Люсьен Леви-Брюль - Первобытный менталитет

• Название: Первобытный менталитет
• Автор: Люсьен Леви-Брюль
• Издательство: Европейский Дом
• Жанр: Психология
• Год: 2002
• ISBN: 5-8015-0136-3

Фундаментальное исследование классика французской этнологии, посвященное проблемам духовной жизни первобытных обществ, в частности, их специфическому религиозному менталитету. Оно основано на огромном фактическом материале, собранном европейскими миссионерами, путешественниками и учеными в первобытных обществах во всех уголках планеты почти за три столетия. Книга предназначена для этнографов, философов, психологов и студентов гуманитарных факультетов.

На обложке: деревня Бонгу, Папуа-Новая Гвинея (стр. 171, 223, 392, 393) На внутренних сторонах обложки: рисунки на коре, аборигены Австралии

Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства иностранных дел Франции и посольства Франции в России

Ouvrage réalisé dans le cadre du programme d’aide à la publication Pouchkine avec le soutien du Ministère des Affaires Etrangères français et de l’Ambassade de France en Russie

---

Поскольку чтение — это простая магическая операция, которая заключается в том, чтобы слышать или видеть, то должно быть, ему можно не научиться, а овладеть им, причем не ценой последовательных, серьезных усилий, а немедленно, одним махом. «Они (бечуаны) сочли, что это, действительно, было бы прекрасно — уметь читать книги вместе со мной, и, предполагая, что существует некий «королевский способ» научиться, они совершенно простодушно сочли, что этим искусством можно овладеть одним махом, одним-единственным усилием разума или благодаря тайному колдовству, которым, по их мнению, я владел. Я прописал лекарство нескольким больным, и один из них, находившийся в тяжелом состоянии, после кровопускания из руки очень хорошо себя почувствовал. Так как лекари бечуанов обычно соединяют лечение лекарствами с лечением колдовством, то туземцы, совершенно естественно, подумали, что я мог владеть и таким колдовством, которое вложило бы в их головы умение читать»[55]. Так же обстояло дело и среди ашанти. «Опоку, кроме прочего, сказал нам: «Дайте же мне также вашего снадобья, чтобы я натер им свои глаза и мог читать то, что напечатано». Мы ответили, что он слишком стар, но мы научим его детей. Тогда он засмеялся и ушел»[56].

Тем не менее, поскольку не существует снадобья, которое немедленно наделило бы их способностью читать, чернокожие решаются обучаться обычным способом, не особенно веря в него. «Эти простодушные люди вначале принялись за дело с огромной неохотой, уверяя, что смешно надеяться на то, что чернокожий когда-нибудь станет достаточно умелым, чтобы заставить заговорить бумагу. Однако наши настояния взяли верх, и было решено попытаться; несмотря на все предсказания, обозначились небольшие сдвиги, и с каждым новым занятием шансы на успех определенно увеличивались. Наконец оказалась решенной главная проблема: десять-двенадцать наших учеников в одно прекрасное утро обнаружили, что могут без нашей помощи понять смысл нескольких фраз, на которых они до сих пор не пробовали своих сил. Это событие повсюду вызвало невероятный резонанс. Колдуны страны заявили, что мы, должно быть, изменили сердца их соплеменников путем всемогущего зелья»[57].

Показательно это последнее обстоятельство. Для колдунов басуто научившиеся читать туземцы оказались обращенными, то есть оставили то, что можно назвать культом предков. Могущественные же колдуны, какими являются миссионеры, никогда не смогли бы добиться такого обращения, если бы не пользовались магическими средствами. «Представление о том, что внешние и материальные средства могут воздействовать на душу и изменять ее склонности, настолько глубоко у них укоренилось, что первые обращения в христианство, свидетелями которых они были, оказались все приписаны действию какого-то таинственного специфического средства, которое миссионеры якобы без их ведома давали часто посещавшим их людям»[58].

В силу аналогичного поверья «Факи (кафрский вождь) и слышать ничего не хочет, когда ему начинают говорить о том, чтобы научить читать его детей. Ему неприятно сознавать, что на бумаге можно изобразить звук его имени, по-видимому, из-за суеверного страха, что мы можем заколдовать его таким образом»[59]. У бангала Верхнего Конго: «Сколько криков, споров по поводу расчетов! Сначала я записал имена нанятых. И они были очень удивлены, когда я их повторил несколько часов спустя. Впервые они хорошо поняли цели письменности, хотя я часто им говорил, что она — хранитель слов. Они, однако, продолжают приписывать ей необычайные свойства, такие, как моя моментальная связь на громадных расстояниях с Нсасси (капитаном Ханссеном) и с Була Матари (Стэнли), производство тканей и т. п.»[60]

Даже когда туземец, кажется, понял, что такое письменность, даже когда ему удается научиться читать и писать, он не утрачивает полностью чувства, что в ней существует и действует мистическая сила. Доктор Пехуэль-Лёше отметил это в Лоанго. «Почтение остается, а удивление, вызванное этим чудом, ослабевает, потому что некоторым удалось выучиться читать и писать… Создается комическое впечатление, когда видишь, как чернокожий с очень серьезным видом посыпает песком или пылью то, что он только что написал карандашом. Но в этом — не только забавная имитация того, что делает белый. Это имеет и более глубокое значение: земля укрепляет и освящает»[61].

Что же касается истинной пользы чтения и письма, то ее оценивают лишь много времени спустя. «Когда вождь Мошеш желает направить свои распоряжения живущим вдалеке подданным, он призывает одного из своих быстрых гонцов и до мельчайших подробностей говорит ему все, о чем он хочет им сообщить. Последний замечательно хорошо хранит в памяти все слова своего господина и в точности их повторяет. Опыт показал, что такой способ общения им подходит больше, чем письмо, потому что в написанном виде длинная речь резюмируется в нескольких словах, в то время как для мосуто, чтобы хорошенько понять, что именно ему желают сказать, необходимо слышать, как это излагается долго и подробно»[62].

Почти все приведенные выше наблюдения сделаны в обществах банту. Без сомнения, будет достаточно нескольких примеров, чтобы показать, что повсюду чтение и письмо для первобытного менталитета выглядят почти так же, как и в Африке. Так, в Западной Австралии «я, естественно, — пишет епископ Сальвадо, — должен сказать о том благоговении, которое дикари испытывают к исписанным бумагам и книгам, которые они называют говорящими бумагами. Они приписывают им магические свойства, способные открыть скрытое, и столь убеждены в этом, что, когда желают оправдаться в том, что им вменяют в вину, говорят: «Посмотрите в книгу или говорящую бумагу — тогда узнаете, кто прав»[63].

В Северной Австралии «туземцы распространили сакральное отношение к собственным гонцам и на тех, которые носят письма белых. Письмо всегда носят в расщепленной палке и так, чтобы оно было без труда видно. Эта палка обладает силой неприкосновенного пропускного свидетельства. Они считают письмо как бы таинственным существом, которое обладает способностью видеть. Один туземец вытащил лист табака из тюка, который он нес на себе. Он страшно рассердился на письмо, которое, как он потом говорил, донесло белому человеку о том, что он совершил, хотя он, совершая воровство, и спрятал письмо в ствол дерева, чтобы помешать ему увидеть это»[64].

На острове Пасхи «однажды, — рассказывает миссионер, — во время проведения занятия я заметил корабль. В надежде, что, может быть, он пристанет к берегу, я вошел в свою хижину, чтобы написать несколько строк. Мои ученики издали внимательно за мной наблюдали; они воображали, что я был наделен способностью говорить с теми, кто отсутствует, и что как раз этим я и занимаюсь. Как только я к ним вернулся, они спросили, что за разговор состоялся у меня с кораблем»[65]. Эти маленькие полинезийцы сами учились писать, но это не мешало им верить, что их учитель, белый, обладал способностью с помощью знаков, которые он чертил на бумаге, общаться на расстоянии с людьми, которых он не видел, и слышать их ответы. На Раротонге туземцы при виде читающего миссионера говорят, что он и его бог сейчас друг с другом беседуют. «Они верят, что бумага, на которой что-нибудь написано, говорит, и они удивляются, когда не слышат ничего»[66].

На Новой Каледонии, пишет пастор Линхардт, «мы часто упоминали, что выражение «воспринять евангелие» на каледонском языке звучит как «научиться писать»[67]. В школе Ньясы «когда мы велели подать себе несколько кокосовых орехов и расположились отдохнуть в тени дома, человек воскликнул: «Не подпускайте детей! У этих чужестранцев книги!» Бедняга принял нас за колдунов»[68]. На Борнео кайаны «попросили доктора Нивенгейса защитить их хижину, повесив несколько кусков газетной бумаги, которая всегда производила очень сильное впечатление на обитателей центральной части острова из-за этих столь таинственных букв… Представление даяков о том, что если люди могут читать, то потому, что напечатанные буквы им что-то нашептывают на ухо, объясняет их уважение ко всему тому, что напечатано или написано»[69].

Чтобы не продолжать далее это перечисление, отметим, что и баннары Лаоса составили себе о письме точно такое же представление. «Как! — говорят они миссионеру. — Ты слышишь ее (книгу)! А ведь мы не улавливаем ни единого звука ее голоса!» Затем они расспрашивают нас о будущем, убежденные в том, что нет ничего неизвестного для того, у кого есть знание laboor (бумаги)… Некоторые спрашивали об исходе какой-то войны, другие хотели узнать, долго ли еще осталось им жить. Мы смогли бы зарабатывать себе на жизнь, занимаясь гаданием. Сколько ни отвечали мы всем, что бумага не может дать знания такого рода вещей, мы слышали, как спрашивающие, уходя, переговаривались между собой: “Они отлично это знают, но не хотят об этом говорить”»[70].