Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

Князю Михаилу Семеновичу Воронцову воздвигнут и открыт, в 1867-м году, монумент, построенный по левой стороне берега Куры, в той части города, устройству коей покойный фельдмаршал наиболее содействовал и даже создал ее. Эта почесть, как должная дань памяти доблестного вельможи, заслужена им в полной мере.

Вследствие войны, кипевшей на окраинах страны, и довольно смутного состояния внутри ее, я должен был ограничить свои поездки в этом году лишь только ближайшими колониями и водопроводными канавами. В конце мая я ездил на освещение вновь построенной церкви в колонии Екатериненфельд, великолепнейшей из иноверческих церквей в крае. В этом же году основана новая немецкая колония выселением части колонистов из колонии Елисабетталь, находившейся в стесненном положении по случаю значительного умножения народонаселения, затруднявшего их даже в средствах к пропитанию. Они основали эту колонию в Цалхском округе.

Пробыв в Тифлисе до 17-го июня, я отправился с семейством на летнее житие опять в Белый Ключ. На этот раз мы квартировали там весьма удобно в доме нового полкового командира, князя Тарханова, находившегося в походе. Прежний, князь Элико Орбелиан, был убит под Баш-Кадыкляром. Я выезжал оттуда в небольшие разъезды, на короткое время, по причине разорений, претерпенных некоторыми духоборческими поселениями от вторжения в них неприятеля; но они с лихвою вознаградили себя за то, заработками для военных транспортов.

1-го октября я возвратился в Тифлис. Много мы перенесли в этом году беспокойств вследствие войны и неоднократных покушений неприятелей вторгнуться в наши пределы; но молодецкие подвиги наших войск под предводительством кн. Бебутова и кн. Андроникова избавили нас от этого несчастья.

1854-й год был без сомнения самым тревожным годом для Закавказья, с тех пор как оно присоединилось к России. Все обстоятельства, без того тяжелые, складывались крайне неблагоприятно. Война открылась почти неожиданно и, по недоверию князя Воронцова, почти без подготовки к ней. У турок, осаждавших наши границы, было много войска, а у нас, вначале, слишком мало, так мало, что твердой уверенности в себе не могло быть. Сам Бебутов, приступая к сражению под Баш-Кадыкляром, сказал потихоньку моему сыну, состоявшему при нем: «Знаешь, братец, я теперь молю Бога, чтобы первая турецкая пуля попала в меня!» Вскоре он увидел, что победа зависела не от количества, а от качества войск. Но всегда на это рассчитывать было нельзя, и если бы турки выиграли у нас хоть одно большое сражение под Александрополем, то уже беспрепятственно могли бы идти до самого Тифлиса, чего все и боялись. Защищать его было некому. При этом, по общему мнению, все мусульманское население края разом бы встало, приняло бы турок с отверстыми объятиями и присоединилось бы к ним. И тут же, в горах, сидел наготове Шамиль, как хищная птица над добычей, нетерпеливо ожидая первого слуха о победе, чтобы устремиться со всеми своими силами на подмогу туркам. Этим же летом он уж заявил свою дерзость, нагрянув на Кахетию, переправившись через Алазань и забрав в плен семейства князей Чавчавадзе, Орбелиана и много других. Могло ли все так случиться или нет, это не известно; но все ожидали, что так может случиться. Ко всем этим неприятностям присоединились и другие; из них крупнейшею был отъезд Воронцова и переход власти к личностям, не внушавшим доверия. В Тифлисе стали орудовать три, может быть и достойных, но не совсем надежных военачальника: заместивший Воронцова неумелый Реад; заместивший Бебутова дряхлый Реут и чопорный немец комендант Рота — все трое вовсе неспособные к поддержанию духа общественной бодрости.

Положение Тифлиса было незавидное в это время. Особенно незавидно было положение всех русских; они со страхом проводили дни и ночи, в ожидании известий из центров военных действии. В городе, переполненном татарами и многими враждебными туземными элементами, постоянно ходили смутные, тревожные толки,. и ежедневно происходили неутешительные столкновения. На улицах частенько приходилось русским выслушивать, без всякого с их стороны повода, возгласы такого рода: «недолго уж вам здесь царствовать! Скоро вас отсюда погонят! Скоро уж вам конец!» Из туземцев, армяне держали себя еще успокоительнее других, объявляя, что, в случае опасности для города, они будут защищать его, по той причине, что де «переходить к туркам нам не расчет». По распоряжению начальства, население города было вооружено ружьями, даже немцы-колонисты; всех выстраивали на улицах, на площадях, обучали военным приемам и производили смотры. Каждую ночь, по улицам и окрестностям города ходили вооруженные обходы, разъезжали конные объезды, а на окружающих горах с вечера зажигались огромные костры, пылавшие до утра, из предосторожности, чтобы не проглядеть какого-либо внезапного нападения. Все, кто могли, уезжали из Тифлиса в Россию. Каждый день целые вереницы экипажей всякого рода, тарантасы, кареты, коляски, кибитки, подводы, тянулись с тара до вечера по Головинскому проспекту, по направлению к военно-грузинской дороге. Оставались только по необходимости. Те, кого удерживали служба или дела, спешили высылать свои семьи. Постоянные нравственные тревоги и опасения, неуверенность в завтрашнем дне не могли, понятно, не отозваться подавляющим гнетом на общественном и домашнем настроении, так же как и на расположении духа всех в частности.

В это-то тяжелое время общего смущения и всяких устрашительных ожиданий нашелся человек, который одним ловким словцом сумел развеселить смятенные души и вызвать смех на самых угрюмых, вытянутых лицах. Благодетель этот был граф Сологуб. Наслушавшись однажды в канцелярии наместника всевозможных мрачных, наводящих ужас толков о безотрадном положении дел, Сологуб стал в позу и с пафосом продекламировал экспромт:

Пускай враги стекутся!
Не бойся их, народ!
О Грузии пекутся:
Реад, Реут и Рот!

Никогда словцо не было сказано более кстати: оно быстро распространилось в публике и, как живительный бальзам, несколько дней услаждало и увеселяло удрученные Тифлисские сердца.

Все внимание главного начальства было обращено на дела войны, а потому проходили недели и даже месяцы без докладов управлявшему краем Реаду, что для меня не составляло особенной неприятности, тем более, что в это время у меня усилилась головная боль, привязавшаяся ко мне с некоторых пор. Но по делам, усложнившимся военными переполохами края, приходилось бывать у него часто, иногда по два раза в день. 6-го декабря, в день именин Государя, мы собирались у Реада на парадном обеде, а спустя недели полторы всем Советом поздравляли его с Высочайшею наградою.

16-го декабря было получено извещение об окончательном увольнении князя Воронцова от должности Наместника и о назначении на его место генерала Муравьева. О первом я, — так же как и большая часть из служащих и жителей Закавказского края, — немало и сердечно сожалел; о втором же, властвовавшем всего лишь только полтора года, скажу при заключении его служебного здесь поприща.

Между тем, тягостное положение наше в Тифлисе еще более омрачалось жестоким беспокойством за Крым. Почту ожидали с лихорадочным нетерпением — иногда она приносила утешительные известия, радостно ободрявшие нас, но часто они сменялись другими известиями, которые ложились тяжелым камнем на душу. Дни проходили под влиянием беспрерывно чередовавшихся, совершенно противоположных одни другим ощущений и сообщений, то оживлявших надежды, то угнетавших мучительным унынием. Вот все, что я могу сказать о смутном 1854-м годе. При всех тревожных событиях я по возможности оставался спокоен, поручив себя и всех своих покровительству Божию, и не обманулся.

Со времени моего прибытия в Грузию, 1855-й год был первым годом, в который я оставался безвыездно в Тифлисе до 9-го июня, занимаясь лишь исключительно текущими делами в Совете и Экспедиции.

В начале февраля Реад, для развлечения общества, задал блестящий бал, на который я впрочем не поехал, а были мои дети. В конце того же месяца, к общему сожалению, скончался уже давно хворавший, разбитый параличом, один из лучших Кавказских боевых вождей, генерал-адъютант князь Аргутинский-Долгорукий: его похоронили с большим парадом и при огромном стечении публики.

1-го марта последовал приезд в Тифлис нового наместника Муравьева. Известие о назначении его произвело в крае не слишком приятное впечатление и всякие суматошные толки. Всем было известно, что он всегда относился к Воронцову и всем его действиям враждебно: многие здесь его знали лично, с давних пор, и вероятно потому самому немногие ожидали его с удовольствием, а большая часть с волнением и как бы со страхом. Приехал он поздно вечером. Толпа публики, собравшаяся перед домом наместника, поглядеть на нового его и своего хозяина, с любопытством всматривалась в его особу при переходе из экипажа на крыльцо, и была немало удивлена, когда в самом скором после того времени, едва отъехал дорожный экипаж, к крыльцу подъехала коляска. Только что прибывший наместник снова появился у дверей, сел в нее и куда то уехал. Уехал он к экзарху. Все недоумевали, что за причина такой поспешности знакомиться с экзархом. Причина была вполне основательная. На следующее утро все объяснилось.