Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

• Название: Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
• Автор: Андрей Гришин-Алмазов
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026129-2, 5-271-09944-Х, 5-9578-1243-9

По мнению большинства историков многие преобразования и реформы Петра Великого были начаты ещё во времена правления его старшего брата.

Новый роман современного писателя А. Гришина-Алмазова с полным основанием может быть отнесён к исторической эпопее.

В книге собрана целая галерея мест, событий и лиц XVII века; автор широко использует документальный материал, известные и малоизвестные факты, а также уникальные архивные находки, которые позволяют по-новому взглянуть на многие события.

---

Боярин Богдан Хитрово, стоящий возле правой стены от трона, с презрением смотрел на сыновей Самойловича, который даже фамилию из своего отчества сделал.

Царь вместе с женой царицей Натальей в сопровождении рынд вошёл в палату. Все склонили головы.

Алексей Михайлович, перебравшись в Преображенское, стал привлекать жену к государственным делам. Наталья Кирилловна пока лишь молча восседала на троне, прислушиваясь к решению бояр, высказываниям глав приказов, словам мужа. Она училась медленно. Редко вставляла слова, и то пока всё более по совету дядюшки Артамона Матвеева. Правда, её более заботило обживание Преображенского дворца. Её состояние можно было сравнить с чувством молодых, только что въехавших в свой дом и лишившихся наконец-то родительской опеки.

Конечно же в Преображенском не было той роскоши, что в Кремле. Палаты были причудливыми и старыми. Сколько там было всевозможных запутанных переходов, сколько неожиданных уголков и закоулков. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, на каком этаже находишься. Чтобы попасть из одной светлицы или горницы и другую, надо было непременно подняться или спуститься по двум или трём ступеням. Коридоров и переходов тут было великое множество, и они так разветвлялись и петляли, что, сколько ни пыталась, она иногда не могла определить, п какой части здания находится.

Сейчас она восседала на троне рядом с мужем, выслушивая красноречивую и убедительную речь Григория Самойловича о помыслах его отца, а её собственные думы были далеко от этого.

Где-то рядом её собственный сын Петенька бегал по палатам и что-то лопотал по-своему. А второго ребёнка вот уже четвёртый месяц она носила под сердцем. Кто это будет, мальчик или девочка, и как они его назовут? И зачем только все эти войны, с турками, с татарами, с поляками, со шведами, «аль на святой Руси земли не хватает»? А дядюшка Артамон Сергеевич упросил мужа людей на Урал послать, литейный заводик строить. И зачем он там нужен в такой дали? Только дал возможность посмеяться над собой своим врагам Милославским, Хованским и Хитрово.

Царица посмотрела на братьев Самойловичей и протопопа Адамовича, которых в этот момент одаривали царскими подарками.

В палату внесли расшитую шубу для гетмана, саблю и серебряных ножнах, новый шестопёр[127]. Принесли и обоим братьям нарядные расшитые кафтаны. А протопопа пожаловали от патриарха серебряным крестом. Вот и довольны все, а дела нету.

Андрей, как и обещал, вернулся домой на четвёртый день, рано утром. Вместе с ним явился ещё какой-то моложавый дворянский сын, державшийся смущённо. Из-под короткого овчинного тулупчика торчал кафтан, что был явно с чужого плеча и висел мешком.

Брат Семён, собиравшийся в приказ, с удивлением по смотрел на довольного и улыбающегося Андрея.

   — Чё такой сияющий? — потянувшись, спросил он.

   — Дурак, наверное, — весело ответил Андрей, спеша в горницу, где остановились гости.

Только что проснувшиеся Брусницын и Румянцев сидели на ложе в одном исподнем.

   — Ну вот и хозяин пожаловал, — заулыбался Иван Румянцев, вдевая руки в рукава длинной салатовой рубахи.

   — Я ж обещалси вернутси через три дни, — ответил Андрей. Затем он посмотрел на Румянцева и произнёс: — Вань, наденешь штаны, выдь ненадолго, мене с Северьяном поговорить надоть.

Румянцев не заставил себя долго ждать, надев штаны, прямо босиком покинул горницу. Андрей подошёл ближе к Северьяну:

   — Помнишь, ты мене говорил, што ты последний в роду, што у тебе дочь Настасья шестнадцати лет от роду, вот-вот замуж выдавать.

   — Да ка же тако забудешь?

   — А хто его знает. В общем так, покопалси я в поземельных книгах и обнаружил, што у твово предка Егора Брусницы было четыре сына. У трёх старших мужской линии теперича никого не осталось. Четвёртый же сын Егора так при Стародубе и осталси, как дворянин однодворец. От той ветви жив твой девятиюродный племянник, — Андрей усмехнулся, — Михаил Брусницын. Как и все его предки, одним двором и владеет. Церковь наша истинно православная запрещает браки между родными, двоюродными и троюрдными, а он теби, чай, девятиюродный. Жени на ём дочь Настасью, и внуки твои твою фамилию носить будут. Он беден, значит, во твоём дому жить будут, вот и твоя старость не будет одинока.

   — А есля у них с дочкой не слюбитси, ведь она у мени единственная.

   — Брось, Северьян, сколько живу, а не зрил того, штобы от любви толк и прок был, лишь болью кончаетси. Любовь, она яки война, легко начинаетси, но тяжело кончаетси. А так стерпитси, слюбитси.

   — Да я даже не знаю, што он за человек.

   — А я его сюды привёз. Ты скоро возвращаешьси под Киев в ополченье, возьмёшь его с собой и при себи подержишь, аки старший в роду. Приглядишься, познакомишься, оценишь. Кто тебе заставляет решать с бухты-барахты.

Брусницын удивлённо уставился на Андрея:

   — Ну ты даёшь. Ты его уже и сюды привёз.

   — А чего тянуть.

Андрей вышел и ввёл Михаила Брусницына:

   — Ну познакомьтесь, родственнички.

Неловкость чувствовалась со стороны обоих Брусницыных. Андрей поспешил уйти, оставив их наедине.

Двадцать восьмого марта из Москвы отъехали, так и не добившись какого-нибудь решения, сыновья гетмана Самойловича. Вслед за ними под Киев двинулся обоз с порохом.

Колокольный звон, как и каждое утро, летел над Москвой вместе с рассветом. Царевны, все вместе, после лёгкого совместного завтрака к утренней службе отправились в Архангельский собор, где покоились тела их предков.

Царевна Софья стояла недалеко от аналоя и из-под накинутого старого головного покрывала не по-девичьи рассматривала тридцатилетнего князя Василия Голицына.

Тётка Таня говорила, что сладко, когда мужик уже с опытом. А этот восемь лет как женат, а всё щёки бреет. Интересно, как бы заманить его в свои покои и от сестёр отвязаться.

Голицын уже дважды поймал на себе взгляд царевны Софьи. Она смотрела прямо в глаза и взгляда не отводила. Он видел и то, что её тётка царевна Татьяна Михайловна внимательно наблюдает за ней. А может, и правда плюнуть на всё и позариться на молодое девичье тело, к тому же царевны, а то жена уже приелась. Ведь не казнит же меня царь, князя боярского рода, ну, сошлёт на какое-нибудь дальнее почётное воеводство. Он уже сам посмотрел на царевну, и у Софьи почти сразу раскраснелись щёки.

По окончании службы первыми из собора вышли царевны. До палат остальные присутствующие, сопровождая, следовали за ними. Софья, сказавшись больной, удалилась в свои покои.

Солнце припекало в окно, что-то томительно сдавливало. Скоро ей исполняется шестнадцать лет, а что ждёт её? Монастырь. Если на что решаться, то только сейчас, пока ни отца, ни вельмож в Кремле нет. Поднявшись с резного стула, Софья нервно заходила по тёплой, натопленной светлице. Надо на что-то решаться.

Царевна вновь поспешила во двор, к старым соборам, туда, где свита оставила их. Какая-то неизвестная до сего момента нагловатая уверенность проснулась в ней. Выскочив во двор, она почти сразу наткнулась на князя Василия, как будто он ждал её.

   — Уж не стряслось ли чаво, государыня-царевна? — с привычным поклоном и почтением обратился он к ней.

   — Да, хотела столец в своих покоях переставить.

   — Если это вас не смутит, государыня-царевна, я бы мог помочь.

Неожиданно в шестнадцатилетней девице заговорила женщина, умная, рассудительная, умеющая просчитывать свои поступки:

   — Ну почему бы не воспользоватьси вашей помощью, князь, никто ведь не подумает о вас как о мужчине. Люди же хорошо вас знают. Вы ведь ничего этого чувствовать не можете, правда?

Её слова больно задели князя. Не обращая внимания на попадающихся в палатах, Голицын поплёлся за царевной, не задумываясь о происходящем, как телок на верёвочке. Войдя в её покои, он подумал: «Выгонит так выгонит», обхватил Софью за талию. Софья не отстранилась, а заглянула в глаза князю:

   — Если бы я была не царевной, ты бы на мене женилси?

Князь не нашёл что ответить, он всё ещё обнимал её, но уже боялся поцеловать. Наклонив голову, хотел коснуться лишь волос, но Софья ухитрилась подставить губы. Словно ни единой косточки не осталось в её теле, податливо мягком, словно это не он, а она обняла его.

«Господи, што я творю?» — хотел произнести Голицын, но девичий головной убор лежал уже возле ног, отступать было поздно.

Уже прошла середина апреля, а холода не проходили. Неожиданно девятнадцатого марта скончался патриарх Питирим. Десять месяцев патриаршества, всего десять. Волна слухов заполнила столицу. Никонианцы, поминая сосланного Никона, твердили, что это Господь покарал Питирима, потому что при живом патриархе всея Руси второго быть не может. Староверы кричали, что Господь покарал его за притеснение Аввакума и других сподвижников старой веры. Попы-расстриги твердили, что если и покарал Господь Питирима, так только за пристрастие к наливке. Один царевич Фёдор имел о смерти патриарха особое мнение. После отъезда отца в Преображенское с царицей и братом Петром Фёдор часто беседовал со стариком, и царевич считал, что именно общение с ним унесло патриарха. Как приведение бродил Фёдор по Кремлю, ожидая приезда отца. Последним его собеседником (если не считать учителя Симеона Полоцкого), но теперь очень редким остался барон Брюс.