Андрей Дорофеев - Хроники психотерапевтического кабинета

• Название: Хроники психотерапевтического кабинета
• Автор: Андрей Дорофеев
• Жанр: Короткие истории

Иван Васильевич – скромное и дружелюбное «светило столичной психотерапии». И что с того, что у него нет диплома престижного ВУЗа? Зато все тайны жизни приветливо распахивают свои двери перед ним и его благодарными пациентами! Сколько житейской мудрости было передано миру этим пытливым и добродушным человеком!

Прочитайте эти рассказы, проживите их, посмотрите на жизнь с другой стороны – и да не останьтесь такими, какими были прежде.

---

– А, понятно! Как вы все просто объясняете! Давайте еще. Вот, слово… константа.

– Ну, это я без словаря тебе отвечу. Константа – это что-то, что не меняется. Вот, скажем, температура кипения воды 100 градусов, если на уровне моря. Она не меняется, это константа. А температура воздуха на улице – не константа.

– Ладно. Уфф! У меня такое ощущение, что туман рассеивается. Что это? А можно еще?

– Давай!

Александра Владимировна тихонечко приоткрыла дверь. Полинка полулежала на животе на большом столе Ивана Васильевича, подперев голову локтями и болтая лодыжками в воздухе, а психотерапевт сидел с ней. Их предметом интереса была… книга.

– Так… Слово… Монархия! Или монорхия?

– Монархия! Смотрим. Монархия – форма правления, при которой верховная власть в государстве формально (полностью или частично) сосредоточена в руках единоличного главы государства – монарха, а также государство с такой формой правления. Говоря другими словами, когда страной правит один человек, а не группа людей.

– Так! С монархией понятно. Но вот что непонятно – что такое политический? Политический кризис, политическая система. А, да – а что такое кризис? Что такое «определяет»?

– Полиночка, стой!!! Я не могу с такой скоростью!..

– Я вдруг поняла… А что такое «что»?

Через два месяца Иван Васильевич получил из далекого Новосибирска письмо. По электронной почте. Полина писала:

«Дорогой Иван Васильевич! Еще раз хочется сказать Вам спасибо.

У меня все нормально. Мама с папой никуда не стали меня отдавать, и я по-прежнему учусь в старой школе. Они Вас боготворят! Но знаете – учиться стало веселее. У меня есть парень, я ему рассказала о нашей тайне, и он постоянно вместе со мной залезает в словарь, если что-то не понимает.

Иногда нам Вас не хватает – так сложно написано, как будто люди, писавшие словари, не могли написать попроще. Кстати, учителя временами сами не знают, что говорят! Иногда спросишь – а что это слово значит? А они вдруг застывают на мгновение, а потом начинают говорить, что это не имеет к учебе никакого отношения и что я бы лучше учила уроки, а не задавала глупые вопросы.

Насчет моих оценок – сами понимаете, они очень изменились, но я была удивлена тем, что мне это небезразлично. Все-таки приятно, когда узнаешь что-то новое. Никогда бы не подумала, что скажу это.

Я подумала, что Вам, может быть, интересно, как написаны учебники наших младших товарищей по школе. Это за 7–8 классы, значит, для 13—14-летних. Почитайте и посмейтесь! Цитаты ниже.

«Гениальный помор уповает на волю монарха, на реформы сверху. Он – сторонник просвещенного абсолютизма».

«Род несклоняемых собственных имен существительных – географических названий определяется родом тех имен нарицательных, которыми эти названия могут быть заменены».

«Даже у самой близкой яркой звезды Талимана (Альфа Центавра) годичный параллакс Пи = 750», то есть ее расстояние R = 275000 а. е.»

«Первая часть называет числитель дроби и представляет собой количественное числительное, вторая часть называет знаменатель дроби и представляет собой порядковое числительное».

«Милитарист и материалист, Николай всегда был чужд идей конституционализма и либерализма».

С огромным уважением, Полина».

Гнев белого ангела

Перед Иваном Васильевичем, смущенным и расстроенным, сидел на краешке потертого дивана его крестный, Дмитрий Петрович. Это был седоватый полный мужчина в свисающих складками серых брюках. Нос картошкой, глазки маленькие, полузаплывшие жиром. На его покрытой редкими волосками голове пригорюнился поникший, словно обессилевший, белый чуб.

– Вот так, Ванюша, – голос крестного был грустным, но деловитым. – Покоиться на святой земле, на церковном кладбище, она не захотела, сказала, чтобы прах ее рассыпали по земле родной… Неверующая ведь была. Так что остались нам одни старые фотографии. Ну, и вот это.

Он со вздохом устало показал еще раз на лежащую перед Иваном Васильевичем выписку.

Пять дней назад, под белорусским Новополоцком, в свои восемьдесят семь лет спокойно умерла от почтенной старости бабушка Ивана Васильевича, названная по имени пророка Илии Илионой Пафнутиевной.

Рожденная великой революцией, воспитанная страшной Отечественной Войной, Илиона Пафнутиевна, девушка кроткая и выносливая, перенесла тяжелые времена лишений с примерным смирением и трудолюбием, вышла замуж за работящего паренька и родила четверых детей.

Швейная фабрика им. Ленина, которой великороссийская труженица отдала оставшиеся годы своей мирной трудовой жизни, передала ей в благодарность за верную работу десять соток яблонь, малины и крыжовника. Там же стоял милый одноэтажный домик с резными ставнями, в который Илиона переехала из двухэтажного дощатого клоповника-барака. На этом участке, возделывая грядки в безмолвии сада, и прожила Илиона Пафнутиевна оставшиеся годы.

И вот – перед Иваном Васильевичем лежал листок бумаги, в котором сообщалось следующее: душеприказчиком назначается Дмитрий Петрович, домик мой покосившийся отходит дочери моей второй, Елене Сергеевне, а сад цветущий вокруг него – дочери четвертой, Ираиде Сергеевне. Мужа и остальных двух дочек мать семейства, к ее горечи, пережила, за что занималась самобичеванием и не могла найти успокоения все последние годы жизни.

Четвертая и была тою, что вскормила нашего вольнодумца Ивана Васильевича. И иногда, если взять грех на душу, думал Иван Васильевич после разговоров с матерью, что та временами могла отравить даже то самое материнское молоко.

– Вступите в наследование, Ванюша? – спросил Дмитрий Петрович.

Иван Васильевич замахал руками.

– Дмитрий Петрович, к маме, всё к маме. В завещании не я прописан, а мамуля моя, да и на что мне эти деревья за сотни километров отсюда?

Но слукавил. Он представлял себе, что сейчас начнется, и видеть мать в образе рыдающей, изрыгающей молнии веерокрылой валькирии ему претило.

Ему вспомнился первый виденный им инцидент этой странной, нелепой и натянутой с точки зрения логики вражды.

Двадцать лет назад учившийся в последних классах школы Ваня поехал к бабушке «на клубнику». В компании мамы.

Бабушка с широкой улыбкой, суетясь и пытаясь на ходу обнять всех сразу, приветствовала странников. Сразу провела в дом, где на столе парили горячие, только из русской печки пироги, накрытые белой тряпкой. Рядом на столе стоял светлый самодельный квас, окрошка в огромной коричневой миске, яблоки и полупрозрачная розетка с конфетами.

Домик был одноэтажный. От всех его помещений веяло таким неувядающим и ностальгическим ароматом деревенского быта, что казалось, что прямо сейчас прямо к столу подойдет корова, звякнув колокольчиком, и что-нибудь нежно промычит, или забегут девчонки и весело позовут утаптывать в пуне сено.

Коровы у Илионы Пафнутиевны не было, но были русская печь, сарай, полный полешек, которые надо было колоть, топор и косы, ржавеющие в сарайчике, старый хлев позади дома и аккуратный недорогой уют, созданный своими руками и говорящий многое о трудолюбии и намерениях человека.

Мама разговаривала с бабушкой всегда вежливо – но вот что странно. Не было в ее речи душевной теплоты, той ласковой ниточки, что должна бы связывать дочь и мать. Просто холодная сдержанность и явно показываемое намерение «не трогай меня – и я не трону тебя».

Холодная война вылилась в неистовую бурю через пять дней. Мама пришла к бабушке, половшей враскорячку огурцы, и спросила у нее – может ли ее подружка с дочкой семи лет приехать на пару дней сюда, в гости.

Илиона Пафнутиевна выпрямилась, подперла рукой поясницу и отерла тыльной стороной ладони вспотевший лоб.

– Ну что? Пускай приезжают. Пусть только грядки здесь не потопчут.

Лицо мамы мгновенно напряглось и пошло красно-белыми пятнами.

– Что, жалко?! – с непонятной злостью выкрикнула она, сжав кулаки, – Родной дочери жалко?! Тварь, тварь!..

Мама убежала в дом от побледневшей и схватившейся за сердце Илионы Пафнутиевны. Потом выскочила из него и снова подбежала к бабушке, которой было уже не до огурцов:

– Вот, я всегда знала, какая ты змея… – прошипела она на бабушку. – Я всегда знала! Я здесь больше ни минуты не останусь! Ни минуты! Объели ее! Три горошинки в день съели – объели! Внуку родному крошки хлеба не даст!

Иван сидел в десяти метрах на яблоне, поедая скороспелку, и дрожал мелкой дрожью. Ему хотелось уменьшиться и совсем пропасть из виду, схорониться за тонкими коричневыми ветвями. Он не понимал, как слова мамы вообще относятся к тому, что происходит. Они походили на бессвязные крики юродивого нищего, виденного однажды Ваней около церкви в луже собственной мочи и соплей.

Мама подбежала к яблоне и запыхавшимся голосом, словно она была на пределе выносливости, прошипела:

– Ваня, собирайся. Мы уезжаем. Ты не платил за эти яблоки. Потом еще счет предъявит, что родному внуку… – она не договорила и убежала в дом. Вышла на негнущихся ногах, неся в руках две дорожные сумки с наспех запиханными вещами.