Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

Князь слегка кивнул головой и, с снисходительной, полупрезрительной улыбкой, торопливо проговорив: «хорошо, хорошо, любезный» — повернул лошадь, отъехал немного далее и отдал приказание двигаться.

Тронулись. Довезли колокол благополучно до моста, перевезли через мост и здесь остановились перевести дух. На этом месте было нечто в роде ямы, а перед нею возвышалась маленькая горка, с которой, по причине наступившей в этот день оттепели, вода от тающего снега стекла к мосту и потом, замерзнув, образовала ледяные лужицы. Перед одной из этих лужиц стояли салазки с колоколом. Солдаты отдохнули и бодро снова принялись за работу: натянули веревки и, крепко понатужившись, разом дернули салазки с места. Но не протащили их и пяти шагов, как раздались крики, и все опять остановилось. Раздавили одного солдата. Этот солдат находился в числе людей, впряженных в первом ряду, около самых салазок, и, когда вдруг дернули, он поскользнулся на обледенелой лужице, упал и салазки с восьмисотпудовым колоколом, одной своей стороной, переехали через него поперек туловища, от правой ноги к левому плечу. Солдат был перерезан как бритвой, и кровь лила рекой из раздвоенного тела. Картина была страшная[95]. Принесли доски и, сложив на них обе части трупа, лопатами загребали выпавшие внутренности, а когда понесли эти ужасные остатки, то кишки, падая с досок, волочились по земле.

Княгине Воронцовой сделалось дурно, и из соседнего дома ей принесли стакан воды. Князь Воронцов подозвал к себе коменданта, старого генерала Бриземан-фон-Неттига, и сказал ему:

— Поезжайте сейчас же к экзарху, расскажите об этом происшествии и скажите ему, что я прошу его позволить похоронить этого солдата в ограде Сионского собора, как человека, погибшего при совершении богоугодного дела, во время перевозки в собор колокола. Скажите ему, что он очень меня этим обяжет.

Вероятно князь таким распоряжением хотел несколько смягчить или изгладить тяжелое впечатление, произведенное кровавым зрелищем на публику. Комендант поехал исполнять приказание, но спустя несколько минут снова возвратился и доложил наместнику:

— Ваше сиятельство, этого человека нельзя хоронить в Сионском соборе.

— Как нельзя! Отчего нельзя?

— Он еврей! — отвечал комендант.

Воронцов видимо смутился. Это известие его озадачило; он не сказал ни слова, но не мог не вспомнить только-что выслушанные им просьбу и предсказание старого литейных дел колокольного мастера.

Шествие продолжалось далее в порядке и достигло места назначения уже без всяких приключений. С тех пор Тифлис обязан князю Михаилу Семеновичу своим единственным, прекрасным, громкозвучным колоколом, которым отличаются праздничные и торжественные дни от обыкновенного, будничного времени.

На месте происшествия, около наводного моста, несколько дней виднелся снег, окрашенный кровью.

В начале года я простудился, заболел гриппом и проболел почти весь январь; хотя я не лежал и отчасти продолжал заниматься делами, но не мог выходить на воздух и должен был отказаться от своих ежедневных прогулок, что составляло для меня большое лишение. В часы облегчения от болезни и свободы от занятий, я приятно проводил время с хорошими знакомыми, умными и интересными людьми, беседа с которыми доставляла мне и развлечение, и удовольствие. Князь Владимир Сергеевич Голицын с двумя сыновьями, Гагемейстер, Соковнин, Ермолов Виктор Алексеевич, сын Алексея Петровича, служивший тогда в артиллерии, и многие другие постоянно посещали нас, обедали и проводили с нами вечера. В это же время я сблизился с новыми моими сотоварищами по службе: Дюкроаси и Уманцем. Оба — люди образованные и дельные. Первый, сын некогда известного французского актера на Петербургской сцене, был впоследствии членом Совета наместника и управляющим таможенною частью Закавказья; а второй, его помощник, был прикомандирован ко мне для содействия по устройству новых поселений.

Почти ежедневно у нас бывал также один неважный чиновник из канцелярии наместника, служивший не более как столоначальником в хозяйственном отделении моего зятя, но занявший с течением времени довольно важное место и значительное положение в Петербурге, — некто Г***. Человек способный, деловой, аккуратный, а главное ловкий, он искусно проложил себе дорогу уменьем пользоваться обстоятельствами и людьми. При самом вступлении на служебное поприще, он смастерил для себя курьезное маленькое дельце, увенчавшееся по-видимому полным успехом, но потом два раза едва его не погубившее в служебном отношении и, вместе с тем, по своим последствиям, странным образом содействовавшее к блестящему свершению его карьеры.

Он начал службу в Новороссийском крае; поступил в канцелярию графа Воронцова, поправился правителю канцелярии Сафонову своею безупречною исполнительностью, понятливостью, быстротою работы, отличным почерком, и потому последний брал его с собою при разъездах с графом по краю для переписки бумаг и различных поручений по делам. В 1837 году в Одессе внезапно проявилась чума, наделавшая более страха и переполоха, нежели вреда. По миновании ее, в канцелярии генерал-губернатора составлялись списки о наградах чиновников, которые деятельно трудились для прекращения эпидемии. Г***, также занимавшийся составлением списков, не устоял пред искушением и, без всякого к тому основания, без ведома и позволения своего начальства, включил и себя в список представлявшихся к награждению Владимирскими крестами. Беловые такого рода списки тогда часто не прочитывались и не проверялись не только начальниками, но и секретарями, что случилось и теперь. Никто на это не обратил внимания, и Г***, неожиданно для всех, получил Владимирский крест. Граф узнал о проделке, рассердился, и честолюбивый чиновник был тотчас же удален от службы. Затем, некоторые его доброжелатели, принимавшие в нем участие, успели выхлопотать ему местечко в Симферополе, в канцелярии губернатора, где он и оставался несколько лет. С назначением графа Воронцова наместником Кавказским, Сафонов, в качестве правителя его канцелярии, в уверенности, что граф давно забыл о случае с крестом, вместе со многими чиновниками, взятыми за Кавказ из Одессы и Новороссийского генерал-губернаторства, определил и Г*** столоначальником подведомственной ему канцелярии, каковым он и пребывал в Тифлисе, забыв и думать о своем самопроизвольном представлении к ордену (который однако носил в петличке с особенным апломбом), в полной надежде, что это и всеми также забыто.

В 1849-м или 1850-м году, князь Михаил Семенович отправился на южный берег Крыма в свое знаменитое имение Алупку, где принимал посещения и почетнейших тамошних чиновников. Однажды вечером князь беседовал с своими гостями. Разговор зашел о плутнях и интригах из чиновничьего мира; рассказывали разные забавные проделки; князь поддерживал эту тему и в числе других историй рассказал и случай с своим канцелярским чиновником, который сам себя представил к ордену. Потом, помолчав, вдруг сказал:

— Не знаю, куда он после того девался; хотел бы я знать, где он теперь!

Один из присутствовавших не выдержал и нескромно сообщил:

— Он служит в канцелярии вашего сиятельства в Тифлисе.

Князь Михаил Семенович крайне изумился. Сначала не поверил, вознегодовал, даже разгорячился, но, удостоверившись в несомненной истине сообщенного известия, тотчас же написал Сафонову весьма нелестное послание с строжайшим выговором и выразительными упреками, приказав без малейшего замедления уволить Г*** из канцелярии. Сафонов, разумеется, должен был исполнить приказание беспрекословно.

Г*** собрался в путь, сам не зная куда ехать, и пришел к нам в очень огорченном и смущенном виде. Ему посоветовали ехать в Петербург, где его никто не знал, но и он никого не знал. Он просил рекомендации. Я видел в нем человека с способностями, даровитого, трудолюбивого, который мог быть полезным для службы. Грех с орденом произошел уже так давно, в его ранней молодости, по легкомыслию, которое уже было дважды строго наказано и долженствовало послужить ему памятным уроком на всю жизнь. С тех пор служба его была безукоризненна, начальство его хвалило. Приняв все это в соображение, я дал ему рекомендательные письма к знакомым мне влиятельным лицам, кои могли оказать ему покровительство и содействие к поступлению на службу в Петербурге, Кажется, то же самое сделал и Сафонов. Г***, по приезде в столицу, вскоре был определен в канцелярию Кавказского комитета и не терял времени к устройству своего положения. Ему повезло. Теперь, спустя шестнадцать лет, он тайный советник, статс-секретарь, обвешан орденами, занимает важное место и стоит у преддверия значительного государственного поста[96].

Несмотря на необыкновенно суровую зиму и долго державшийся санный путь, в конце января открылась весна, а в феврале появились жары и расцвели миндальные деревья. В комнатах, постоянно освежавшихся воздухом чрез открытые окна и балкон, духота иногда так одолевала, что я выходил на галерею искать малейшей прохлады или дуновения ветерка, но искал напрасно: воздух и там оставался недвижим, и солнце ожесточенно палило. Трудно было представить себе, что еще так недавно снег лежал на улицах и морозы заставляли топить пени и камины. Нельзя было сомневаться, что мы с зимой разделались окончательно, и даже приходилось сожалеть о ней. Однако с половины марта погода начала хмуриться, пошли дожди, термометр сильно понизился, и семнадцатого числа, совершенно нежданно-негаданно повалил снег, продолжавшийся с неделю, с морозцем в три — четыре градуса. Это странное явление вполне оправдывало основанное на опыте мнение грузин о марте месяце, который они называют «гижия», то-есть сумасшедший, но резким переменам погоды и образчикам всяких температур, доступных для Грузии, коими он отличается.