жить. Как только мама встречает свою маму, ее лицо меняется, все условности отметаются. Мама что-то вспоминает, и гнев обрушивается на голову бабушки. Такое ощущение, что все добрые дела ее жизни не смогли бы перевесить этого одного враждебного действия, сам не знаю, какого… Но что, что являлось источником бесконечной враждебности столь долгое время?

Я придумывал себе страшные преступления, что могли бы вызвать столь яростное неприятие, но… подумав немного, всегда их отметал. Потому что понимал – нереально это. Не могла бабушка такого сделать.

И я хочу спросить у вас совета, святой отец, – что это могло бы быть? Вы ведь не случайно появились перед домом бабушки?

– Для себя – случайно, для Вас – не случайно, – загадочно ответил священник, тихо прихлебнув чай из кружки и закусив его одной их конфет, найденных Иваном Васильевичем в белой вазочке из засахаренной ткани. – Скажите, пожалуйста, какова Ваша профессия?

– Я… – смутился немного Иван Васильевич, – психотерапевт, правда, доморощенный, без высшего образования…

– Вот и слава Богу, – неожиданно похвалил отец Феодосий сбитого с толку Ивана Васильевича. – А знаете Вы, Иван Васильевич, что и психотерапевты бывают разных типов. Бывают понимающие, а бывают – суеверные и фанаты. Одни честно смотрят на жизнь, наблюдая ее и не забывая своих благих целей. Они знают – душевное здоровье пациента в их руках, и, хорошо или плохо, помогают ему. Часто не могут помочь, и пациента постигают неудачи. Но никогда они не забывают, что это они не сделали того, что нужно было сделать.

Другие же, суеверные, словно магнитофоны, крутят в голове цитаты их более знаменитых предшественников, и не дай бог пациенту не поправиться! Виноват во всем теперь пациент, а не психотерапевт. Потому что психотерапевт – профессионал, у него есть диплом, он знает много умных слов. Таковые целители – опухоль на лице психотерапии, скоро ненасытно сожрущая само это лицо. Они придумали сумасшедшие дома и неизлечимые болезни, чтобы хоть как-то скрыть, оправдать свое дичайшее невежество, на которое и сами боятся посмотреть.

Иван Васильевич не знал, что и сказать. Он мусолил в руках желтый венчик от скатерти стола и смотрел на священника.

– Есть одна кажущаяся логичной идея, которая, однако, является просто суеверием. Вот она: если один человек, чистый сердцем, телом и душой, пылает гневом к другому человеку, значит этот, последний, что-то натворил. Так ведь?

– Ну… да. Так ведь обычно и бывает, – недоуменно проговорил Иван Васильевич, чье смущение перешло теперь на обертку от конфеты, которая в его руках превратилась в комок затертой бумажки.

– Нет, не бывает! Это неправда, – неожиданно поставил чашку на стол и подался вперед отец Феодосий, – не бывает такого. Где Вы видели льва, который раздувал бы жалкие склоки в прайде? И где вы видели болонку, с достоинством проходящую мимо льва? Запомните навсегда, сын мой. Сила – в честности. Сила – всегда в честности. Силен – честный. Слаб – трусливый! Нет нужды сильному гневно защищаться – он и так защищен. Жизненно необходимо выставлять свои жалкие силенки напоказ лишь слабому, а потому и нечестному – мол, вот я какой, не напади на меня! Слабость, нечестность, ущербность в каком-то отношении – это одно и то же! Вы понимаете меня?

– Я не понимаю, – сказал тихо Иван Васильевич.

– Вы поймете, когда честно посмотрите на себя самого. Представьте, что Вы совершили грех. Сразу Вы возьмете ответственность перед Богом или людьми за его совершение?

Иван Васильевич представил, что он разбил чужую машину, и с необычайной четкостью понял, что нет, о чем и сказал священнику.

– Правильно. Люди грешны, все – даже ваша работящая бабушка. Кстати, почему ее тела нет? Если она неверующая, то в церковь ее отнести были не должны.

– По посмертной воле ее отнесли в крематорий.

– Тогда я понимаю, – кивнул священник. – Да, люди грешны. И что бы Вы лично стали делать, если бы пришел другой человек, скажем, пострадавший, и сказал бы, что вы были, мягко говоря, неправы?

– Я… не знаю. Оправдывался бы. Ну, наверное, недоволен был бы им, – пожал плечами Иван Васильевич.

– Вот и соотнесите факты, сын мой, и запомните то, что я сказал Вам. Это и есть мой совет. На сем прошу прощения за вторжение в вашу обитель и удаляюсь, поскольку у вас будет о чем поговорить с вот этой милой женщиной.

Иван Васильевич оглянулся – в дверях стояла его тетя, Елена Сергеевна, и с удивлением и почтением смотрела на гостей. На голове ее был повязан черный платок, однако лицо не было грустным.

– Здравствуй, Ванюша! Святой отец, не уходите, Вы всегда желанный гость в нашем доме! – всплеснула она руками. – Вот я чаю поставлю…

– Простите меня, хозяюшка, но я вынужден уйти. Иван Васильевич чаем меня уже напоил, да и паства не ждет. Прощайте!

Он вышел, оглянулся на секунду на дверь и вполголоса сказал сам себе:

– Вот я и благословил тебя, смятенный человек. Пусть же благое слово мое упокоится в душе твоей и проникнет в сознание, создавая дела добрые.

И размашистым шагом, разметая ногами запыленный подризник, вышел из калитки – человек с весенней молодостью и стариковской мудростью во взгляде.

Иван Васильевич же обнялся с тетей и начал улаживать формальности смерти бабушки. Одна формальность – наследство мамы – была не улажена никак. Но Иван Васильевич твердо решил – как приедет домой, он сразу же исправит это, скольких бы нервов ему это не стоило. Волю бабушки он исполнит.

И только в поезде, когда он трясся на жестком дермантиновом сидении, облокотясь на установленный столик и бездумно наблюдая за проносящимся в мутном окне лесом, до него дошло, о чем говорил святой отец.

Сжимая кулаки до побеления, скрипя зубами, он тихо выдавливал жесткие, хлещущие слова, коими нещадно бичевал себя до крови, словно раскаивающийся грешник.

– Глупец… Глупец, боже мой… Столько лет… Столько лет быть слепым… Психотерапевт… Какой психотерапевт!.. Чурбан ты… Только двор подметать, а не с людьми тебе работать… Идиот… Прости, бабушка… Я сделаю это, я… иначе да не упокоится душа моя. Ну, мама… ну, держись, мама, я еду. Я еду…

Иван Васильевич позвонил в черную кнопочку звонка, неаккуратно измазанную по бокам розовой краской. За дверью раздался шорох, дверной глазок на мгновение потух, и дверь открылась.