Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

• Название: Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
• Автор: Георгий Михайловский
• Издательство: Издательство «Международные отношения»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-7133-0494-9; 5-7133-0493-0

Это первая публикация недавно обнаруженных в Архиве внешней политики России «Записок» Г.Н. Михайловского, сына известного русского писателя Н. Гарина-Михайловского. Автор прослужил в МИД России с 1914 по 1920 г. Его воспоминания — своего рода исповедь российского интеллигента, достоверное и честное свидетельство очевидца и участника событий, который имел возможность не только наблюдать за формированием внешней и внутренней политики Николая II, Временного правительства, а затем Деникина и Врангеля, но и сотрудничать со многими главными действующими лицами российской трагедии. Книга 1 охватывает период с августа 1914 г. по октябрь 1917 г. Для широкого круга читателей.  

---

Поднялись весьма пикантные прения, в которых представители отдельных ведомств стали разъяснять польским членам комиссии, какие неприятности могут получиться из-за этого для самих же заинтересованных поляков, которые не смогут ни жениться, ни получать наследство, ни вести какие бы то ни было дела до момента образования независимой Польши. В конце концов нелепость предложения Грабского стала ясна ему самому, и он снял его с обсуждения, но то обстоятельство, что такой вопрос мог пространно обсуждаться, а такое предложение могло быть сделано, и при этом не в виде импровизации, а поставлено в повестку дня Ледницким, говорило о неподготовленности поляков к практическому ведению государственных дел. Долгое время спустя после неудачного выступления Грабского русские делегаты вспоминали его предложение при каждом новом проявлении польской незрелости.

Делаю, однако, оговорку: если светская часть польской делегации поражала иногда своей непрактичностью, то, наоборот, представители польского духовенства — барон Ропп и епископ Цепляк — не только никогда не делали бесполезных выступлений, но, напротив, изумляли русскую часть комиссии своим практицизмом и основательным знакомством с каждым вопросом. Можно смело сказать, в особенности про барона Роппа, что он был истинным вождём поляков в комиссии Ледницкого, и не только в вопросах религиозных, что было бы вполне естественным, но и в чисто государственных делах. Поляки сами этого не скрывали. Ледницкий по каждому вопросу спрашивал мнение Роппа и Цепляка, и всегда для польской части комиссии оно считалось решающим. И тот и другой иерарх держались очень тактично и в каждом самом незначительном выступлении старались облечь свои предложения и мнения в приятную для русских форму. Это смягчающее влияние было, несомненно, очень благотворно, так как иногда польские делегаты не могли удержаться в рамках должного примирительного тона.

Отмечу здесь, что с русской стороны никаких духовных лиц не было, и по всем религиозным вопросам представителями Временного правительства выступали сначала почти исключительно профессор С.А. Котляревский, а затем А.В. Карташов. Это обстоятельство — отсутствие русских духовных лиц — невольно поднимало ещё больше престиж двух польских иерархов.

В то же время с истинно дипломатическим искусством и Ропп и Цепляк, при всей их внешней любезности и утончённой вежливости, поднимали проблемы крайне острого свойства — о костелах, обращённых в православные храмы после восстания 1863 г., о конфискованных тогда же монастырских имуществах, о польских святынях, увезённых в Россию, и т.п. При этом оба они не ставили вопросы в принципиально-абстрактной форме, а, наоборот, старались избегать такой их постановки, понимая, что русские члены комиссии не могли идти на полную реставрацию даже в пределах до 1863 г. Они, часто даже без предварительного включения в повестку, внезапно заводили речь о такой-то православной церкви, указывая на её древнекатолическое происхождение и требуя немедленного её возвращения католикам, или о таких-то католических святынях, находящихся там-то, или о тех или иных монастырских угодьях, рассказывая историю их захвата. Всё это застигало врасплох и Котляревского и Карташова, они не могли по незнанию дать ответа, а поляки ловили каждое их слово и заносили в протокол, истолковывая его как принципиальное согласие русских делегатов на то или иное требование. Внося затем от имени комиссии представления во Временное правительство, они подчёркивали согласие на это русских делегатов.

Такая частичная реставрация Польши не давала Временному правительству возможности развернуть прения по польскому вопросу в полном объёме, и поляки, таким образом, шаг за шагом вырывали отдельные уступки, которые в совокупности представляли собой весьма внушительную величину. Временное правительство ввиду военной обстановки не желало раздражать поляков неуступчивостью, рассчитывая отдельные оплошности исправить впоследствии, при рассмотрении польского вопроса в будущем Учредительном собрании.

Конечно, если бы вся остальная часть польской делегации играла всегда и во всём роль статистов при этих незаурядных дипломатах — католических иерархах, то поляки имели бы бесспорный перевес, но, при всём уважении к ним остальных делегатов-поляков, светская часть польской делегации любила выступать не без ораторского таланта на общие темы и поднимать вопросы, которые по акту 15 марта не могли быть разрешены даже Временным правительством, а только русским Учредительным собранием. В этих выступлениях они раскрывали свои карты в понимании, например, такого первостепенной важности вопроса, как этнографический принцип при размежевании Польши и России. Как я расскажу ниже, в связи с вопросом о Холмской губернии поляки старались на самом деле подменить этот этнографический принцип понятием Царства Польского, то есть Венским трактатом 1815 г., что значило включение в состав Польши и Гродненской и Сувалкской губерний с литовцами, и Холмской губернии с её смешанным православно-католическим населением.

Вопрос о литовцах и о Литве в период Милюкова не обсуждался в комиссии — он был поднят уже при Терещенко, но вопрос о Холмской губернии возник в самом начале работы комиссии, то есть ещё при Милюкове, и явился первым серьёзным испытанием русско-польских отношений в этот период.

Когда впервые этот вопрос был поставлен на очередь, то я в особой записке на имя Милюкова решительно воспротивился его обсуждению в комиссии Ледницкого по «некомпетентности» комиссии. Исходя из воззвания Временного правительства к полякам от 15 марта, где говорилось о том, что вопрос о границах между Польшей и Россией должен будет решаться на основании этнографического начала учредительными собраниями обоих государств, я считал невозможным предвосхищать решение этих собраний, а «подготовительные работы» полагал неуместными ввиду военно-стратегической обстановки, а именно оккупации Царства Польского австро-германскими войсками. Предчувствуя острое столкновение между польскими и русскими членами комиссии, я считал этот спор и юридически и дипломатически совершенно ненужным. На мою записку последовало одобрение Милюкова, не говоря уже об одобрении Нератова и Нольде. Действительно, Милюков употребил своё влияние, чтобы предупредить постановку такого щекотливого вопроса на очередь. Повестка была изменена, но против зачёркнутого вопроса о Холмской губернии было поставлено «отсрочивается». Когда я обратился за разъяснениями к Милюкову, тот мне ответил, что это только вежливая формула снятия вопроса.

Однако, как этого и нужно было ожидать, эта «отсрочка» и стала той лазейкой, которой поляки воспользовались. Были мобилизованы зарубежные польские круги, которые подняли вопрос в печати, и Ледницкий с ворохом газетных вырезок приехал к Милюкову, говоря, что «замалчивание» произведёт самое тягостное впечатление на всех друзей новой революционной России. На заявление Милюкова о юридической невозможности решения проблемы до созыва Учредительного собрания Ледницкий ответил, что поскольку решение зависит в конечном счёте даже не от русского Временного правительства, а от исхода войны, то соображения комиссии явятся лишь «вехами» на этом пути. Конечно, Милюков не мог сказать Ледницкому всего, что я изложил в моей записке. Он ответил, что «подумает». Ледницкий довольно решительно заявил, что поляки придают этому вопросу самое серьёзное значение и что он не ручается за успех работ комиссии, если подобные вопросы будут по распоряжению свыше изыматься из обсуждения.

Довольно ловко Ледницкий напомнил крайне неприятную для Милюкова в его теперешнем положении картину прохождения закона о западных земствах и самоуправлении в Царстве Польском в 1910 г., когда Холмская губерния была выделена из Царства Польского. Этот визит Ледницкого привёл к тому, что через несколько дней Милюков уступил. Он сам чувствовал себя сконфуженным, так как постановка этого вопроса в комиссии не соответствовала ни акту 15 марта — общей декларации Временного правительства по польскому вопросу, ни акту 16 марта 1917 г. об учреждении комиссии Ледницкого. Ни в одном из пунктов, составлявших компетенцию комиссии, не говорилось об определении будущих русско-польских границ, а перечень вопросов, подлежавших ведению комиссии, был составлен в таких точных выражениях, что не допускал расширительного толкования.

Однако, раз Милюков выразил согласие и вопрос стал обсуждаться в комиссии, надо было приложить все старания к его надлежащему решению. Для этого я сговорился с С.А. Котляревским, и с русской стороны нам было поручено вести это дело. Так как весь вопрос был затеян поляками и заключался в том, чтобы, придерживаясь текста Венского трактата 1815 г., включить Холмскую губернию обратно в Царство Польское, то есть теперь уже в будущую независимую Польшу, то, естественно, надо было прежде всего дать полякам выговориться.