Бен-Цион Тавгер - Мой Хеврон

• Название: Мой Хеврон
• Автор: Бен-Цион Тавгер
• Издательство: Шамир
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 965-293-056-3

Книга, которую читатель держит в руках, основана на материале магнитофонных записей, сделанных профессором Тавгером в последний год жизни.

Бен-Цион Тавгер приехал в Израиль в 1972 году из Новосибирского Академгородка. Много лет потратил он на борьбу с КГБ и советскими властями за право жить на родине. За ним охотились, его преследовали, травили, пытаясь найти благовидный предлог и осудить «предателя». Но Бог был милостив — Тавгер приезжает в Израиль и по прошествии некоторого времени поселяется в Кирьят-Арба, в Хевроне.

Те, кто приехал в Израиль в 70-е годы, стали свидетелями зарождения еврейского ишува в Кирьят-Арба, героической борьбы раввина Левингера и участников движения «Гуш-Эмуним» с израильскими властями и военной администрацией за право евреев селиться и жить на всей территории Эрец-Исраэль.

Активным участником этой борьбы был и профессор Тавгер. Уже тогда, более 20 лет назад, превосходно разобравшись в ситуации, он знал, как нужно действовать, чтобы возродить еврейское присутствие в Хевроне. Он не мог смириться с тем, что евреи в своей стране не имеют права жить и молиться там, где они хотят, посещать святые места, передвигаться свободно, без опаски. «Политика» израильских властей в те годы (как, впрочем, и сейчас) ставила евреев в зависимое положение: еврей не может делать, что хочет, не оглядываясь на реакцию араба, — не понравится тому что-то — забросает еврея камнями, подожжет его машину, иными словами, найдет способ выразить свой «протест», и власти обязательно вмешаются и «утихомирят» еврея. И это в государстве, которое называет себя еврейским…

---

Одним из первых было письмо Ицхаку Рабину, тогдашнему премьер-министру. Изложил ситуацию, выразил свое возмущение тем, что происходит с синагогой «Авраам-авину». И одновременно надежду спасти святые для евреев места. Рабин мог помочь, если бы хотел. Если бы только хотел!

Прежде чем отправить это письмо, я дал прочесть его Ицхаку Армони. С ним я делился мыслями, связанными с общественными делами. Он мне мог подсказать: посылать ли это письмо, достаточно ли грамотно написано оно на иврите. Армони был единственным, кому я дал прочитать это письмо. И он, будучи председателем местного городского совета, передал копию письма в издаваемый в Кирьят-Арба листок. Меня он не спросил об этом, но я знал,что письмо будет опубликовано. Плохо это было или хорошо — я не знал, но не хотел возражать Армони. И оно было напечатано. Никто на письмо не отреагировал, никаких изменений не произошло. Зато в Кирьят-Арба я стал известен как «борец».

Написав одно письмо, я решил бороться дальше. Попросил одного своего друга из Киева составить письмо, которое подписала бы группа киевлян — участников демонстраций протеста в Бабьем Яре. Эти люди многое пережили, были свидетелями глумления советских властей над памятью погибших евреев. Их усилия привели к тому, что в Бабьем Яре был установлен памятник жертвам фашизма и на этом месте не были сооружены стадион и жилой квартал.

Письмо, подписанное киевлянами, имело большой общественный резонанс. Мне говорили, что оно сильно задело министра обороны Израиля. Он воспринял это, как пощечину. Это повлияло на его дальнейшее поведение. Так писал корреспондент «Маарива» Арон Долев. Я не ставил цели кого-то обидеть или задеть, я просто действовал. Мне было тяжело от того, что никаких изменений с синагогой «Авраам-авину» не произошло. Министра обороны посетила делегация из Кирьят-Арба. Я тоже был в ее составе. Рассматривался вопрос о посещении евреями Меарат га-Махпела, и было похоже, что письмо киевлян повлияло на решение министра. Но относительно синагоги — без изменений.

Письма были частью моей борьбы за очищение еврейских мест от скверны, за восстановление синагоги, кладбища, больницы «Хадасса». Это не была борьба ради борьбы. Я вполне отдавал себе отчет, что, собственно, бороться не с кем. Только со своей же еврейской властью. Это отнимет силы у обеих сторон и в итоге ни к чему хорошему не приведет. И пришел к простому решению: если хочу восстанавливать синагогу, то надо ее восстанавливать. Не нужно ни с кем спорить, выяснять отношения. Если станут мешать, постараюсь эти помехи нейтрализовать. И не стану писать больше писем. Ибо нет в этом никакого смысла.

5. Мы не привыкли спрашивать

Не я один болел душой за положение в Хевроне. Полагаю, что каждый еврей, посещавший эти места, думал так же. Особенно жители Кирьят-Арба. И вот возникло то, что стало называться «борьбой за еврейский Хеврон». Я бы, правда, заменил слово «борьба» на слово «восстановление».

При местном совете Кирьят-Арба создали группу активистов, которую возглавил Ицхак Жизпан. Меня тоже включили в эту группу, названную потом комиссией. Но в нее не вошли люди, которые существенно могли бы помочь — историк Хаим Магени, знавший Хеврон лучше других, располагавший материалами, картами, фотографиями. И рав Левингер. Идея создать группу была, в принципе, его идеей. По-видимому, он не хотел занимать никакую официальную должность.

В Кирьят-Арба были приглашены члены Кнессета Геула Коэн и, если не ошибаюсь, Норам Аридор. Были и корреспонденты. Это потом я узнал, что в Израиле так принято: прежде всего ознакомить с проблемой корреспондентов, а те уже обрисуют ситуацию истэблишменту и народу. Как они это делают — вопрос другой.

Группа депутатов спустилась в Хеврон. Сначала мы подошли к Меарат га-Махпела. Солдаты, конечно, никого не впустили. Арабы входили туда свободно, а вот членов Кнессета — не пустили. Геула Коэн, пытавшаяся объяснить, кто они, получила отказ: «Нет, евреям нельзя!»

Кто-то из нашей группы с иронией произнес: «Евреям и собакам — вход воспрещен!», как бы напомнив схожую ситуацию при нацистах.

Геула Коэн решила связаться по рации с военным губернатором. Ей сообщили, что тот прибудет минут через пять. Ждем пять, десять, пятнадцать минут. Убедившись, что губернатор нас попросту обманул, двинулись дальше. Подошли к синагоге «Авраам-авину», точнее, к загону для скота… Потом зашли в ресторан Цви Кацовера передохнуть, и тут рав Левингер прочитал членам Кнессета целую лекцию. Рав говорил им, какой жгучий стыд мы испытываем, глядя на запущенные еврейские места. Ведь Хеврон — это издревле еврейский город! Его восстановление важно для всего народа Израиля!

Затем попросили и меня, человека недавно прибывшего, сказать несколько слов. Но предупредили, чтобы был краток. А что я им мог сказать? То, что они сейчас видели, было красноречивей всяких слов. Я действительно мало сказал, всего несколько фраз. Сказал, что мы, олим, не ожидали увидеть такое. Что это глумление над святынями еврейского народа. Мы, приехавшие из России, не будем спрашивать у властей, что надо делать, а сами сделаем то, что нужно…

Ко мне подошла Геула Коэн и спросила: «А почему вы думаете, что не надо спрашивать власти?»

Помню, через несколько лет, когда мы устроили первую свадьбу в «Хадассе», пригласив Геулу Коэн, она задала нам примерно тот же вопрос: «Есть ли на это разрешение властей?»

Я говорю об этом не потому, что мне хочется в чем-то упрекнуть Геулу Коэн. Как член Кнессета она много сделала для восстановления еврейских святынь в Хевроне. А говорю исключительно потому, что существует такое обязательное условие — обо всем спрашивать у военных властей. Будь это в Хевроне, на территориях или в другом месте. На чем это основано — неизвестно. Быть может, на том, что власть у нас теперь своя, еврейская! Она нам не чужая, и мы должны ее уважать. И арабы должны это видеть. Вроде бы, все вполне логично и разумно, но в действительности — все получается иначе и гораздо сложнее.

Приведу такой пример. Была у нас как-то экскурсия в Араву, степные края за Беэр-Шевой. После экскурсии все расположились перекусить. И вот, когда мы собрались уходить, я развел костер, чтобы сжечь мусор, оставшийся после еды. Заодно я стал собирать бумаги, валявшиеся поблизости, и тоже бросал в огонь. На это обратили внимание израильтяне: дескать, здесь не принято подбирать за другими, каждый убирает мусор только за собой.

Но тут удивился я: почему я не могу по собственной инициативе сделать то, что считаю полезным? Конечно, существует Общество охраны природы, оно распространяет брошюры и руководства, туристы их читают и тут же выбрасывают. А я стараюсь навести порядок без указаний и брошюр. Что в этом плохого? Разве это запрещено? Точно так же, как я не должен спрашивать разрешения у городских властей, если мне хочется навести порядок в еврейской синагоге, находящейся в запущенном и безобразном состоянии. Я сделаю то, что вeлено для народа Израиля. Для сохранения его национального достоинства.

Мне кажется, что спрашивать на это разрешения у властей — пустая и ненужная формальность.

Хочу привести еще пример — к чему приводит такая политика.

Было лето 1975 года. В Кирьят-Арба, как я уже говорил, была комиссия, которая искала возможности для поселения евреев в Хевроне. Одним из объектов для этой цели была больница «Хадасса». Здание ее пустовало, было страшно запущено, не охранялось ни полицией, ни войсками. Обратились к раву Левингеру, и он сказал:

— Следует написать еврейским властям. Причем в ультимативной форме: разрешат — поселимся, не разрешат — все равно поселимся. Но обратиться нужно.

И написал письмо. Я тогда плохо знал иврит, не помню точно, что именно в этом письме было, но факт — обращение имело место.

Какой же оказалась реакция властей? Нам не ответили ни устно, ни письменно. Зато ответили по существу: в «Хадассу» прислали довольно большую группу солдат, и те несли вахту днем и ночью.

А мы, так и не дождавшись ответа, собрали людей из Кирьят-Арба и спустились в Хеврон. Подошли к зданию «Хадассы», попытались проникнуть внутрь. Но кругом были солдаты, и пройти не удалось никому. Убедившись, что все подходы охраняются, мы отступили.

Так закончилась первая попытка — провалом, неудачей. Вот к чему привело обращение к властям.

Через пару дней из армии на побывку пришел Элиэзер Броер. Я предложил ему спуститься со мной в Хеврон, замазать краской позорную надпись, извещавшую, в какие часы евреям позволено входить в Меарат га-Махпела. По дороге мы неожиданно обнаружили, что возле «Хадассы» нет ни солдат, ни охраны. И сообщили об этом раву Левингеру. Ответ его был такой:

— Надо подождать, мы ведь написали письмо… Подождем месяц, два. Дело серьезное. Нужно время, чтобы принять решение.