Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

• Название: Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
• Автор: Мигель Унамуно
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1973

В этой книге представлены произведения крупнейших писателей Испании конца XIX — первой половины XX века: Унамуно, Валье-Инклана, Барохи. Литературная критика — испанская и зарубежная — причисляет этих писателей к одному поколению: вместе с Асорином, Бенавенте, Маэсту и некоторыми другими они получили название "поколения 98-го года".

В настоящем томе воспроизводятся работы известного испанского художника Игнасио Сулоаги (1870–1945). Наблюдательный художник и реалист, И. Сулоага создал целую галерею испанских типов своей эпохи — эпохи, к которой относится действие публикуемых здесь романов.

Перевод с испанского А. Грибанова, Н. Томашевского, Н. Бутыриной, B. Виноградова.

Вступительная статья Г. Степанова.

Примечания С. Ереминой, Т. Коробкиной.

---

— Пипо — несчастный человек, — пояснил Гольфин, знавший художника. — Чтобы заработать на жизнь, он рисует, что прикажут. Он и родную мамашу не пожалеет, лишь бы хорошо заплатили.

LII

Дня через четыре после публикации номера «Арлекина» с оскорбительной карикатурой Тьерри, Добон и Гольфин вышли из редакции на улице Хакометресо, чтобы встретиться с доном Хасинто Паласио дель Кампо и доном Мелитоном Гарсиа, ожидавшими их в кафе «Форнос».

Они прошли по улице Эль-Десенганьо, потом до Ла-Ред-де-Сан-Луис и по Эль-Кабальеро-де-Грасья. Подходя к улице Алькала, Гольфин неожиданно указал друзьям на Пипо. Карикатурист, человек жалкий, неприметный и невзрачный, шел, понурив голову, устремив взгляд в землю и кутаясь в серое поношенное пальто.

— Это он? — спросил Хайме.

— Да, — ответил Гольфин. — Человечек, которого ты видишь, рисует такие злые карикатуры.

Тогда Тьерри, подняв трость, бросился на карикатуриста и нанес ему сильный удар по голове. Пипо покачнулся и рухнул наземь.

— Подохни, собака! — закричал обезумевший Хайме.

Сотрудники схватили его за руки и торопливо потащили по улице Алькала.

Вокруг упавшего собрался народ.

— Это хулиганство! — заорал кто-то. — Лови их! Вон они побежали.

— Вон они! Вон они! — подхватил другой. — Держи их!

Журналисты свернули за угол и, чтобы сбить погоню со следа, смешались с толпой, выходившей из театра «Аполлон», а потом сошлись в кафе на улице Форнос, где было полно посетителей и черно от табачного дыма.

Как всегда всем довольный, дон Хасинто Паласио дель Кампо нашел, что удар Тьерри был весьма убедительным аргументом, этаким палочным доводом, столь модным в былые времена. Дон Мелитон, напротив, струхнул, предвидя, что за побоями последуют выстрелы.

В кафе уже шли оживленные разговоры о драке. За соседним столиком сидели военный врач, только что вернувшийся с Кубы, и слегка подвыпивший пехотный капитан, жизнерадостный, веселый малый, сотрудничавший в одной республиканской газете в качестве специалиста по бою быков и известный среди тореро под кличкой «Просто-чудо». К ним присоединился тощий генерал-карлист с длинными усами, он нескончаемо рассказывал о сражениях, хотя злые языки утверждали, что он никогда не нюхал пороху и отсиживался в ставке претендента{295}, составляя отчеты — это был его высший воинский подвиг — и питаясь, из общего котла.

Оказавшись в кафе, друзья принялись пить и беседовать. Хайме, все еще несколько возбужденный, рассматривал лепные украшения на стенах и потолке. Рядом за столиком сидел известный журналист, вечный полуночник и малоспособный человек со зверским выражением лица. Статьи его, однако, были не лишены известной остроты. Компанию ему составлял старый сайнетеро, личность весьма бестактная, с замашками шантажиста; иногда он выступал в роли театрального и музыкального критика. Зимой он имел обыкновение щеголять в цилиндре, сером плаще и с тростью. О нем рассказывали множество анекдотов. Однажды он договорился с неким итальянским тенором по имени Палавичини или что-то в этом роде, что за двести песент напишет и поместит в газете большую хвалебную статью о нем. Настал день спектакля, но певец не прислал обещанных денег, а рецензию нужно было напечатать. Сайнетеро упомянул о выступлении нескольких солистов, а о теноре-обманщике отозвался так: что касается тенора Палавичини, он, без сомнения, много обещает, но сбудутся ли его обещания — покажет время.

С журналистом и сайнетеро сидели маркиз де ла Пьедад, не скрывавший своей склонности к извращениям, и его партнер, прозванный Санчо; это был толстый, круглый увалень, который так и сыпал пословицами. Этот болтун, фанфарон, враль и бахвал стремился быть первым в любом деле — как в хорошем, так особенно и в дурном. Бесстыдник? На свете нет второго такого бесстыдника, как он. Порок? Он страдает всеми пороками. Венерические болезни? Всеми он переболел. Несмотря на все свои рассказы, Санчо был добрым и отзывчивым человеком, готовым всегда помочь ближнему.

Рассуждения маркиза де ла Пьедад явно выводили из себя сайнетеро, который громко советовал аристократу заняться ремеслом Прохиндея, Редиски и других подобных типов, вертевшихся в кафе.

Под шум разговоров и споров в заведение заглянул некий писатель, косматый субъект с трубкой во рту, за которым бежала собачка. Писатель этот, типичный представитель богемы, только что приехал из Парижа, и ему страстно хотелось быть похожим на художников-романтиков тридцатых годов, поэтому он отрастил длинные волосы. Видимо, кого-то разыскивая, он продефилировал между столиками и с мрачным, высокомерным и разочарованным видом вышел из кафе.

Измученный Тьерри, у которого от усталости пересохло в горле и во рту была горечь, покинул кафе только на рассвете.

LIII

В редакциях скоро узнали, кто учинил расправу над Пипо. Некоторые газеты, правда, не называя имен, прямо намекали на Тьерри и его друзей. Им вменялось в вину намерение запугать противников с помощью дубины.

Несколько дней спустя в доме Хайме появилась скромно одетая молодая особа, жена карикатуриста Пипо. Она заявила, что после полученного удара муж ее слег и не может работать. Врач говорит, что вернуться к привычному образу жизни Пипо сможет не раньше чем через неделю. Ей советуют обратиться в суд, но она предпочитает договориться с Тьерри, потому что понимает вину мужа, который ни за что ни про что, без всякого повода оскорбил Хайме.

Тьерри ответил:

— Я согласен на все. Скажите, пожалуйста, сколько я должен вам уплатить, чтобы возместить убытки?

— Я считаю, что за время болезни моего мужа мы потеряем на непредвиденные расходы и за пропущенные рабочие дни приблизительно пятьдесят дуро, — ответила женщина.

— По-моему, этого мало. Если угодно, я дам вам сто дуро.

— Нет, нет, ни в коем случае. Если болезнь продлится дольше, чем мы рассчитываем, я приду к вам еще раз.

— Очень хорошо.

— Я должна дать вам расписку?

— Нет, сеньора. Мне достаточно вашего слова.

Расстались они друзьями. Тьерри заверил, что от всего сердца желает карикатуристу скорейшего выздоровления. Дело до суда не дошло.

Скандальные истории с перебранками и драками привели к тому, что некоторые внештатные сотрудники перестали посещать редакцию «Шута». Нашлись и такие, которые переметнулись на сторону противника и начали сотрудничать в «Арлекине». Новоиспеченная газета приходила в упадок. Это стало очевидным. Даже набор и бумага от номера к номеру становились все хуже и хуже. Вскоре ушли Вильяверде и Гольфин, двое из числа главных сотрудников редакции. Перед уходом они устроили одну выгодную сделку: обратились в министерство социального обеспечения за пособием из рептильного фонда, получив таким образом деньги дважды — из фонда и от редакции, как уверял дон Хасинто Паласио дель Кампо.

На прощание Гольфин и Вильяверде рассказали дону Хасинто довольно забавную историю.

Однажды они договорились с некой важной персоной из министерства, что за две тысячи песет замнут одно дельце и не допустят его огласки в «Шуте». Подойдя к дверям министерства, Вильяверде спрашивает товарища:

— Я поднимусь?

— Иди.

Расстроенный Вильяверде возвращается в подъезд и грустно сообщает коллеге:

— Знаешь, нас надули: мне дали только тысячу.

— Как так? Ведь они обещали две.

— Не дают больше, и все.

Опечаленные приятели миновали Пуэрта-дель-Соль, зашли в «Кафе де Мадрид» и сели в углу, за свободный столик.

— Сейчас мы попросим официанта разменять нам эту купюру в тысячу песет, — предлагает Вильяверде.

— Но сперва одна маленькая предосторожность. Развяжика этот ботинок, — говорит Гольфин, указывая на правую ногу друга.

Несмотря на свой обычный цинизм, Вильяверде покраснел, как индюк. Дело в том, что в министерстве журналист получил две тысячи, затем снял в коридоре ботинок и засунул в него одну из ассигнаций в тысячу песет.

Пойманный с поличным, Вильяверде спросил товарища:

— Как же ты, дьявол, догадался, что я проделал такую штуку?

— Еще спрашиваешь! Однажды я сам ее проделывал.

— И все сошло гладко?

— Да.

— Какой же я невезучий, — бесстыдно заключил журналист.

«Шут» терпел крах, газета почти не расходилась, ее сотрудники и благожелатели постепенно покидали редакцию. Один лишь дон Хасинто Паласио дель Кампо был по-прежнему доволен и ожидал минуты, когда выпустят специальный номер газеты с рассказом о том, что случилось с ним на Кубе.

Издание дышало на ладан, «Жаба» испускала дух. Тем не менее Тьерри успел подготовить еще два задиристых номера, дня за четыре написав шесть больших отпечатанных в три полосы страниц, то есть почти двести обычных книжных страничек. Третий номер, который Хайме тоже намеревался выпустить в одиночку, закончить ему так и не удалось. В голове его не рождалось больше ни смелых мыслей, ни воинственных фраз. Увидев, что его перо, как мертвое, лежит на бумаге, он яростно отшвырнул его и сказал: