Мила Бояджиева - Круиз "Розовая мечта"

• Название: Круиз "Розовая мечта"
• Автор: Мила Бояджиева
• Жанр: Детектив

Во всех своих произведениях Людмила Бояджиева ставит перед собой задачу соединить традиционные для русской литературы нравственную ориентацию и качественную форму с требованиями коммерческого успеха — динамикой развития сюжета, усилением элементов детективного, авантюрного характера, психологической напряженностью действия, созданием живописной атмосферы. Книги Бояждиевой утоляет жажду сильных эмоций, ярких красок, захватывающих событий. Это приятный допинг для обыкновенного человека, не нашедшего в повседневной реальности «островов сокровищ», манивших с детства.

---

И не успела вскрикнуть — человек, подкравшийся сзади, сильным рывком развернул и прижал меня к себе, закрыв поцелуем рот. Я сразу узнала губы Юла. Мне не надо было открывать зажмурившихся от неожиданности глаз, задавать себе вопросы, думать, сомневаться — все встало на свои места. Счастье, наверно, таким и должно быть — самодостаточным, когда ни добавить, ни убавить уже ничего нельзя.

Мы молчали и в машине. Юлий за рулем, я в полуобмороке блаженства рядом. Молча поднялись по лестнице на третий этаж старого кирпичного дома в переулке за Боткинской больницей. Ничего не спрашивая, я шагнула за порог его квартиры, сняв с себя, набросила на его шею шарф и, притянув этим арканом безропотную жертву, впилась в его губы. С какой-то дикой страстью, удивившей меня. Я превратилась в другого человека — в чувственную и сильную чертовку, которая восхищала и пугала меня. Но именно такую женщину желал мой страстный любовник, готовый к бою «до последней капли крови» — до тех манящих и опасных высот экстаза, которых может достичь физическая близость…

…Первыми словами, произнесенными в этот вечер, была просьба Юла:

— Укройся, пожалуйста, здесь очень холодно.

Сняв с вешалки, он набросил поверх пледа свою куртку и быстро шмыгнул мне под бок. Его худое сильное тело дрожало. Тогда, прошлепав босиком в коридор, я принесла свой песцовый жакет и мы зарылись в теплый мех. Я специально отвернулась от часов, стоявших на книжной полке — мне не нужны были сейчас напоминания о времени. Потому что с тех пор, как мы упали на низкий диван с неубранной, смятой постелью, прошла вечность. Вечность — это именно то, что нельзя измерить и описать. Не следовало даже пытаться подобрать человеческие слова для объяснения необъяснимого.

— Я не отпущу тебя. — Пробормотал мой мальчик, прижавшись к моему боку и устроив свою лохматую голову на моем плече.

И потом сразу уснул, не разжимая обнимавших рук и ног. Впервые на моем плечсе, по-детски посапывая, спал мужчина, который только что любил меня. Был ненасытным, неутомимым, дерзким, нежным.

Оставаясь возлюбленным, он превратился в дитя, всколыхнув во мне бездны материнской нежности. Я осторожно перебирала мягкие длинные пряди, упавшие на широкий лоб, подняла их с висков, открыв обтянутую молодой гладкой кожей скулу, и тихонько коснулась кончиками пальцев шершавого подбородка, уже покрывшегося отросшей щетиной. В комнате было темно и холодно. Рядом тикали невидимые часы, сквозь незашторенную часть окна пробивался со двора тусклый свет фонарей, за стеной знакомые позывные возвестили о начале российских «Вестей». Боясь повернуться, я осторожно натянула на плечи Юла мягкий мех, пахнущий талым снегом и с нарастающим аппетитолм принюхалась — где-то наверху или внизу жарили картошку с луком. Мой рот наполнился слюной — я вспомнила, что утром смогла проглотить лишь чашку кофе. Он тоже был голоден, этот чувственный младенец, утомленный и усыпленный любовью. Я решила, что смогла бы встретить его пробуждение вкусным ужином, если бы мне удалось отыскать хоть что-нибудь — завалявшуюся картошку или стакан риса. Но едва мое плечо шевельнулось, стараясь незаметно высвободиться, он сильнее прижался ко мне, стиснув в объятиях.

— Не отпущу, — пробормотал тихо, но грозно. А потом добавил. — Ты. наверно, совсем голодная.

Сел, кутаясь в плед, щелкнул кнопкой настольной лампы и присмотрелся ко мне, щурясь от света.

— Опусти абажур. — Попросила я, испугавшись внезапного перехода от блаженного безумия к убогой реальности.

Я лежала в чужой комнате — тесной и неопрятной. Окно, едва задернутой обвислой шторой — синие букеты на серо-коричневом фоне, заваленный бумагами и книгами подоконник, несколько книжных полок, поставленных друг на друга, и гора перевязанных веревками картонных коробок. Со спинки единственного стула свисало банное полотенце, футболка и раскинувшая беспомощные рукава одеванная рубашка. На вытертом щербатом паркете валялись сброшенные нами вещи — в такой же тесной неразберихе, как провели эти часы их хозяева.

— Мне нечем тебя покормить. — Он говорил так, будто страдал от зубной боли — едва разжимая чуть вспухшие губы.

— Пойди-ка ко мне! Ниже, ниже! — Я притянула к себе его голову и удивленно присвистнула.

Вот это да! На нижней губе моего мальчика начинало синеть удлиненное пятно — след моего поцелуя. Обычно такие «сувениры» получает женщина. Но разве в этой встрече было хоть что-то обычное? Разве обнаженная ведьма со спутанными волосами и животной страстью в глазах — это я?

Юл быстро разгреб кучу одежд на полу, натянул свитер и джинсы, и бросил мне мое имущество.

— Одевайся быстрей, здесь жуткий холод… Я не буду провожать тебя.

Я долго копалась в белье, не справляясь с охватившей меня дрожью. Он выгонял меня. Полностью одетая, в жакете и сапогах, я стояла в прихожей, глядя на спину Юла, сгорбившегося на стуле. Я звякнула дверной цепочкой, пытаясь открыть замок. Он вскочил и захлопнув дверь, прижал меня к себе. Темные глаза горячечно сверкали под нахмуренными густыми бровями.

— Ты все знаешь, скажи, — к этому можно привыкнуть?

Я поняла, о чем спрашивал Юл — о разрывающей душу боли — боли разъединения. Она пронизывала сразу же. как только тело, нашедшее покой и блаженство в единстве со своей половиной, отрывалось, становясь потерянным, одиноким, беспомощным.

— С этим нельзя смириться. Но привыкнуть… Мы ведь знаем, что проходит все. — Я долго смотрела в его глаза. пока он не понял то, что не хотел понимать.

Когда он понял — расхохотался. Это был смех бунтаря, презирающего смирение. «Поверщенный Демон» Рубенса за мгновение до того, как распасться в хаосе тревожных цветовых пятен, изломанных беспомощных линий. Хохотал на цветущей Земле, которой возменчтал обладать.

Глава 25

В ту ночь, я, кажется, не спала. Наверно, у меня был жар — мертвящий озноб сменялся душным банным жаром, полным страхов и желаний.

Я крепко уснула утром, не заметив, как ушел Сергей… Половина второго! Вскочила на ноги и тут же села от поплывшего в глазах черного тумана. На градуснике оказалось около 38. Плохо соображая, что делаю, я проглотила растворимый аспирин и позвонила Юлу. Трубку не подняли. Наверно, он тоже ещё спал. Я стремительно оделась, сунула в пакет из холодильника что-то съестное и выбежала во двор. Во всяком случае, мне так казалось. Юл, дежуривший у гаража, увидел нетвердо ступающую, словно пьяную женщину, сильно качнувшуюся на ступеньках подъезда. Он не посмел наброситься на меня у самого дома, кивком головы показав, что будет ждать меня за углом. Но мне удалось сделать лишь несколько шагов.

…Ах, как чудесно болела я на диване Юла, укутанная в его футболки и свитера! Уложив меня, он поцеловал в лоб, вернее. коснулся его губами (так делала всегда мама, чтобы определить жар), и попросил:

— Вздремни минут десять, девочка…

Я не дремала — я играла звуками жтого слова: «девочка»… Девочка, девочка, девочка… Это я — девочка моего Юла!

Вернувшись, он торжественно распаковал большую коробку и включил в сеть новенький решетчатый обогреватель. На лбу умного прибора зажглась красная лампа, а вскоре раскалились докрасна спрятанные под сеткой спирали. Повеяло горелым маслом. теплом, уютом, домом. Я пила чай с лимоном вприкуску с таблетками «колдрекс», а потом на кухне запахло изумительным пиршеством, зашкворчало, зашипело… Я почувствовала, как растворяюсь в особом блаженстве заботы. исходящей от моего мальчика. Он появился с подносом, уставленном тарелками и чашками. Повязанный по узким бедрам цветным полотенцем, с волосами, схваченными сзади резинкой, и в очках с круглыми, как на портретах Белинского, стеклами. а потом на столике, пододвинутом к дивану, расположилась сковорода с ломтями поджаренного бородинского хлеба. У нас было роскошное пиршество — сыр, паштет из утиной печенки, вкуснейшее молоко. подогретое с медом, и даже вино — горячий, благоухающий лимонными ломтиками кагор.

— Ты разбогател. Как все быстро вышло… Или я давно болею?

— Ты уже выздоравливаешь. Сегодня утром, прогуливаясь в твоем дворе, я хотел убить обвешанную бриллиантами старушку, заимствовав идею у Раскольникова. Но потом прогулял трех её собачек и заработал деньги. твой телефон не отвечал, но я видел. как вышел из подъезда твой муж — у него было спокойное лицо.

— Откуда ты знаешь Сергея?

— Я давно обхаживаю твой дом, девочка.

На этот раз «девочка» прозвучало с блатной бравадой — Юл разыгрывал авантюриста.

— А у меня в машине целый пакет с едой. Даже не знаю, что там. Ну-ка. тащи его!

— Разве тебе чего-то не хватает? Не надо, Слава, сегодня я — твой мужчина. Поверь. я действительно никого не грабил, чтобы накормить и согреть тебя. У меня была от отца одна книга, которую очень хотел получить мой сосед. Вот и все. Что-то совсем не интересное про Юлия Цезаря. А у него кобель — мой тезка.