Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

• Название: Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
• Автор: Андрей Гришин-Алмазов
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026129-2, 5-271-09944-Х, 5-9578-1243-9

По мнению большинства историков многие преобразования и реформы Петра Великого были начаты ещё во времена правления его старшего брата.

Новый роман современного писателя А. Гришина-Алмазова с полным основанием может быть отнесён к исторической эпопее.

В книге собрана целая галерея мест, событий и лиц XVII века; автор широко использует документальный материал, известные и малоизвестные факты, а также уникальные архивные находки, которые позволяют по-новому взглянуть на многие события.

---

Новый хан Селим-Гирей поднял татар и с налёту захватил крепость Новый Оскол. Воеводе Ромодановскому пришлось отводить войско от Днепра и идти выбивать татар. Время для неожиданного захвата Чигирина было потеряно. Узнав о том, что большая часть татар ушла из Крыма, донской атаман Фрол Минаев объявил сбор донского войска. Под атаманскую хоругвь встало пять с половиной тысяч казаков. Понимая, что этого мало, в Москву было отправлено посольство с просьбой прислать ратных людей, чтобы «не токмо в Азове, но и в Царьграде страх был великий». На Дон было отправлено восемь стрелецких приказов, объединённых в два полка, и два полка солдатских, всего шесть тысяч двести человек, с восемнадцатью пушками разного образца. Возглавляли их воевода, думный боярин Иван Хитрово и стольник полковник Григорий Косагов. А также в помощь донским казакам пришёл отряд яицких (уральских) казаков в полторы тысячи сабель.

В степи под Астраханью был найден с ножом в спине старик Айзы-мурза. И хотя астраханский воевода разграбил его знаменитый табун, калмыки и небольшая часть астраханских татар также привели в помощь атаману Фролу Минаеву трёхтысячный отряд.

С такими силами можно было приступить не только к Азову, но и идти прямо в Крым. Но воевода Иван Хитрово ограничился тем, что потребовал очистить от турецкого гарнизона Калачинские башни, которые стояли «на прежней его царского величества земле», и добавил, что на сам Азов, а также морским путём на Крым ему «ходить не приказано, если сам султан не начнёт войну». Сколько Минаев и Косагов ему ни доказывали, что не было смысла собирать шестнадцатитысячную армию, чтобы побить гарнизон в четыре сотни человек, убедить его не могли. К концу июня четыре армии, собранные против Турции: шестнадцатитысячная атамана Минаева, тридцатидвухтысячная воеводы Ромодановского под Курском, двадцатичетырёхтысячная гетмана Самойловича на Днепре и двадцатитысячная у воеводы Трубецкого в Киеве, бездействовали, проедая казну. Бездействие разлагало, приводило к пьянкам и дракам.

От всех этих новостей Андрей становился всё более хмурым и злым. Наконец сорвавшись, несмотря на незажившее лицо, отправился с Сивым в кабак. Кабак их встретил гомоном петухов и невыветриваемым запахом сивухи — водки, гонимой из отрубей.

Андрей сразу подозвал кабатчика, высыпал деньги в его руки со словами:

   — Выставишь жбан водки, но чистой, не жжёной. И не вздумай шельмовати, содеешь лишь себе хужее.

Водку и закуску принесли мигом. Пили помногу, в какой-то озлобленности, долго не хмелея. В противовес ожидаемому, чувство беспомощности и уязвимости будто нарастало. Хмель навалился как-то сразу.

Когда Андрей открыл глаза, он не сразу понял, где находится. Какая-то чужая, белёная, а не как у них дома покрытая изразцом печь, стена из плохо оструганных брёвен, узкая кровать и рядом женское тело. Андрей пригляделся в лунном свете, струящемся через окно, и его обдало холодным потом — рядом была Алёна. Как он к ней попал? Было что или не было? Мысли путались в хмельной голове, руки сами тянулись к ней.

Он привлёк её к себе, сорвал нижнюю рубаху и впился всем телом. Пьяный организм знобило и трясло, заставляя чувствовать всё острее, хотелось ещё и ещё.

Рассвет влетел в окно оранжевой полосой и заполнил опочивальню.

Андрей ждал появления резкой боли в затылке, ждал как наказания за миг блаженства, но боли не последовало. Чувство покоя и удовлетворённости заполнило его душу.

Жара раскалила воздух над Москвой так, что он даже дрожал. Ни ветерка, ни дуновения. Небо голубое, без единого облачка. Царевна Софья сидела на резной лавочке в тенёчке, в саду, в Кремле за Чудовым монастырём, отирая пот с шеи и щёк, когда к ней в лёгком голубом летнике подошла тётка — царевна Татьяна Михайловна.

   — Софьюшка, чей-то с тобою деетси, ты то неожиданно бледнеешь, то покрываешься красными пятнами? Уж не заболела ли ты?

Царевна подняла на тётку глаза и неожиданно выпалила:

   — Я беременна.

Татьяна Михайловна озабоченно присела рядом:

   — И давненько?

   — Да почитай с середины апреля, — упавшим голосом призналась Софья.

   — Три месяца, — всплеснула руками царевна Татьяна Михайловна. — А ты раньшева не могла мене того сказати, хоть бы вытравили, а теперича чаво делати?

Софья уткнулась в плечо тётки, тихо завыла.

   — Ну нечего, нечего выть. Теперича с братцем никак нельзя миритися до того, аки ты родишь. Коли он прознает, вмиг упрячет теби в самый дальний монастырь. А родишь по-тихому, ребёночка мы пристроим. — Немного помолчав и гладя племянницу рукой по спине, добавила: — Отец-то хто?

Софья, перестав плакать, подняла глаза и доверительно посмотрела на тётку Таню:

   — Князь Василий Васильевич Голицын.

   — Во как. Тихий, тихий, а во чего содеял.

   — Он хороший, тётушка, энто я его соблазнила.

   — Они, мужики, все такие, куды хошь пойдут, лишь бы потома ни за што не отвечати.

Царевна заулыбалась чему-то своему:

   — Мене вон мил дружок попалси и поблудить хочет, и братнего, царёва, гнева боитси, с того от мене бегает.

   — Ничего, далеко не убежит.

Жара не прекращалась. На раскалённые купола соборов и церквей смотреть было невозможно, отблески резали глаза.

Князь Василий уже собирался приняться за завтрак, когда неожиданно в трапезную с злыми и озабоченными лицами вошли, даже скорей ввалились, двоюродные братья, боярин Михаил Андреевич, окольничий Андрей Дмитриевич и стольник Борис Алексеевич. Поняв, что дело не шуточное, он увёл братьев в светлицу, названную на английский манер кабинетом. Среди гобеленов, секретеров, кресел пришедшие Голицыны, хоть и были богаче хозяина, чувствовали себя стесненно.

   — Василий, — начал князь Михаил Андреевич, как старший по возрасту, титулу и чину, — мы понимаем, дело молодое... царёва дочь... заманчиво и соблазнительно. Но коли до царя дойдёт, не одному тебе головы не сносить, а всему роду Голицыных.

   — О чема это ты, брат? — как будто не понимая, удивился князь Василии.

   — Брось, из пустого кувшина вода не льётси. Сплетня просто так с забора не слетает. Хто внемлет, тот поймёт, а ты всё понимаешь. Или ты хочешь, штобы царь весь род Голицыных под корень извёл? За поруху царской чести быть нам воеводами в Енисейске али в Якутске, што вровень ссылке. Коли мнишь, што через царевну Софью сам царём станешь, то кинь ту мысль. Царь жив, и трое его сыновей тоже. Большой крови и смуты то царствие стоит, коли и получишь, то в той смуте и владеть не пожелаешь.

Под напором старшего брата князь Василий сдался.

   — Да не было у мене тех помыслов, — начал оправдываться он. — Ну согрешил несколько раз с царевной, бес попутал. Бог даст, тихо всё и замнётси.

Разговор длился с завтрака до обеда. После чего трое князей оставили терем брата.

Теперь у Андрея было два дома. Один — где постоянно осуждающе, с ухмылкой смотрел старший брат Семён и чего-то требовала жена Оксинья и другой — где по вечерам его ждала Алёна. Именно она сдерживала и успокаивала его, что позволило вновь наладить торговлю в лавках, правда перед этим избив одного из приказчиков, и внести большой вклад в Андронников монастырь.

В Москве жизнь текла прежним порядком. Торговали и перепродавали, обмеривая и обвешивая; пьянствовали по кабакам, грабили и убивали прямо на улицах, как свидетельствовали о том современники, и Разбойный приказ работал вовсю.

Второго августа царица разродилась дочерью, которую назвали в честь её Наташей. Матвеев, дворецкий, глава Посольского, Малороссийского и Стрелецкого приказов, вместе с отцом «восприял» и уложил в колыбельку новую царевну. Он дневал и ночевал вместе с царской четой и формально встал над всеми приказами. Его влиянию на царя более никто не противостоял и не оспаривал.

Царство святой и Белой Руси погрузилось в дрёму, и жара лишь способствовала этому.

В такие дни Андрей Алмазов оправдывал в своих мыслях сына боярина Ордын-Нащокина, сбежавшего за границу, захотелось самому куда-нибудь убежать из сонного царства. Наврав и жене и Алёне, что отъезжает по царёву делу, Андрей направился за Великий Устюг, к младшему брату своей матери. Конечно, хорошо было бы взять Алёну с собой, но ей, как царёвой швее, никто не позволил надолго покинуть Москву.

Хорошо зная дороги и пользуясь лошадьми Тайного приказа, он на третий день прибыл в Великий Устюг. А оттуда на коче, идущем к Белому морю, стал подниматься по течению Северной Двины. Ему надо было добраться до Верхней Тоймы, где его дядя Василий, стараниями Артамона Матвеева, был волостным[129], контролируя лесной край чуть ли не до Архангельска.

Языки тумана лениво лизали влажную траву в ложбинках небольшого перелеска, подбираясь со всех сторон к поверхности обмелевшего пруда и сбиваясь в густые клубы в чаще его берегов. Выгнувшийся дугой мостик парил над протокой. А в противоположной стороне к бледно-голубому утреннему небу тянулись мощные столбы столетних сосен.