Виталий Станцо - То был мой театр

• Название: То был мой театр
• Автор: Виталий Станцо
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Старое правило: если сон очень уж противный, необходимо заставить себя проснуться. Что и было сделано в ночь на 29 января 1985 года. А накануне был в Театре - моём и уже не моём...

Надо, однако, рассказать про события предыдущих лет, трёх последних лет моего Театра, про события и эпизоды, достоверно известные немногим. Достоверность этого рассказа достаточно высока. В тех случаях, когда излагается догадка, версия, они мною за факты не выдаются...

Когда началось начало конца, и с чего началось?

С роста популярности театра и Любимова лично? Роста самоуважения, самолюбия, самолюбования? Так ему ж - отдадим должное - было, чем гордиться. И отчего загордиться - было. С годами Любимов стал менее демократичен и терпим, это факт. Но, если честно, я не знаю человека, которого слава или власть не испортили бы хоть в какой-то степени...

Но было и другое: то, о чём Ю. Бондарев написал в "Игре" ("Новый мир", 1985, № 1-2). Приведу три цитаты.

"...Я совершил преступление? Только в одном, как я помню: мне нужно было повернуть руль вправо, чуть-чуть вправо, к обочине, а я повернул его влево..."

"...Есть птицы певчие и птицы ловчие. Так вот, ловчие, даже когда они сыты, могут ударить острым клювом в затылок. Смысл? Его нет. Но желание ударить есть. Причин тысячи. И одна мельче другой..."

"...Умишко у них конформистский, трусливый! Да и хлеб с маслом терять никому не хочется. Я слышал, как один осёл, у которого всегда полные штаны, в своём кабинете кому-то сказал: "Поразительная способность у Крымова наживать себе, мягко выражаясь, оппонентов! Чего ему не хватает? Известности? Денег? Неуправляемый левак и эгоист! Развелось таких оппонентов - уйма, и каждый двумя руками держится за кресло, а зубами - за стол! И почти все - неумейки!"

Полагаю, так или примерно так думают не только герои повести Бондарева, но только ему дозволено было высказать это публично. И сразу же - нелепая рецензия в "Комсомолке", а один очень умный, достаточно высокопоставленный функционер прямо назвал "Игру" антисоветчиной... Я думаю, антисоветчики как раз те, о ком сказано в приведённых выше цитатах. Технология клеветы, технология превращения в диссидентов, активно работавших на социалистическое искусство, на коммунистическую идеологию - отработана годами. Это оружие преуспевающей посредственности. На днях сестрица звонит: "Ты знаешь?! Голоса передают какое-то интервью твоего Любимова, напечатанное в "Континенте". Такая антисоветчина! И как же он это скрывал!.." И невдомёк дурёхе, что скрывать-то нечего было. Человек хотел честно работать. И убеждённо, идейно, коммунистически. Лишая его этого общечеловеческого права, в нём воспитывали, да, именно воспитывали ненависть к социал-извращенцам. А у них - власть, большая или маленькая - не суть... Ещё Ленин мечтал о власти в руках только талантливых и порядочных. Не выходит!..

Бондаревский герой работал в кино. Но, как у искусств есть общие законы, так и у правления искусствами - общие инструкции и инструменты. И примат неумеек из управленческих сфер над Мастерами - одно из таких неписано узаконенных положений, столпов нынешнего бытия.

Говорят, бог шельму метит. Как анекдот рассказывают в журналистских кругах, что в центральном аппарате Главлита есть два старших цензора (или как их там называют - инспектора), которых приставляют к в чём-то провинившимся изданиям, к "Химии и жизни" - сейчас. Так вот, фамилии этих специалистов бдительников - Глазатов и Молчановский! Как говорится, нарочно не придумаешь. А делами театральными в Управлении культуры Мосгорисполкома в годы борьбы за два последних спектакля моего Театра ведал человек по фамилии Шкодин! Своими глазами читал распоряжения за его подписью ко поводу незалитованных показов спектакля памяти Высоцкого. По этой причине Любимов и Дупак были выговорами облеплены, как столбы - объявлениями где-нибудь в людном месте на Соколе.

Советскому театральному искусству Шкодин нашкодил - дальше некуда. Все эти шкодины-глазатовы-комки-воронки и есть первопричина трагедии Любимова...

Хватит, однако, литературных параллелей, суждений, снов. Мое дело - бытописание: что было, что будет, чем сердце успокоишь... Итак, спектакль памяти Высоцкого был закончен летом 1981 года. Вечер, о котором рассказывал, стал неофициальным закрытием сезона, а где-то в октябре открылся новый сезон и снова возобновили работу над этим спектаклем. Были, конечно, и прогоны, на которые прорывалась молодежь с улицы... Посыпались санкции. Любимов обращался за поддержкой в разные инстанции, а они, как в детской игре, ни да, ни нет не говорили. Все боялись взять на себя ответственность, а за бездействие у нас не наказывают... Все всё понимали и - не предпринимали ничего. Говорильня тянулась, ни одному высокому администратору от искусства не хватило смелости дать "добро" этому спектаклю-обязанности. Обязанности живых перед мертвым. Спектакль этот был очень нужен не только театру - партийной идеологической работе в целом.

Любимов был принят Демичевым. Результат - нуль. И тогда он предпринял демарш - заявил, что уйдёт из театра, если до 30 октября (за точность даты не ручаюсь)разрешение не будет дано. Говорили, что его преемником станет Николай Губенко... И к 30 октября ничего не решилось. Юрий Петрович немного поостыл, начал работу над "Борисом Годуновым". Как всегда, увлёкся, впрягшись в режиссёрское ярмо...

В день рожденья Высоцкого - 25 января 1982 года спектакль сыграли ещё раз. С купюрами, но и со вставками - выступлениями известных поэтов, включая, как ни странно, Р.Рождественского.

На этот раз, похоже, и праздник ему не в праздник...

И за это ещё по одному выговору навесили на Любимова и Дупака.

Атмосфера в театре накалилась. Нервозность, подозрительность. Репетиции "Годунова" идут из рук вон скверно... Юрий Петрович то и дело срывается, в голос орёт, что разучились работать, а работа, и правда, идёт на одном ремесле, не до жиру... Лишь ребята из фольклорного ансамбля на какое-то время свежую струйку внесли.

До конца сезона "Годунова" сделать не успевают. Тот сезон закрывали рано - предстояли гастроли в Финляндии. Я, естественно, на них не был, однако в моём архиве есть довольно неожиданное, но вполне достоверное свидетельство редкостного их успеха. Газета "Футбол-хоккей" № 22 от 30 мая 1982 г. опубликовала репортаж Б.Березовского с юношеского чемпионата Европы по футболу. Такие строки там были:

"... Конечно, игры юношеского чемпионата, как бы хорошо они ни рекламировались, ... не в состоянии произвести такой фурор, какой произвёл Московский театр на Таганке, только что закончивший свои гастроли в Хельсинки, Турку и Тампере. В день премьеры столичные газеты писали: "Все билеты на все спектакли проданы до единого. Но тех, кому не посчастливилось, просим не огорчаться. Приходите сегодня вечером на площадь к Национальному театру, и вы увидите часть спектакля "Десять дней, которые потрясли мир".

Площадь оказалась настолько запруженной народом, что машина президента с трудом пробилась к парадному входу"...

Гастроли шли триумфально, а театр, мой Театр, находился, но существу, в простое. Осенью возобновили репетиции. Если память мне не изменяет, начали новый сезон без Любимова. Он, как это бывало и раньше, ставил что-то в Европе по контракту, зарабатывал валюту для отечества. Тем не менее, репетировали каждый день "Годунова" и время от времени "Высоцкого", верили-таки в чудо. Вернулся Юрий Петрович и поддержал эту веру.

В последних числах октября спектакль о Высоцком прошёл в последний раз. Странный, а может и характерный эпизод сопутствовал этому показу. Борис Глаголин, вернувшийся в том сезоне в театр после двух лет не слишком удачной работы в Минске, предупредил накануне, что завтра, видимо, в последний раз играют "Высоцкого", что если и теперь не "пробьют", то всё, конец...

- А что говорят-то? - спрашиваю его словами Незнамова, но вопреки ожиданиям, Борис не цитирует Шмагу ("Что говорят? Говорят-то глупости"), а советует объявиться в театре не к началу прогона, а заранее, часиков в десять... Естественно, в такой ситуации (дело в субботу тем более) жена сразу же захотела вдруг на Таганку, но ей-то там с десяти делать нечего. Договариваемся о встрече в половине двенадцатого у служебного входа. Одну-то контрамарку, уверен, добуду.

В театр прохожу не без труда: на вахте уже лежит блокнот с поименованными приглашёнными. Моей фамилии в нём нет, по когда я один, это уже не важно. Во-первых, на сорокалетие мне подарен был постоянный разовый пропуск "на одно Станцо", а во-вторых, знакомых за десять лет образовалось так много, что...