Ласло Сенэш - Небо остается синим

• Название: Небо остается синим
• Автор: Ласло Сенэш
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1965

Сколько их было, таких поездов смерти, в которые гитлеровцы сгоняли население оккупированных городов и деревень! Поезда увозили людей в Майданек и Освенцим, в номерные лагеря. Один из поездов осенью 1944 года шел в Бухенвальд.

Среди обреченных были двое — юноша и девушка. Они встретились здесь, в вагоне смерти.

Поезд замедлил ход. Молча смотрели люди на проволочные заграждения концлагеря. За ними вдали мерцало пламя печей крематория. Но люди улыбались влюбленным. И эсесовцы не могли понять, чему улыбаются они здесь, на пороге вечной ночи.

Автор книги «Небо остается синим» Ласло Сенэш — учитель, журналист, писатель. Живет он в Ужгороде. Он много видел и много пережил. Долгие годы томился в застенках Хорти, потом в Бухенвальде. Там он был членом венгерского подпольного центра.

«Небо остается синим» — это не только книга о прошлом. Автор включил в нее и рассказы о сегодняшней жизни трудящихся Закарпатья.

---

— Имре, — спросила вдруг Марика. — Почему ты ничего не рассказываешь о себе? Одно время у нас прошел слух, что немцы расстреляли тебя… Тебе удалось убежать от них к партизанам?

Имре ничего не ответил. Он задумчиво покусывал сорванную травинку.

— Может, в другой раз? — спросил он и взглянул на нее потемневшими глазами.

«Другого раза может не быть», — хотела было сказать Марика и… промолчала.

— Ты хочешь узнать, что было со мной за эти годы? — снова спросил Имре, — Что же тебе рассказать… Я долго ждал, когда наконец смогу отомстить им. Отомстить за отца, за себя, за всех нас. И такой день настал. А то, что мне удалось бежать, это простая случайность. Как говорят, судьба… Но сейчас я хотел бы рассказать о другом… — он замолчал и взглянул на виноградники. Как объяснить ей? Он так ждал этой минуты, а теперь, как на беду, не знает, с чего начать.

Виноградную гору окутали покой и безмолвье. Так, по крайней мере, казалось Марике и Имре. А ведь на самом деле эта мирная гора была полем сражения. Каждая лоза, каждая ветвь, словно воины, мужественно отстаивали свое существование. Хилые набирались сил — они должны выжить! Сильные вбирали солнце, чтобы стать еще сильнее. И солнце, желая прийти им на помощь, припекало все жарче. Старики говорили, что не помнят такого теплого мая.

— Знаешь, я все вспоминаю одного парня, — медленно заговорил Имре. — Он писал стихи и немного заикался. Ему было двадцать лет. Его тяжело ранили, и, умирая, он сказал покорно и грустно: «Так и не пришлось мне обнять любимую девушку…» А когда умер, на лице его застыло ожидание, надежда, укор…

Имре умолк. Разве за эти страшные годы ему не приходили в голову такие же мысли? Он зажмурился, подставляя лицо весеннему солнцу. Нет, сейчас для него не существует ничего, кроме этого солнца, неба, Марики. Он вздохнул глубоко, долго, словно хотел вобрать в грудь весь воздух, наполняющий долину.

— Хорошо… — тихо проговорил он и резким движением сбросил с себя рубашку.

Марика взглянула на его спину, иссеченную лилово-синими рубцами (некоторые еще не совсем зажили) — и у нее перехватило дыханье.

— Осторожно, Имре, не ложись на спину! — невольно воскликнула она, дотронувшись до его плеча. Почему ее не было тогда рядом с ним?

— А ты, Марика… Как ты жила эти годы? — тихо спросил Имре, опустив взгляд.

А Марика не могла отвести глаз от его спины. Звери! Как они издевались над ним!

— Ты что-то спросил меня? — опомнившись, сказала она.

Имре удивленно повернулся к ней и увидал, что глаза ее влажны.

— Я спрашиваю, как тебе жилось… Ведь была война…

— Да-да… Была война. Но для меня она прошла стороной…

Марика помолчала немного.

— Ты спрашиваешь, как я жила? Боже мой! Очень просто. Однажды оказалось, что не надо идти в школу. Я осталась дома. Прибирала в комнатах. Кормила поросенка, вышивала. Как радовалась мама! Она складывала мои вышивки в комод и приговаривала шепотом: «Это твое приданое!» И еще я любила танцевать… Вмешиваться в дела взрослых мне не разрешали. Ни в какие дела. Даже в то, кто будет моим мужем…

— И они, конечно, его уже подыскали?

Марика не ответила. Сидела, молча перебирая пальцами тоненькую зеленую травинку.

Лоб Имре перерезала широкая морщина.

А Марика продолжала:

— Мама часто говорила: «Война всех разула. Людям нужна обувь». И я с горечью воображала, что в моем доме до самого потолка сложены кожи. Все вокруг пропахло новыми ботинками, которые шьет мой муж. А по воскресеньям он сидит в своем любимом кресле, перед ним его любимое печенье, и румяное лицо лоснится, как новые скрипучие краги…

— Постой! — перебил ее Имре. — Краги… Краги… Ага, вспомнил! Я видел такие краги, когда меня били коваными ботинками в лицо. Они думали, что победили. Но меня, Марика, еще никто не побеждал! — голос его звучал так твердо, словно он и в самом деле ощутил приближение врага.

— Я, кажется, понимаю тебя, — тихо сказала Марика и взглянула на часы. Дома, наверное, переполох. Ведь сегодня… Нет, нет! Будь что будет. Она не пойдет!

Заметив, что девушка поглядывает на часы, Имре нахмурился.

Солнечный диск медленно плыл по необозримому небесному морю. Он походил на огромную желтую тарелку. А внизу, в долине, уже смеркалось.

— Может быть, пойдем домой? — спросил Имре поднимаясь. И в голосе его звучало разочарование. Он взглянул на Марику.

Погруженная в свои мысли, она молча шла рядом.

Сумерки окутывали всё мягкой, прозрачной дымкой. Яркий солнечный день таял и растворялся. Воздух тяжелел от ароматов трав и цветов.

Они спускались с горы. Внизу лежал их родной городок. Как дрожащие звезды, светились бесчисленные огоньки.

Имре казалось, что сумерки, поглощавшие яркость и четкость уходившего дня, скрадывают и его радость. Но нет, он верил: радость лишь отступила, притаилась.

Вот и калитка Марики. Совсем стемнело. Они стояли так близко друг к другу. Пора прощаться. Что сказать Марике? В глазах ее едва уловимая, мягкая грусть. Но именно от этой грусти на сердце у Имре снова становится радостно. Губы ее полураскрыты. Она хочет что-то сказать? Имре держит ее руку и чувствует, как по телу его пробегает дрожь. Он наклоняется, чтобы обнять Марику, но она мягко высвобождает руку и исчезает в калитке…

…В комнате темно, но Имре не хочется зажигать огонь. Он садится на кровать и закуривает сигарету. Темно и тихо. Только жужжит жук, залетевший откуда-то в комнату. Ветка каштана ласково поглаживает оконную раму. Притаились в шкафу старинные чашки.

Со двора доносятся обрывки разговора. Соседка что-то рассказывает его матери. Может, ему послышалось? Нет, нет!

— Ну и отшила она того сапожника! А он-то принарядился, новые скрипучие краги надел. Пришел кольцами меняться… От такого богача отказаться! Она еще пожалеет.

Имре от радости выронил сигарету…

Небо остается синим

Старенькие типографские ворота со скрипом захлопнулись за ним. Щелкнул замок. Свежий утренний ветер дохнул в лицо. Он остановился. В этот ранний час на улице тихо и пусто. Цветущая липа чуть шевелит душистыми ветвями. Медленно капает вода из водоразборной колонки. А высоко-высоко над головой — лоскут синего неба.

В ушах еще звучит разноголосая музыка минувшей ночи: грохот печатных машин, людской говор, шорох бумажных листов. Словно сонная рыбка, лениво покачивающая плавниками, плавает по телу усталость. Все как обычно. Откуда же это ощущение чего-то нового, необыкновенного? Он не может назвать это чувство, знает только, что оно существует, как существует нынешнее утро, улица, колонка, яркий лоскут неба над головой.

Встать бы под колонку и открыть воду! Он уже ощутил на спине леденящую струю, и сразу, как утренняя дымка над лесом, растаяла усталость.

Он решительно зашагал вперед. Так решительно, точно весь мир был к его услугам. А на нем всего-навсего потертый костюм, из которого он давно вырос, да в кармане номер только что отпечатанной газеты. Он еще пахнет свежей типографской краской.

Черные оттиски слегка наплывают на красные, но зато газета готова за одну ночь!

Он прибавляет шагу, словно надеясь наверстать опоздание. Он опаздывает на целых полсуток. И это немного омрачает радость.

Вчера вечером он должен был встретиться с Или. Или… Это имя выражает всё. И хрупкую фигурку с тоненькой талией, такой тоненькой, что кажется, она вот-вот переломится. И волосы. Какие они? Ну конечно, светлые, пушистые! И даже голос ее звучит в этом имени. А хилый Мейсар любит повторять: «Не на что глядеть. Имя — и то какое-то… никакое. Два «и», а если в наборе попадается сбитое «л», то и все три. Черт знает что!» Мейсар просто завидует: у него нет такой девушки.

Что скажет Или, ведь он не пришел на свидание! А он был уверен, что именно вчера они бы сказали друг другу что-то очень важное, решающее. Что именно? Сейчас это трудно угадать. Ночью, в суматошной спешке труда, все казалось таким простым и понятным. Но миновала ночь, и беспощадный утренний свет разогнал мечты.

Чтобы добраться к Или, надо обойти весь город. Немцы взорвали мост. Город пострадал от бомбежки, но больше всего досталось тому району, где жила Или. Вблизи находился аэродром. Соседка Видорка вздыхала:

— Общипали нас, словно курицу.

Кое-где на окнах алеют полотнища наскоро сделанных флагов. Большое красное знамя закрывает фасад полуразрушенного здания, прячет зияющие раны.

Он идет по шпалам. Так быстрее.

Рельсы убегают в бесконечность. В глазах рябит от чередующихся шпал.

Так на уроках рисования они изображали перспективу. И мысли его тогда, на уроках, убегали вдаль. Он думал, что там, где небо сходится с землей, кончается мир. Поезд дойдет до горизонта и возвращается обратно. Как обрадовался он, узнав, что можно ехать дальше, дальше, дальше.