Ласло Сенэш - Небо остается синим

• Название: Небо остается синим
• Автор: Ласло Сенэш
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1965

Сколько их было, таких поездов смерти, в которые гитлеровцы сгоняли население оккупированных городов и деревень! Поезда увозили людей в Майданек и Освенцим, в номерные лагеря. Один из поездов осенью 1944 года шел в Бухенвальд.

Среди обреченных были двое — юноша и девушка. Они встретились здесь, в вагоне смерти.

Поезд замедлил ход. Молча смотрели люди на проволочные заграждения концлагеря. За ними вдали мерцало пламя печей крематория. Но люди улыбались влюбленным. И эсесовцы не могли понять, чему улыбаются они здесь, на пороге вечной ночи.

Автор книги «Небо остается синим» Ласло Сенэш — учитель, журналист, писатель. Живет он в Ужгороде. Он много видел и много пережил. Долгие годы томился в застенках Хорти, потом в Бухенвальде. Там он был членом венгерского подпольного центра.

«Небо остается синим» — это не только книга о прошлом. Автор включил в нее и рассказы о сегодняшней жизни трудящихся Закарпатья.

---

— Мне бы несколько строк жене написать, она будет беспокоиться, что меня нет к обеду… — беспомощно пролепетал Фолькенс.

— К обеду будете на месте!

Только по дороге Фолькенс заметил, что забыл снять белый халат. Но они сказали, что скоро отпустят его! Привезут на машине. В глазах рябили химические формулы, колбы, расчеты.

…Первый допрос. Обыск. Он протестовал. Неуклюже поднимал руки. Как они смеют прикасаться к нему! Родной отец ни разу не ударил его. Не разрешается нанимать адвоката? Но еще у древних римлян существовало какое-то право!

Он ничего не понимал.

В мире химических реакций Фолькенс чувствовал себя как дома. А тут перед ним выросла стена, которую не могла разрушить никакая реакция.

И сколько времени прошло с тех пор, как его увезли. Что подумала Герта? Он ведь забрал чемодан, с которым, бывало, уезжал за границу…

Приговор. Лагерь принудительных работ. Шесть месяцев. За неуважение к великой немецкой нации…

Мысли Фолькенса прерывает Ирен.

— Вам плохо? — доносится откуда-то издалека ее встревоженный голос.

И снова звук падающих капель.

— Раз… два…

Лить… лать… — слышит Фолькенс.

— Вы кажется сбились со счета, — с серьезным видом говорит он сестре.

Ирен обиженно вскидывает брови:

— Не доверяете мне?..

…В Германию его сопровождал верный спутник — чемодан. Тот самый, с которым он когда-то уехал за границу учиться. Берлин, Вена, Париж… Названия городов, ярлыки гостиниц. Фолькенс всегда высоко ценил немецких ученых. Но разве это та Германия?

В Бухенвальде у него отняли чемодан. Он потребовал вернуть, но в ответ получил крепкий удар по голове.

Почему у него отобрали фотографию жены? И бумажник, доставшийся от деда? Не оставили даже носового платка.

Их построили на аппельплаце.

— Будьте добры, скажите, пожалуйста, — обратился Фолькенс к соседу по строю, — на каком языке обращаются к командованию? Я вижу здесь даже греков…

— Если не знаешь — вдолби себе в башку: тут один язык. Если ты его не усвоишь — капут.

Фолькенс не понял. Какой язык? И почему с ним разговаривают на «ты»?!

— Будьте добры, но если человеку…

Заключенный, это был венгр по имени Баняс, раздраженно прервал его:

— Пойми раз и навсегда, ты перестал быть человеком. Ты просто номер такой-то!

Фолькенс хотел было еще что-то спросить, но, видя, что его вопросы раздражают соседа, промолчал.

Спускались сумерки, а заключенные продолжали стоять на аппельплаце. Сколько они простояли — час, два, три?

Лагерь был расположен на высокой горе. Вокруг расстилались синие бескрайние дали.

— Какой город находится поблизости? — спросил Фолькенс, на этот раз без «будьте добры» и «пожалуйста».

— Веймар!

— Да-да… — растерянно пробормотал Фолькенс. — Город великого Гёте… и Шиллера… А здесь…

— А здесь колючая проволока. Через нее пропущен ток высокого напряжения, — заговорил венгр. — Бухенвальд — это штаб концлагерей, — добавил он. — Крупный концерн, не то что какая-нибудь лавчонка у вас в Дании…

Фолькенс впервые за эти дни подумал о родине. Да, у них в Дании нет таких гор. Самый высокий холм — Химмельсбергет, про который датчане говорят, что он уходит в небеса, едва достигает полутораста метров…

Внезапно подул ветер, и небо заволокли серые тучи. Незримая рука задернула занавес, дали потонули в оловянном тумане, с неба сыпалась мелкая назойливая изморось. А люди продолжали стоять на аппельплаце. Дождь проникал сквозь одежду, и она прилипала к телу. Все стало скользким и отвратительным. Может, о них забыли?

— Придвинься ко мне, не то совсем промокнешь, — позвал Баняс. Он держал над головой бумажный мешок из-под цемента. Баняс был спокоен. Неужели все примирились со своей судьбой?

В ту же ночь их отправили в маленькое местечко под Бухенвальдом и разместили в помещении бывшей шоколадной фабрики. Шоколад, верно, здесь изготовляли самого высокого качества: до сих пор и стены, и потолки хранили крепкий шоколадный запах. Фолькенс посчитал это хорошей приметой: в таком месте с ними ничего страшного не случится.

На следующее утро он проснулся от криков:

— Los, los, aufstehen! Встать! Antreten! Строиться!

— Но ведь мы легли так поздно! — пробормотал Фолькенс.

— Ты что, не слышишь? Вставай! Или захотел тумаков?! — прикрикнул на него Баняс.

Фолькенс послушно поплелся за товарищами. Словно скотина в стаде. В то утро ему никак не удавалось проглотить на бегу теплую баланду, именуемую супом. Ругань. Крики. Кто-то спотыкался. Падал.

Заключенных поучали: идешь по улице — смотри только вперед. Бегать надо, соблюдая порядок. Но Фолькенс не мог удержаться от соблазна и огляделся по сторонам. Было раннее утро. На улице — ни души.

Вдруг открылась калитка. Из нее вышли мужчина и женщина. Молодые, веселые. Мужчина нес чемодан: видно, провожал жену, которая уезжала куда-то. Он поздоровался с начальником охраны. Фолькенс с жадностью смотрел на этот осколок живой жизни.

Городок еще спал. Малейший шум мог разбудить его. Потому бежать приказано было тихо. Но как бежать бесшумно в деревянных башмаках? «А голова на плечах у тебя есть? Или этому тебя должен обучить немец? Обмотай башмаки тряпкой!»

Задыхаясь, весь мокрый, Фолькенс приступил к работе. Вместе с заключенным французом он должен был перевозить на тачке сырье из одного цеха в другой. Тряслись ноги и голова, по телу разливалось тупое оцепенение. Господи, что же будет дальше? К обеду перед глазами все мелькало, трудно было держаться на ногах. Какое унижение испытал он, впервые взявшись за тачку! Но прошел час, и он стал приноравливаться, как бы поудобнее ухватить ручки, чтобы не сорвать кожу с ладоней, старался, проходя мимо эсэсовца, увернуться от побоев.

— Comme — ci, comme — са!! — восклицал француз и ловко нагружал тачку так, что в середине она оставалась пустой.

Со стороны казалось, будто тачка нагружена доверху. Как искусно он это делал!

— Comme — ci, comme — ca! — Эти отрывистые слова подбодряли Фолькенса.

Наступил вечер. Фолькенс лежал на нарах. Каким невероятным представлялось ему все, что происходило с ним! Боже, как мало воздуха! Чех, бывший актер, еле дотащившись из уборной до своего ложа, мрачно острил: «Я на четвертом этаже живу, а ты?» — «А я на третьем». — «Чудесно! Живем в мансарде, пропахшей шоколадом! Ха-ха! Так мне не везло даже в утробе матери!»

Субботний вечер. В это время Герта обычно собирала в дорогу провизию. «Какое сало возьмем с собой? Копченое подойдет?» Он возился с рыболовными снастями. Завтра воскресенье: они едут на море. Там он забывает даже о лаборатории. Как мог он считать таким естественным все это: воскресные поездки, мягкие пенящиеся волны, шум прибоя?

Фолькенс стал тормошить спящего Бакяса.

— Что? Переписываться? — сердито проворчал Баняс. — Да ты с ума сошел! Спи, Петер! Говорю тебе, спи! Надо беречь силы, не то не видать тебе Герты как своих ушей!

А на следующее утро снова:

— Los, Ios, aufstehen!

Спустя несколько дней произошло событие, которое заронило в душу Фолькенса искру надежды. Мастера-немца перевели на другую фабрику. Эсэсовцы позвали Фолькенса:

— Ну-ка поди сюда, датчанин! Ты нам нужен.

Он стал исполнять обязанности мастера.

Начальник был доволен его работой. Более того: гаупштурмфюрер даже поинтересовался, откуда Фолькенс родом и давно ли он находится в лагере. Благосклонно улыбаясь, он пообещал добиться разрешения послать письмо жене.

Фолькенсу дали бумагу и карандаш. Он долго вертел его в руке. Приказано уложиться в пятнадцать слов. Который раз он переписывал письмо, а все получалось больше.

Однажды, во время ужина, когда штубендист разливал суп, в бараке появился старший по блоку. В руках он держал бумагу. Зачитал номера: пятерых военнопленных советских офицеров вызывали в канцелярию. Немедленно. Фолькенс видел, как один из них вздрогнул. Но тут же, справившись, встал, отдал соседу недоеденный кусок хлеба и пожал руки товарищам. Фолькенс ощутил в своей руке его сильную руку. Долго помнил он это рукопожатие.

— Держитесь, ребята!.. — были последние слова офицера.

Фолькенс смотрел, как стыл суп в мисках. Все слабее, слабее струился пар. Путались мысли. Было тихо. Кто-то неосторожно стукнул скамейкой. Запах шоколада стал еле слышен.

Снова утро. Снова подъем. По пути из умывалки Фолькенс на лету ловил брошенную ему пайку хлеба. Хлеб уже не выпадал из рук. Фолькенс даже приловчился на бегу хлебать суп. На рассвете он вместе со всеми бежал на фабрику. А Баняс хитрый — устроился писарем.

На работе Фолькенса по-прежнему хвалили. Начальник цеха сказал:

— Тебе никто худого не сделает. Только работай усердно!

А он понял: «Ты датчанин, Фолькенс!»