Ласло Сенэш - Небо остается синим

• Название: Небо остается синим
• Автор: Ласло Сенэш
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1965

Сколько их было, таких поездов смерти, в которые гитлеровцы сгоняли население оккупированных городов и деревень! Поезда увозили людей в Майданек и Освенцим, в номерные лагеря. Один из поездов осенью 1944 года шел в Бухенвальд.

Среди обреченных были двое — юноша и девушка. Они встретились здесь, в вагоне смерти.

Поезд замедлил ход. Молча смотрели люди на проволочные заграждения концлагеря. За ними вдали мерцало пламя печей крематория. Но люди улыбались влюбленным. И эсесовцы не могли понять, чему улыбаются они здесь, на пороге вечной ночи.

Автор книги «Небо остается синим» Ласло Сенэш — учитель, журналист, писатель. Живет он в Ужгороде. Он много видел и много пережил. Долгие годы томился в застенках Хорти, потом в Бухенвальде. Там он был членом венгерского подпольного центра.

«Небо остается синим» — это не только книга о прошлом. Автор включил в нее и рассказы о сегодняшней жизни трудящихся Закарпатья.

---

Так на уроках рисования они изображали перспективу. И мысли его тогда, на уроках, убегали вдаль. Он думал, что там, где небо сходится с землей, кончается мир. Поезд дойдет до горизонта и возвращается обратно. Как обрадовался он, узнав, что можно ехать дальше, дальше, дальше.

Вчера он только собрался идти к Или, прибежал Габи, известный балагур:

— Немедленно в типографию!

Когда они пришли, обсуждался экстренный выпуск газеты. Даже Горват заговорил. А он за год и десяти слов не вымолвит. Этот Горват никак не мог взять в толк, что отныне у них будет советская власть. Все рабочие объясняли ему. А начальник цеха Сюч сказал с досадой:

— Горват без разрешения шефа в отхожее место сходить не решится, а вы хотите, чтобы он сразу признал новую власть!

Советскую власть каждый представлял себе по-своему, но для всех она являлась воплощением самых заветных помыслов. Даже для старенького сторожа, брюзги Адама.

Спешно набирали газету. Литеры так и мелькали под руками, выстраиваясь в строчки, укладываясь в длинные гранки. За ночь предстояло набрать две газеты. А типография маленькая, старенькая, не оборудование — рухлядь! Ему, Лаци Кадашу, пришлось набирать то венгерский, то украинский тексты. На учете была каждая минута. Секретарь редакции Хома оседлал своего любимого конька:

— Запятая — это, брат, дело не шуточное, — в который раз поучал он наборщиков, — из-за нее чуть было не полетела голова с плеч королевы, — И он повторял: — «Казнить нельзя, помиловать». Ну-ка, переставь запятую.

В этот момент у Лаци Кадаша случилась неприятность. Он все ломал голову над тем, как сообщить Или, что опоздает на свидание. Может, попросить этого балагура Габи? Его часто посылали в город. Не хотелось доверять Габи сердечную тайну, а все же Лаци попросил его зайти к девушке и с нетерпением ждал его возвращения. Но Габи, вернувшись, сделал вид, что ужасно занят. Важничает! Вот он взял набор и собрался куда-то нести. Лаци потянул Габи за рукав, и набор посыпался на пол.

Лаци бросился к рассыпавшимся литерам, нагнулся и стал быстро восстанавливать гранку, пока никто не заметил. Он прекрасно знал, что начальник цеха Сюч ни в коем случае не доверит ему этого дела. В горячке работы он не видел, что начальник цеха молча стоит у него за спиной. Сюч не раз называл его сосунком, мальчишкой. Лаци никак не мог добиться его расположения. А на этот раз Сюч постоял-постоял и отошел, не сказав ни слова.

Случилось невероятное. Литеры под руками Лаци быстро и послушно вставали на свои места. Но когда он, весь потный, попробовал подняться, ему показалось, что ноги налиты свинцом.

Странный человек этот Сюч. Бывает, поглядит на тебя — мурашки побегут по спине. А если поможет, никогда не поймешь, со злости или подобру. Зато у него всегда что-то припрятано. Вот и сегодня, хватились, что нет большого шрифта для заголовка, — он вдруг щелкнул пальцами и принес шрифт, к которому всю войну никто не притрагивался. Даже шеф позабыл о нем.

Заголовок был набран. Сделали оттиск. Получилось неплохо: «Закарпатье на вечные времена с Советской Украиной!»

Да, начальника цеха сегодня словно подменили. Дважды останавливался он возле Лаци и подолгу наблюдал за его работой. Взгляд у него был мягкий и ласковый.

— Знаешь ли ты, дурачок, что советская власть подарила тебе два года? — неожиданно спросил он и потрепал Лаци по щеке. А раньше изредка лишь по плечу хлопал и тут же объяснял дальше: — Теперь Лаци только год будет числиться учеником, а потом сразу наборщиком станет.

…Шпалы ведут всё вперед и вперед. И вслед за ними бегут, торопятся мысли. Картины минувшей ночи одна за другой всплывают в памяти.

Уже перевалило за полночь, когда Хома вдруг заявил торжественно и громогласно:

— Понимаете ли вы, друзья, что мы с вами сегодня ночью творим историю?!

История? И сразу все заговорили: о войне, о бесчинствах фашистских захватчиков, о хортистских жандармах и румынских боярах. Люди ничего не забыли. Значит, все, что было пережито за эти годы, это и есть история? А наборщик Лемак стал рассказывать о событиях девятнадцатого года. Лемак и… история! Странно звучит. Но как он уверенно сказал:

— Теперь мы стали умнее! Не повторим прошлых ошибок…

В те далекие времена отца Лаци тоже таскали по тюрьмам.

…Лаци оглянулся. Задумавшись, он не заметил, как остановился возле тяжелой садовой решетки. Железные прутья больно врезались в лоб. Лаци смотрел, как старый садовник срезает большими ножницами чайные розы и белые гвоздики. Душистый ворох цветов. Он складывал их на шаткий дощатый столик, и они тут же под его ловкими руками превращались в нарядные букеты.

Дальше, дальше! В руке Лаци белая роза. Это садовник подарил ему. Когда? Не все ли равно!

Вчера, когда они уславливались о встрече, Или как-то странно поглядела на него. А может, это ему только показалось? Нет, в глазах ее вспыхнули необычные озорные огоньки. Но она ничего не сказала…

Им приходилось нелегко. У Или есть старуха тетка. От ее внимательного глаза ничего не ускользало. Старуха была недовольна: Или — греко-католичка, а Лаци — римо-католик. И к тому же еще совсем дети. Встречались тайком. А много ли им нужно? Встретятся где-нибудь на улице и часами стоят, прислонившись к забору. Разговаривают, разговаривают…

Домик Или приютился в узенькой улочке. Двум повозкам и то не разминуться. Все дома сбились в кучу, не то что на главных улицах, где они стоят гордые, высокие, с достоинством поглядывая на прохожих. Или с теткой живут в двух маленьких комнатках. Окна как в сказочных хижинах. Лаци видел такие на картинках в детских книжках.

Дзинь! Это летит в окно маленький камешек. Он тихонько звякает, едва коснувшись стекла.

А вдруг выглянет тетка? Лаци уже хотел было спрятаться, но поздно.

В окне появилась Или. Лаци увидел, как с лица ее сбежал испуг, сменившись сначала удивлением, а потом радостью.

— Как ты напугал меня! — проговорила девушка, слегка заикаясь от волнения. — Иди сюда!

В комнате царил беспорядок. Не зная, куда посадить гостя, Или рассказывала:

— Была такая тишина. Огромная тишина! Даже собственное дыхание слышно. И стук сердца… Вдруг в эту тишину ворвался твой камешек…

Лаци чувствует, как кресло под ним становится раскаленным. Ему тесно в комнате. Он не сводит глаз с маленьких, до смешного маленьких губ Или. Не может понять ни слова. Он слышит лишь музыку ее слов. И как это он решился явиться к ней в такую рань.

Но что это? На кровати — красные полотнища, на столе — вышитое знамя. И всюду флаги — большие, маленькие. Есть такие маленькие флажки, что на них смешно смотреть. А на кресле ворох красных гвоздик, искусно сделанных из материи. Такие гвоздики носили в петлицах рабочие-коммунисты, отправляясь на демонстрацию.

Только теперь он понял, что она тоже не спала в эту ночь.

— Девчата недавно ушли, — продолжала Или. — Попросили, чтобы комнату я сама прибрала… А эта Маришка такая смешная. Если бы ты слышал! Мы все катались со смеху!

И это все, что она хотела ему сказать? А где же тетка? Сейчас явится и укажет на дверь!

А Или говорит, говорит. Беспрерывно, бессвязно, перескакивая с одного предмета на другой, словно хочет убежать от чего-то. За окном разгорается летнее утро, оно врывается в комнату — симфония звуков и ароматов. Лаци встречается взглядом с Или, и она внезапно умолкает, неловко поворачивается и опрокидывает вазу с цветами. Вода льется на стол, на пол.

— Ой, прямо в мои туфли! В чем же я пойду на улицу? Помоги мне!

И снова умолкает.

Рвется куда-то, перехлестывает через край молодое счастье, раздвигая стены маленькой комнаты, заставленной старой мебелью. И нет ему ни преград, ни заслонов.

— Идем?

— Идем!

— Возьми розу!

— Догоняй!

Они не таясь бежали по коридору. Сегодня Или ничуть не боялась тетки. Даже втайне желала (правда, сердце замирало от страха), чтобы старуха выглянула из своей комнаты.

День обещал быть безоблачным. На улицах появлялся народ. Возле здания больницы остановился разносчик молока и кричал на всю улицу свое «Прю-гов! Прю-гов!». Здоровенная баба тащила на базар корзину с яблоками. Из подвала высыпала шумная гурьба ребятишек. Город просыпался.

Они шли мимо кладбища героев. Вдруг Или, не говоря ни слова, свернула в ворота. Лаци подождал ее, подождал, думал, что она сейчас возвратится. Но она не шла. И он пошел вслед за ней.

Молча смотрели они, как над сотнями свежих могил скорбно склонялись зеленые ветви акаций. На холмиках пестрели цветы.

Они не знали тех, кто лежал здесь. Издалека пришли эти воины и принесли спокойствие их краю.

Или медленно шла по тропинке, держа в руках белую розу. Ей хотелось разбросать лепестки по всему кладбищу. Но вот она остановилась возле одной могилы и долго разглядывала надпись. Незнакомая фамилия. И всего три слова: «Жил девятнадцать лет».