Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

Несмотря на необыкновенно суровую зиму и долго державшийся санный путь, в конце января открылась весна, а в феврале появились жары и расцвели миндальные деревья. В комнатах, постоянно освежавшихся воздухом чрез открытые окна и балкон, духота иногда так одолевала, что я выходил на галерею искать малейшей прохлады или дуновения ветерка, но искал напрасно: воздух и там оставался недвижим, и солнце ожесточенно палило. Трудно было представить себе, что еще так недавно снег лежал на улицах и морозы заставляли топить пени и камины. Нельзя было сомневаться, что мы с зимой разделались окончательно, и даже приходилось сожалеть о ней. Однако с половины марта погода начала хмуриться, пошли дожди, термометр сильно понизился, и семнадцатого числа, совершенно нежданно-негаданно повалил снег, продолжавшийся с неделю, с морозцем в три — четыре градуса. Это странное явление вполне оправдывало основанное на опыте мнение грузин о марте месяце, который они называют «гижия», то-есть сумасшедший, но резким переменам погоды и образчикам всяких температур, доступных для Грузии, коими он отличается.

Первые три месяца, январь, февраль и март, прошли у меня в занятиях дома и в Совете, но делам новых поселений и проектируемого изменения по управлению государственными имуществами. В конце марта пришлось мне сделать маленькую поездку в колонию Мариенфельд, по случаю посещения ее князем Воронцовым с княгинею и многочисленною свитою, в проезд его в Кахетию и Белоканский округ. Я выехал с Уманцем и Зальцманом за день до отъезда наместника и нашел, что в колонии, несмотря на недалекое расстояние, весна еще больше запоздала нежели в Тифлисе. Зелень едва пробивалась, а местами лежал снег. Князь очень интересовался начатым в восьми верстах от колонии устройством водопровода, над которым работали четыреста человек под руководством инженера князя Мухранского; тогда надеялись, что к концу года водопровод может быть окончен. На следующий день по прибытии наместника, в девятом часу утра, мы все отправились с ним верхом осматривать производившееся сооружение. Эта прогулка показалась мне утомительнее иного продолжительного путешествия, потому что я к верховой езде был не слишком привычен, и шестнадцать верст на лошади, туда и обратно, да еще при осмотре работ пять верст пешком, пока все обошли и оглядели, отзывались для меня довольно ощутительно. Но князь все это совершил бодро и не имел нисколько усталого вида; он остался доволен успехами работ, которые, к сожалению, оказались впоследствии совсем бесплодными. После завтрака в колонии князь со всем своим штатом отправился далее; я его провожал до урочища Гамборы, где квартировали артиллерийская батарея и стрелковый батальон.

В это время князь Михаил Семенович весьма желал привести в надлежащий по возможности порядок почтовые сообщения в крае и, для устранения причин к затруднениям в содержания Закавказских почт и чрезвычайных издержек казны для поддержания их, придумал образовать нечто в роде существовавших некогда в России ямских станций, и составить их из раскольников, так как многие из них промышляют здесь исключительно извозничеством. Князь поручил мне переговорить с раскольниками, расспросить их о том и, если возможно, склонить их к тому, с предоставлением им разных выгодных льгот. Поручение я исполнил, толковал с молоканами и духоборами, но все льготы, предлагаемые им, не прельстили их. Для согласия на заявленное предложение они испрашивали формального им объявления, что коль скоро русские переселенцы в Грузии будут подвергнуты рекрутской повинности наравне с крестьянами в России, то чтобы те из них, которые обратятся в почтовых крестьян, были от повинности освобождены со всем своим потомством и навсегда. Разумеется, князь Воронцов не мог принять подобного условия, и потому это предположение не состоялось.

По отъезде наместника в дальнейший путь, я собирался заехать в Телав, но за дурной погодою отложил намерение и, прогостив два дня у радушного хозяина, батарейного командира полковника Семенова, возвратился в Тифлис.

Несколько дней спустя я получил чин действительного статского советника. Эта награда хотя и не обрадовала меня (несмотря на то, что я состоял статским советником уж более семи лет), потому что я давно сделался равнодушен ко всем такого рода повышениям и отличиям, ровно ничего не доказывающим, но по крайней мере ободрила в уверенности, что здесь труды мои не будут так бесплодны, как на Саратовском губернаторстве при Перовском. Князь Воронцов, по возвращении своем, поздравил меня особенно ласково и милостиво.

Наступившую Пасху я провел по обыкновению: был с зятем моим у заутрени в Сионском соборе, где служил экзарх Исидор, в присутствии князя, княгини и всех представителей администрации; потом утром, с моим семейством на многолюдном приеме у наместника с обязательным визитом, поздравлением и разговением; а на четвертый день праздничной недели у него же на бале, где я не имел привычки долго засиживаться, являясь при подобных случаях только как бы по служебной надобности и предоставляя это удовольствие детям моим. Грустно мне было только проводить эти дни в разлуке с сыном моим.

Спустя неделю, все официальные лица города собрались на торжественный обед у г-на Рогожина, открывавшего в Тифлисе, по полномочию Московского купечества, обширный торговый дом, с многочисленными магазинами, соединенными в одном здании, и большим количеством всевозможных, разнообразных товаров, под названием депо. Осуществлением этого предприятия исполнилось давнишнее желание князя Михаила Семеновича ввести русский элемент в торговлю Закавказского края, так как она вполне и всецело заключалась в армянских руках. По его инициативе, несколько богатых Московских купцов, составив компанию, взялись за это дело и приступили к приведению в действие полезного учреждения. Понятно, все армянские торговые люди, в страхе громадного подрыва, пришли в отчаяние; злобствованию их не было границ. Они вопили, стонали и с ожесточением предрекали, что депо не устоит, что оно лопнет, провалится, парпадет, — и в самом деле, как будто накликали неудачу: прекрасно устроенное депо, обильно снабженное всякого рода товарами, при самых благоприятных условиях, при всесильной поддержке наместника, долженствовавшее в будущем еще более развить круг своей деятельности, продержавшись лет пять или около того, начало мало-по-малу блекнуть, слабеть и наконец нашлось вынужденным прекратить свои операции, за исключением небольшого отделения с офицерскими вещами, существующего до сих пор. Неуспех предприятия объясняли разными причинами, в том числе, конечно, армянскими интригами, разномыслием и ссорами главных заправил и неумением справиться с ним главного управляющего, Бобылева, отрекомендованного Московской компании нашим Гагемейстером за искусного деятеля по этой части, но занимавшегося более светскими удовольствиями и литературными развлечениями, нежели коммерческими соображениями, сопряженными с его должностью. Федот Федотович Бобылев, купеческого происхождения, считал себя прирожденным писателем, призванием своим предполагал не торговлю, а литературу и, избрав идеалом своих стремлений Николая Полевого, тоже принадлежавшего к купеческому знанию, усердно старался подражать его примеру с твердым упованием скоро сравняться с ним и даже превзойти его в известности, чего достигнуть не успел, а содействовать падению депо успел. Он остался в Тифлисе. Его газетные статейки и фельетоны потом понравились князю Барятинскому, который ему и передал редакцию газеты «Кавказ». Впрочем, Бобылев сам по себе человек неглупый и не без таланта; он часто приходил к нам обедать, и с ним иногда не скучно поговорить. У него в кабинете, на видном месте, висит его портрет, писанный масляными красками (работы академического художника Жуковского), на коем Федот Федотович изображен франтом и держит в одной руке зеленую перчатку; но этой причине его и прозвали: «Федот зеленая перчатка» — каковым он и пребывает до сих пор.

По открытии депо, Тифлисские армяне, в увлечении неудержимого негодования и страха за свои карманы, не находили меры для выражения своих взволнованных чувств и доводили подчас их манифестации до забавного нахальства. Между прочим они выкинули такую штуку: Князь Воронцов, во время обычной утренней прогулки верхом, со свитой, проезжал за городом — помнится, по дороге на Навтлуг (предместье, где находятся военные госпитали и проч.), как в одной глухой улице вдруг из-за забора высунулась голова в армянской бараньей шапке и отчаянным голосом прокричала, обращаясь к князю:

«Ваша сыатэлства! с того день, как ваша благополучния нога наступила на наш земла, наннесчастье за наннысчастьем постигает нам: саранча! холеура! депом!»

По окончании возгласа, голова в бараньей шапке мгновенно исчезла за забором, чрезвычайно удивив князя с его свитою этим странным экспромтом. Конвойные казаки хотели было лезть чрез забор в погоню за дерзкой головой, но князь их остановил и, махнув рукой, поехал далее.