Николай Мордвинов - Дневники

• Название: Дневники
• Автор: Николай Мордвинов
• Издательство: Всероссийское театральное общество
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

В книгу включены дневники известного артиста Николая Дмитриевича Мордвинова и воспоминания о нем.

---

31/VII

«МАСКАРАД»

Последний.

Играл хорошо. Находок не было, но роль шла, легко, по-живому.

Приняли очень горячо.

[…] Завтра еще «Ленинградский проспект» по телевидению, и сезон закончен.

Не могу сказать, что я взволнован, нет. Я спокоен. На душе безумная усталость и покой — как плата за беспокойный и взволнованный тонус года.

16/IX

МОСКВА

Смотрел Оливье в «Отелло».

Хороший артист, но не принимаю образ совсем. Думаю, что здесь обаяние имени играет роль большую, чем впечатление от исполнения, хотя и очень хорошего.

Он играет негра с английской точки зрения. Ревнивого и ограниченного.

«Я царского рода», — говорил Отелло.

А мавританская культура — самая высокая, этот же — князек какого-то захудалого племени. В момент возбуждения превращается в животное. Обморок — патология, вообще очень много натурализма. При поцелуях Дездемоны вздрагивает и тащит ее за кулисы. Играет ревность — дикую, совсем в сторону от Пушкина с его требованием доверчивости.

Играет босой, голый, в черной рубашке, подобранной ремнем. Что играет почти голый — не ново. В балете у грузин я видел это давно.

Будучи небольшого роста, подобрал себе актеров и актрис тоже маленького роста.

Надо сказать, что труппа очень слабая. Не знаю, как они в других спектаклях, но в этом он был гастролером, на манер Папазяна.

Актеры одеты по-разному, эклектично. Одни в париках — длинных, другие в своей жизненной прическе, как Яго, например.

Лучше других, на мой вкус, Бианка.

Все говорят прозой. Стиха нет.

Я играл Отелло, основываясь на отзывах об Отелло его друзей или беспристрастных людей. Он же взял в основу характеристики его врагов…

Зал сидел холодный, но после окончания спектакля — сильные овации. Чему приписать — не знаю. Потому что это не гуманистический Шекспир, и не человеколюбивое произведение.

Очевидно, будут хвалить, и я просто озадачен. Или наш гуманизм только для внутреннего употребления?

Тассовцы меня спросили, что они могут сказать от меня?

Я ответил, что я вообще люблю человека и даже Кавалера играл так, что он вызывал симпатии, и что я, кроме того, президент общества «СССР — Африка»[646].

— Мы согласны и понимаем вас.

Я бешусь, видя в человеке безобразное, меня волнует, когда вижу в нем прекрасное, и меня питает в моем искусстве именно это. Я люблю открывать в нем красивое, хоть это и много труднее, чем издеваться над ним, смеяться над ним.

Может быть, даже нет таких, о которых я говорю; я хочу, чтобы мои образы к ним звали. В этом мой символ веры.

Я и ненавижу-то человека порой потому, что верю, что он может быть прекрасным, а несет в себе дрянь.

Кажется, не знай я, что Отелло играет прекрасный актер, я сказал бы, что Яго правильно поступает.

Читал сценарий для «Голубого огонька» на телевидении.

Сказал, что такой текст может говорить генерал и солдат, служащий и актер, кто угодно. Если не будет текста, который может сказать только Мордвинов, сниматься не буду. Не обижусь, если не буду. Не люблю я это…

Прием в Кремлевском Дворце съездов, в банкетном зале — в честь английских актеров[647].

Я стоял где-то вдали. Вдруг подходит товарищ из министерства и просит в президиум. Познакомили меня с Оливье. Он стал расспрашивать, что я играл из Шекспира?

— Петруччо, Отелло, Лира.

— Сколько лет вы играете Отелло?

— Не играю уже семь лет. А сыграл Отелло 550 раз.

— О! О!.. — и стал щупать мне сердце. Говорил о том, какая это трудная роль — технически и психически. Он считает, что самая тяжелая роль — Отелло. Он играет ее раз в неделю и только у нас, в виде исключения, чаще. Дальше по трудности — Макбет. (Царев считает так же, а мне кажется, что дальше — Ричард.)

Когда Фурцева стала представлять англичанам присутствующих здесь русских актеров, начала с меня: «Наш исполнитель роли Отелло — Н.Д.М., нар. арт. СССР», в это время в микрофон сунулся Оливье и ввернул: «Самый сильный человек в мире: он сыграл роль Отелло 550 раз» (аплодисменты).

Подошли посол и исполнительница роли Дездемоны. […]

Посол. Что вам пригодилось бы для Отелло из того, что делает Оливье?

— Ничего, кроме мастерства, а учиться можно вечно. Я играл совершенно другого Отелло, героически-романтического. Мне хотелось говорить об очень гармоничном человеке.

— А реалистично этого сыграть нельзя?

— Отчего же? Мой почерк иной для этой роли, а реалистично я играю другие роли, например Забродина.

Дездемона. К чему мне стремиться в дальнейшей работе над ролью? Я еще мало играла.

— Станиславский говорил, что актер начинает играть роль по-настоящему после сотого-двухсотого спектакля. Так что впереди у вас целая жизнь.

Я ставил Дездемону на пьедестал, видел в ней совершенство человеческой природы, а когда совершенства не оказывалось, сознавал, что, значит, в мире нет справедливости. И тогда для меня погибала вера в человека. Я играл полководца, человека высокой культуры, философа.

— Дайте совет.

— Если бы я играл с вами, я бы попытался заставить вас полюбить меня больше […]

2/X

МОСКВА

Буромская сказала, что Плятту, Марецкой, Михайлову, Некрасову[648] пьеса Ловинеску не нравится. Завадский заколебался. Не знают, выносить на читку труппы или нет?

Между нами говоря, боюсь ее и я. Но что делать, я остаюсь без работы пятый сезон.

Вчера читал башкирскую пьесу[649]. Хорошая. Данкман рассчитывает на меня — роль Дервиша. Но ведь я закручу такую любовь, что оправдаю образ, а он — отрицательный.

— Я не обижусь, я буду вас любить по-прежнему, если вы и не захотите играть.

— Не литературна ли она? Пьеса?

4/X

Еще раз прочел башкирскую пьесу. Нет, сомнения мои относительно литературности в значительной степени рассеялись. Длинноты очевидны. Относительно Дервиша для меня — не хочу. Пьесу надо сократить и вполне можно за счет этой роли. Пьеса выиграет. Этот злодей — не Мефистофель, не Яго, а в конце теряется совсем. Хотел предложить переакцентировать роль на 180°, но ответа не получил, а в таком виде она может быть вымарана без ущерба.

Делать мне в театре нечего, а браться за нее от безработицы — не хочется.

6/X

Красноярск зовет к себе на четыре спектакля.

Не могу, не выдержу.

Должен сняться в фильме о Савченко[650], но они пропустили погоду, и когда что будет — не знаю. Текст сделал заново.

Богдан Хмельницкий!

Да… Видите ли, товарищи, я уже довольно много знал о Богдане Хмельницком, когда однажды с Игорем — мы дружили с Савченко и обращались один к другому: Игорь, Коля — мы слушали бандуристов, одна из «Дум про Хмеля» — так народ любовно звал своего «Хетьмана» — буквально потрясла меня.

Оказалось, что режиссер отобрал ее в картину. Потом я много раз слушал ее. И, надо сказать, она помогла мне объединить материал образа, помогла мне окунуться в атмосферу эпохи, в мир тех страшных, но и гордых событий, о которых нам предстояло говорить в картине.

И в самом деле… Помните?.. Как это?.. Ах, да…: «Ой, Богдане, Богуне, Нечае, Максиме, Кривоносе… Го-о-о!» — несется, как стон, как взрыв отчаяния, но и как зов о помощи, как гневный призыв.

Замечательное творение народа! И надо сказать, что режиссер использовал его в полную меру своего таланта.

Он очень обрадовался, что «Дума» меня так взволновала.

Но как ни странно, о роли мы почти не говорили, хотя режиссер умел рассказывать, материал знал досконально и точно, представлял, что он хочет от картины в целом и от каждого исполнителя — в частности.

«Тебе деньги платят, ты и думай», — отшучивался он. Он предоставлял актеру полную свободу воображения, сам же больше любил слушать и, слушая, кажется, сличал, насколько нафантазированное обогащает замысел и насколько оно соответствует правде жизни, чувство которой, надо сказать, изменяло ему довольно редко.

Но это не значит, что он бросал актера на произвол. О, нет, нет! Я видел, как он наблюдал за актером — зорко, пристально, наблюдал издали и для актера незаметно. Он обладал удивительным даром взять от него все самое дорогое, интересное, самобытное, но очищенное от дешевки, мелочей, второстепенного. Это мне особенно импонировало. Я сам люблю жить в искусстве свободно, но в строгом, отобранном рисунке.

В силу его наблюдательности подсказы его иногда изумляли, потом полоняли, и уже затем становились для тебя обязательными.

— Как нам с тобой, Коля, показать Богдана впервые? — спрашивал он, сводя свои кустистые белые брови.

Это было на берегу Днепра, где сейчас плещется Киевское море, — я недавно был там. По счастливой случайности рядом лежал перевернутый челн. Я присел, откинул в сторону клинок, чтобы не мешал, и задумался…