Виталий Станцо - То был мой театр

• Название: То был мой театр
• Автор: Виталий Станцо
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

И чего люди с жиру бесятся?"

А толпа оголтелая, потная,

Всю округу заполнив на треть,

Бесновалась: "Давайте народного!

Выносите, хотим посмотреть!"

И какие-то мальчики пьяные,

На бутылки сменившие соски,

Исполняли мелодии рьяно,

Завывали совсем как... (не произносилась фамилия)

И витии, как грифы-стервятники,

Изливали себя при народе.

И скотина какая-то в батнике

Все его называла Володей...

Вмешивается, как же без них, предатель - Розенкранц (артист Петров):

Ему велели слогом бойким

Повсюду множить гниль и плесень,

И черпать из любой помойки

Сюжеты ядовитых песен.

Довольно плачей умилённых

И пьяного слюнотеченья -

Вздох пресловутый миллионный

Был просто вздохом облегченья...

Было и такое, извините, творчество. И такое отношение. Сейчас его носители - обладатели лучших коллекций записей Высоцкого, лучших по качеству записи и воспроизведения. Володя при жизни ещё грустно констатировал: "Меня зовут к себе большие люди, чтоб я им пел "Охоту на волков"...

Демидова и Любимов на репетиции "Годунова"

Ещё один эпизод спектакля хочу выделить. Валерий Золотухин рассказывает, как в Сибири во время съемок фильма "Хозяин тайги" Высоцкий писал "Баньку по-белому". "В пустом доме висела лампа в пятьсот свечей. Владимир работал но ночам. С улицы через окно люди смотрели, как он работает. Они хотели увидеть живого Высоцкого. В одну из таких ночей была написана "Банька". Иногда мы её пели вместе"...

Включается фонограмма:" Пр-р-р-ро-то-пи-и-и ты мне баньку по-белому..."

Валерий вторит мертвому другу.

Видно, как трудно даётся ему это. Вспоминаю, как при жизни они пели вместе эту песнь. По-моему, работа Золотухина в этой сцене - актёрский подвиг, да простят мне высокий штиль. Но именно так я считаю. "Банька" каким-то непонятным образом переходит в знаменитый монолог Гамлета: "Быть или не быть..." Запись сделана, видимо, во время одного из последних спектаклей: слышишь, как трудно Высоцкому. Не потому ли Леня Филатов -друг Горацио - перебивает фонограмму: "Принц, если у вас душа не на месте - послушайтесь её. А я скажу, что вам не по себе..." Чем ответит Высоцкий?

- Как засмотрится мне нынче, как задышится?

Воздух крут перед грозой, крут да вязок.

Что споётся мне сегодня, что услышится?

Птицы вещие поют - да все из сказок.

И в самом конце:

Купола в России кроют чистым золотом -

Чтобы чаще Господь замечал...

Нагнетается главная тема - тема жизни и смерти. Звучат "Райские яблоки" и "Я из дела ушёл", "Мне судьба - до последней черты, до креста..." и "Охота на волков". Эта тема возникает и в очередном диалоге вроде бы гамлетовских персонажей... Но Демидова, вдруг напрочь отбросив роль Гертруды, начинает, будто бы сыну, читать известные песенные строки:

Беда!

Теперь мне кажется, что мне не успеть за собой.

Всегда

Как будто в очередь встаю за судьбой.

Дела!

Меня замучили дела - каждый миг, каждый час, каждый день.

Дотла

Сгорело время, да и я - нет меня, - только тень, только тень.

Ты ждешь,

А может, ждать уже устал - и ушёл или спишь, -

Ну что ж, -

Быть может, мысленно со мной говоришь.

Теперь

Ты вечер должен нам один подарить.

Подари!..

Всем ясно, какому другу сейчас адресуются эти строки Высоцкого и, общее желание выражая, прорывается голос Лени Филатова:

- Послушай, ведь мы же знаем, что ты здесь! Выходи, говори!

А в ответ - после долгой-долгой паузы - песня Высоцкого оттуда же сверху, из той же точки. Гремят над зрительным залом и над тем залом, что на сцене, его бессмертные "Кони привередливые":

... Я коней напою,

я куплет допою,

хоть немного ещё

постою

на краю...

Вот и всё. Всё о спектакле, который даже названия получить не успел. Чаще других фигурировали "Быть или не быть"и просто "Владимир Высоцкий".

Письмо в никуда

Эта глава - заключительная - писалась в два захода. В первый раз настроение сделать её возникло в январе 1985 года. Были на то причины. И смысл был. Есть такое литературное правило: браться за перо лишь поняв, чем заканчивать будешь. Сейчас, больше полугода спустя, когда рукопись готова практически полностью, я использую, естественно, те январские записи, но события этих месяцев волей-неволей заставят внести коррективы. Нельзя дважды войти в одну и ту же воду... Итак, глава последняя.

Январь 1985 года. Конец января. Рукопись еще посередине - лишь начата глава о спектакле "Послушайте!" Но симптоматичная опечатка появилась в "Вечерней Москве", которая, как и другие газеты - "Правда", "Труд", "Неделя", "Литературка" - откликнулась на первую безлюбимовскую премьеру Таганки - "На дне". Прямо-таки бурный поток после стольких лет молчания.

Хвалят актерский ансамбль, больше всего - Ивана Бортника в роли Сатина, но и Яковлеву (Настю), Смехова (Барона), Славину (Василису). На мой взгляд, лучшими в том прогоне, что видел, были Золотухин (Васька Пепел) и Полицеймако (Квашня). Но начал-то с опечатки... Критик Г.Михайлова писала ("Вечерняя Москва", 14 января 1985 г.) об А.В.Эфросе, не случайно "выбравшим для своего дебюта в качестве главного режиссёра Драматического театра на Таганке горьковскую пьесу "На дне"...

Мой Театр назывался и, насколько я знаю, этого названия пока ещё никто не отменял, Московским театром драмы и комедии на Таганке. А Московский драматический-то в другом конце московского нынешнего центра, поближе к Агентству по авторским правам...

Эфрос, в общем то, сделал из "На дне" достаточно таганский спектакль - и но мысли, и по сценографии (здесь использованы почти целиком сценографические заготовки к "Борису Годунову"). Даже фрагмент одной из песен Высоцкого попал ни к селу ни к городу в музыкальную окантовку спектакля. Вообще как к руководителю, новому руководителю, пришедшему на театр в очень трудный момент, претензии труппы к нему были, на мой взгляд, излишни. Он ничего не менял в труппе и в распорядке театрального бытия. Он не занял - деталь, конечно, но красноречивая, замечу, деталь - любимовский кабинет. Сделал себе скромный, аскетический кабинетик на месте старой мужской артистической, сохранив там гримировальный столик Высоцкого. А кабинет Юрия Петровича с автографами на стенах год пустовал, лишь потом туда вселилась бездомная литчасть.

И всё же - не проходит ощущение потери. Настолько острое порой, что диву даёшься. Юрий Петрович - в эмиграции. "Кто вне родины - эмигрант..."

Был в театре третьего дня, а наутро проснулся в липком ноту, такие страсти привиделись театральные, таганские.

Во сне вижу, что это не он, а я покидаю Россию. Должен покинуть вот-вот. Граница. Странное какое-то здание - высокое и узкое, внутри рельсы, как в трамвайном депо. Рельсы уходят вперёд и упираются в ворота - огромные, вертикальные, укреплённые изнутри металлическим уголком крест-накрест, как стены товарных вагонов. И окрас вагонный - коричневый с красноватым оттенком.

На высоте в два человеческих роста из ворот этих торчат блёсткие металлические штыри. Обречённый на изгнание стоит между рельсами. Освещение тусклое, как перед рассветом...

Ворота начинают наклоняться внутрь. Медленно, но неотвратимо. Кажется, вот-вот они раздавят тебя, как букашку, всей гигантской своей массой лягут на приговорённого. Но чётко срабатывает хорошо отлаженный механизм: махина замирает в полуметре над головой. Изгнанник берется за штыри, повисает на них распято... Ворота беззвучно возвращаются в вертикальное положение. У-образно висит на штырях без нескольких минут изгнанник... И - больше никого во всём этом чёртовом депо! Только ты и невидимый механизм, и серое промозглое утро.

Ворота вместе с распятым пошли вверх. В приоткрывшуюся щель видны рельсы, уходящие в никуда - в серость, в сырость, в вакуум. Приподнятые ворота делают полуоборот вокруг вертикальной оси. Через мгновение - ещё полоборота, и ворота уже без изгнанника опускаются наземь - плотно, грузно, без щелочки. Изгнанник остался но ту сторону. Этот изгнанник - я...