Зденек Плугарж - Если покинешь меня

• Название: Если покинешь меня
• Автор: Зденек Плугарж
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1976

В романе чешского писателя З. Плугаржа «Если покинешь меня» (1957) рассказано о трагических судьбах тех, кто не понял нового, что нес с собой демократический строй в Чехословакии, поддался на удочку буржуазной пропаганды и после февраля 1948 года оказался за пределами страны.

---

— Excuse me[141], профессор, — сказала мадам Бергер, — но вы фантазер того же сорта, что и Оскар. Он убежден, что мы когда-нибудь вернемся на родину, — проговорила хозяйка, не поднимая глаз от доски, на которой она отбивала бифштексы. — Вы себе не представляете, как этот оптимизм портит мне нервы.

— Мадам Бергер пустила корни на чужбине; о Чехословакии она даже не любит слушать. — Адвокат теребил свой маленький нос, похожий на шарик. — Моя супруга — реально мыслящее создание, сухарь, женщина без фантазии, — хозяин наполнил рюмки.

Профессор извлек из жилетного кармана коробочку, достал две таблетки и проглотил их, запив вермутом.

Хозяйка положила мясо на сковородку. Потом она приблизилась к профессору и растопырила перед ним пальцы с облупившимся красным лаком на ногтях.

— Взгляните на эти руки. Варю, стираю, мою полы… и продаю свои перстни. В Праге у нас было четыре комнаты и прислуга. Я бы лишилась рассудка, если бы жила одной надеждой на возвращение, ведь каждый год приносит все новые разочарования. Раз мы не решились вернуться сразу же после войны, то теперь это ненужная иллюзия.

Жир потрескивал на сковородке. Приятный запах мяса постепенно заглушал вонь сероводорода.

— Да, я действительно не фантазерка, — госпожа Бергер нарезала лук на дощечке. — Думаю, что в прошлом году весной положение было в нашу пользу, но наши генералы упускали один шанс за другим. Прямо уму непостижимо! Февраль в Чехословакии переполнил через край чашу терпения Запада. Наши имели здесь все: популярность, материальную поддержку, неограниченную свободу публичных выступлений, агитации, но ничего не использовали, сидели сложа руки, как будто потеряли интерес ко всему. Слишком долго они лечили свои нервы после февральского шока. Потом они пришли в чувство, но начали не с того конца. У англичан в обычае то, что и оппозиция строго соблюдает правила «fair play»[142], и не прибегает к кулакам. Забияки — одиночки, нули, люди без какой-либо программы, без твердых принципов — таких британцы не переносят! Вы удивлены, профессор, что нам тут все меньше и меньше доверяют?

Она озабоченно посмотрела на потолок и сварливо сказала:

— Начинает осыпаться штукатурка. Целый год я спорю с мисс Спенсер. Она не хочет, чтобы мы готовили в комнате. Вчера наконец я уговорила ее, и она дала разрешение еще на три месяца. А Би-би-си не дает Оскару, как во время войны, такого заработка, чтобы мы могли питаться в ресторане. Что будет дальше, один бог знает.

— Мадам Бергер немного кричит, — Оскар наморщил высоченный несуразный лоб и заговорщически прищурил круглые глаза. — Теща была учительницей, и моя супруга не унаследовала от нее ничего, кроме сильного голоса. Но что касается наших здешних позиций, мадам права. Черт знает, в чем тут дело, но по сравнению с эмигрантами из других народно-демократических стран мы имеем здесь минимальный успех и, о чем особенно приходится сожалеть, наименьший кредит. И если кого-нибудь из эмиграции слушают в лондонских салонах, так это венгров или поляков, наконец румын и потом уже чехов. Нет у нас титулов и крайне мало голубой крови в жилах.

Ужин был готов. Хозяева и гость уселись за большой круглый стол, занимавший непомерно много места в комнате.

— Вообразите себе, здешнее представительство Совета отказало мне в выдаче дальнейшей материальной помощи, — сообщил профессор и мазнул горчицу на ломтик бифштекса.

Доктор озадаченно глядел, как гость, низко наклонившись над тарелкой, быстро поедал большие куски мяса.

— Это, возможно, является следствием той несчастной статьи…

— Какой статьи?

— Ну той, в «Свободне Ческословенско», вы разве не читали?

Профессор положил прибор.

— Не имею об этом ни малейшего понятия.

Мадам Бергер бросила на мужа укоризненный взгляд. Однако было уже поздно: доктор стал рыться в ворохе бумаг на письменном столе, громыхал ящиками, тихо что-то бурчал себе под нос, наконец нашел газету. Он было в нерешительности помялся — стоит ли ее показывать, наконец отдал статью профессору.

«Эмиграция и пятая колонна», — прочел профессор изумивший его заголовок. Он механически продолжал дожевывать кусок мяса, потом спустил очки на самый кончик носа, быстро пробежал глазами строчки, все еще не улавливая связи между статьей и своей особой, но на заключительных абзацах он остановился:

«…Чего, собственно, ищут в эмиграции люди, которые лояльно относятся к нынешнему режиму в Чехословакии? В нашем распоряжении имеются доказательства этому. Профессор Маркус, видимо, забыл, что в последние дни оккупации он говорил о том, что «после войны мы не будем исключать коммунистов из правительства»? Не вспомнит ли он о том, как отказался участвовать в сопротивлении коммунистическому наступлению, когда наша партия призывала к активной борьбе против национализации крупных акционерных компаний? Куда девалась его ответственность ученого, когда он доброжелательно писал о массовом отдыхе, организованном профсоюзами, и в вопиющем противоречии с объективностью замалчивал правду? И мы за максимальные социальные выгоды трудящихся, но мы, однако, не допустим смешения этого благородного устремления с изощренной ловлей наивных душ, с использованием отдыха широких слоев населения для беззастенчивой пропаганды и демагогического оглупления!

Необходимо открыто сказать людям типа Маркуса: «Вы не принадлежите к нам, ваше место в коммунистической республике, не дискредитируйте напрасно своим присутствием нашу грандиозную борьбу за священные права, к которым человечество стремилось веками: за свободу человека, гуманизм, истинную демократию…»

Профессор трясущимися руками отложил газету на край стола, не заметив даже, как она слетела на пол. Бергер нагнулся за ней.

— Это… это неслыханно! Так извратить действительность! Я их привлеку к ответственности! — прохрипел Маркус и резко поднялся, но поморщился от острой боли и снова вынужден был сесть.

— Кушайте, be so kind[143], они же прохвосты, — сказала подавленная мадам Бергер. Она принесла миску и пробормотала: — Пудинг еще не остыл как следует, Оскар ведь предупредил меня всего за час…

— Эту ложь надо разоблачить! — Маркус выпучил глаза. — Это же просто нелепо!.. — Старик сидел на своем «троне» окаменелый и шумно, астматически, дышал.

Он даже не доел мясо и, не обращая внимания на предложение расстроенной хозяйки попробовать пудинг, попросил только черного кофе.

Маркус то и дело протирал стекла своих очков. Доктор Бергер хватался за свой крутой лоб и упорно молчал. Вечер был испорчен.

— Вчера я встретил на Гендон-стрит депутата Кейзлара. — Маркус как бы с укором поднял глаза на госпожу Бергер. — Теперь я понимаю, почему он три раза посмотрел на часы, а потом вдруг вспомнил, что через четверть часа на другом конце города открывается собрание, на котором ему необходимо быть…

Маркус пил чашку за чашкой. Забытая салфетка торчала у него за жилеткой. Большим и указательным пальцами он время от времени взъерошивал и без того неаккуратные усы. Уже в третий раз закипала вода в медном кофейнике на электроплитке, мадам Бергер беспомощно взглянула на мужа: в банке осталось всего несколько зерен кофе.

— Вы же адвокат, так скажите, что могу я сделать с этими мерзавцами? — гневно произнес Маркус, правая рука у него до сих пор тряслась, и он вынужден был поддерживать чашку с кофе второй рукой.

— Боюсь, что ничего. — Доктор отставил кофейную мельницу. — Вы можете добиться того, что за вас заступится оппозиция, к примеру, здешние федералисты. С радостью это сделают и сепаратисты. Но вы сами к ним не пойдете. У «Свободне Ческословенско» что-то определенно есть в руках, и они размажут это на целую полосу. По совету старой мудрой пословицы, я бы лучше не связывался.

Разговор между гостем и хозяевами замирал. Профессор вскакивал, превозмогая боль, ковылял к окну и молча смотрел в опустившийся над городом сумрак. Бросался в глаза его залосненный пиджак и мятые брюки. Постояв так, Маркус возвращался к столу и, явно думая о другом, машинально скоблил скрюченным ревматическим пальцем старое пятно на лацкане пиджака. Отвечал он рассеянно, односложно, отсутствующим взглядом смотрел на хозяев и тихо кивал головой.

— Боги Олимпа! — бормотал профессор. — Не почитал я их на родине, не могу я им кланяться и здесь. Как сладостно править диктаторски и как тяжело служить демократически! Я всегда выговаривал «богам» еще дома за то, что они не переносят критики. Тем, дома… — добавил он с каким-то скорбным оттенком в голосе.

Вскоре профессор поднялся, собираясь уходить. Из-за сильного волнения он даже не поблагодарил за ужин. Минуту помедлив, Маркус дал понять Бергеру, что желает переговорить с ним с глазу на глаз. Доктор вышел за гостем в коридор.