Борис Башилов - Масонство и русская интеллигенция

• Название: Масонство и русская интеллигенция
• Автор: Борис Башилов
• Издательство: Издательство «Русь»
• Жанр: История

---

…Мудрено ли после этого, что тебе всюду мечтаются призраки, говорят это случалось иногда и с Маратом…

…Я уже сказал тебе: будет Един Бог, Един Дух, но не будет человек — Бог, человек — Дух. Я мог бы умножить примеры твоей необычайной гиперболичности, которую не оправдает никакая философия. Да, Белинский, фанатизм всегда дурен, а ты немножко фанатик, покайся!

….Нет, нет! Не делайте для человека всего; оставьте жизнь развиваться, оставьте Бога действовать, оставьте человека свободным… Человек сам заслужит благодать Божию».

Эта заслуженная отповедь Белинскому была вызвана тем, что Белинский в тогдашнем периоде своего идейного развития напомнил Сатину непримиримость и фанатическую страстность Марата. Сатин очень тонко почувствовал в Белинском Марата философии. Через три года после того, как Сатин так назвал Белинского, Белинский писал Боткину: «…дело ясно, что Робеспьер был не ограниченный человек, не интриган, не злодей, не ритор и что тысячелетнее царство Божие утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и простодушной Жиронды, а террористами — обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьера и Сен-Жюстов» «Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я кажется, огнем и мечом истребил: бы остальную». «Социальность, социальность или смерть». «Знаешь ли, — пишет он в другом письме, — что я теперешний болезненно ненавижу себя прошедшего. И если бы имел силу и власть, — то горе было бы тем, которые теперь то, чем я был год назад».

Эта фраза, вместе с фразой о готовности отправить на гильотину тысячи, во имя блаженства всех, и дала повод философу С. Франку сравнить Белинского с Дзержинским, сказать, что Белинский — это Дзержинский, не имевший силы и власти карать тех, которые сегодня верят так, как вчера верил сам Белинский. А Дзержинский — это тот же самый духовный тип русского фанатика-утописта, имеющего силу и власть карать всех, кто думает не так как он.

Гончаров, в статье «Заметки о личности Белинского» свидетельствует, что Белинский «всматриваясь и вслушиваясь в неясный еще тогда и новый у нас слух и говор о коммунизме, он наивно, искренне, почти про себя, мечтательно произнес однажды: «Кончено, будь у меня тысяч сто, их не стоило бы жертвовать, — но будь у меня миллионы, я отдал бы их». Кому, куда отдал бы? В коммуну, для коммуны, на коммуну? Любопытно было бы спорить, в какую кружку положил бы он эти миллионы, когда одно какое-то смутное понятие носилось в воздухе, кое-как перескочившее к нам через границу, и когда самое название «коммуны» было еще для многих ново. А он готов был класть в кружку миллионы — и положил бы, если бы они были у него и если бы была кружка».

Насильственное приведение глупых людей к социалистическому счастью, которое развивал в своих письмах Белинский — это готовая программа героя «Бесов» Шигалева, и будущая программа члена Ордена Р. И. — Ленина, Дзержинского и всех остальных членов Ордена, принявших активное участие в строительстве социализма на руинах Российской Империи.

Комментируя заявление Белинского, что он готов любить человечество «по-маратовски; чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечем истребил бы остальную», Бердяев пишет: «Белинский предшественник большевистской морали». «В Белинском был уже потенциальный марксист». «Белинский — центральная фигура в истории русской мысли XIX века. И он более других должен быть поставлен в идейную генеалогию русского коммунизма, как один из его предшественников, гораздо более чем Герцен и др. люди 40-х и даже 60-х годов. Он близок к коммунизму не только по своему моральному сознанию, но и по социальным взглядам». «По Белинскому можно изучать внутренние мотивы, породившие миросозерцание русской революционной интеллигенции, которое долго будет господствовать и в конце концов породит русский коммунизм». «Он прямой предшественник Чернышевского и, в конце концов, даже марксизма». А в статье «Кошмар Злого добра» Бердяев заявляет: «Уже у Белинского в последний его период можно найти оправдание «чекизма». От Белинского до Дзержинского лежит прямая столбовая дорога маратовской любви к человечеству.

XXII

Согласно интеллигентского мифа, петрашевцы — такие же невинные овечки, как и декабристы. Но это лживый миф. Салтыков-Щедрин, бывший петрашевец, признается в «За рубежом», что кружок Петрашевского прилепился идейно «к Франции Сен-Симона, Кабе, Фурье, Луи Блана (масона — Б. Б.) и в особенности Жорж Занда». «Мы не могли без сладостного трепета помыслить о «великих принципах 1789 года», «и с упоением зачитывались «Историей десятилетия» Луи Блана». По получении сообщения о начале революции 1848 года «молодежь едва сдерживала восторги», — свидетельствует Щедрин.

Наиболее радикально настроенные из членов Ордена, от увлечения утопическим социализмом, перешли к увлечению Фейербахом и Марксом. В 40-х годах, гегелевский идеализм переживал у себя на родине глубокий кризис. Левые гегельянцы, во главе с Фейербахом и Марксом, порвали с метафизикой гегельянства и заложили основы материалистического социализма, истолковывая идеи Гегеля, как призыв к социальной революции.

Герцен и Бакунин, были знакомы с Марксом. Начинается пропаганда идей Фейербаха и Маркса в России. «Это ирония судьбы, — писал позже Маркс, — что русские, против которых я НЕПРЕРЫВНО, В ПРОДОЛЖЕНИЕ 25 ЛЕТ БОРОЛСЯ, не только по-немецки, но и по-французски, и по-английски, всегда были моими «благожелателями». От 1843 до 1844 г. в Париже тамошние русские аристократы носили меня на руках.

Моя работа против Прудона (1847), она же у Дункера (1859), нигде не нашла большего сбыта, чем в России». Уже в 1847 г., в XI томе «Энциклопедического Словаря», члены Ордена Р. И. знакомят русского читателя с идеями Маркса и Энгельса.

В 1848 году юный Чернышевский пишет в своем дневнике: «Мне кажется, что я стал по убеждениям и конечной цели человечества решительно партизаном социалистов и коммунистов и крайних республиканцев, монтаньяр решительно».

Производивший следствие по делу петрашевцев чиновник Министерства Внутренних Дел Липранди, так характеризует настроение петрашевцев: «В большинстве молодых людей, очевидно какое-то радикальное ожесточение против существующего порядка вещей без всяких личных причин, единственно по увлечению «мечтательными утопиями», которые господствуют в Западной Европе и до сих пор беспрепятственно проникали к нам путем литературы и даже училищного преподавания. Слепо предаваясь этим утопиям, они воображают себя призванными переродить всю общественную жизнь, переделать все человечество и готовы быть апостолами и мучениками этого несчастного самообольщения».

«Достоевский во время допросов говорил неправду, когда заявлял следственной Комиссии, что он не знает «доселе в чем меня обвиняют». Мне объявили только, что я брал участие в общих разговорах у Петрашевского, говорил «вольнодумно» и, наконец, прочел вслух литературную статью «Переписка Белинского с Гоголем». Достоевский скрывал свое участие в кружке Дурова. А Дуров и дуровцы были настроены не так, как Петрашевский и петрашевцы. Это была явная революционная организация.

Эта организация возникла из петрашевцев, недовольных умеренными политическими взглядами большинства членов Кружка.» Следователь Липранди, производивший следствие по делу петрашевцев, в своем заключении пишет, что часть петрашевцев можно назвать заговорщиками. «У них видны намерения действовать решительно, — пишет он, — не страшась никакого злодеяния, лишь бы только оно могло привести к желанной цели». Эту характеристику можно без оговорок отнести к членам кружка Дурова. А Достоевский был членом этого кружка.

Цель организации Дурова — готовить народ к восстанию.

Следственная Комиссия охарактеризовала Дурова «революционером».

Кружок Дурова решил создать тайную типографию. Проект устава кружка напоминал отдаленно знаменитый «Катехизис революционера» Нечаева. В одном из параграфов кружка предусматривалось «угроза наказания смертью за измену». Член кружка Григорьев в составленной им брошюре «Солдатская беседа» призывал солдат к расправе с Царем.

Достоевский был одним из наиболее революционно настроенных членов кружка. Член кружка Пальм указывает, что когда однажды зашел спор, допустимо ли освободить крестьян с помощью восстания, Достоевский с пылом воскликнул:

— Так хотя бы через восстание!

Аполлон Майков, в письме к Висковатому, рассказывает, что к нему приходил Достоевский, который говорил, что Петрашевский «дурак, актер и болтун и что у него не выйдет ничего путного, и что люди подельнее из его посетителей задумали дело, которое ему неизвестно и его туда не примут».

Достоевский сообщил Майкову, что участники «дела» будут печатать революционные материалы. «И помню я, — пишет Майков, — Достоевский, сидя, как умирающий Сократ перед друзьями, в ночной рубашке с незастегнутым воротом, напрягал все свое красноречие о святости этого дела, о нашем долге спасти отечество и т. д.» «Впоследствии я узнал, что типографский ручной станок был заказан в разных частях города и за день за два до ареста был снесен и собран на квартире одного из участников, М-ва, которого я кажется и не знал. Когда его арестовали и делали у него обыск, на этот станок не обратили внимания, у него стояли в кабинете разные физические и другие инструменты и аппараты, но двери опечатали.