Михаил Гершензон - Избранное. Мудрость Пушкина

• Название: Избранное. Мудрость Пушкина
• Автор: Михаил Гершензон
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-98712-172-6

Михаил Осипович Гершензон – историк русской литературы и общественной мысли XIX века, философ, публицист, переводчик, неутомимый собиратель эпистолярного наследия многих деятелей русской культуры, редактор и издатель.

В том входят три книги пушкинского цикла («Мудрость Пушкина», «Статьи о Пушкине», «Гольфстрем»), «Грибоедовская Москва» и «П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление». Том снабжен комментариями и двумя статьями, принадлежащими перу Леонида Гроссмана и Н. В. Измайлова, которые ярко характеризуют личность М. О. Гершензона и смысл его творческих усилий. Плод неустанного труда, увлекательные работы Гершензона не только во многих своих частях сохраняют значение первоисточника, они сами по себе – художественное произведение, объединяющее познание и эстетическое наслаждение.

---

а в черновой было: холодною. Он пишет:

Души моей холодный мрак

(«Уныние», черн.).

Душа, померкнув, охладела

(«Я видел смерть»).

С померкшею душой святыне предстоит,
Холодный ко всему и чуждый умиленью

(«Безверие»).

XII

Итак, основной образ пушкинского миросозерцания построен, как у Гераклита, по принципу безусловного монизма. Он мыслит чистое бытие как невещественно-пламенеющую и светящую мысль, и, наоборот, душевную жизнь – как известные состояния одухотворенного вещества, как полный движения и, конечно, светящий жар, или холод с неподвижностью и тьмою. Это понимание души должно было привести Пушкина в его безотчетном мышлении к той же психологической теории, какую развил Гераклит. Если душа есть по существу движение-огонь, то в своих проявлениях она неминуемо осуществляет закономерные состояния вещества, то есть душевные процессы облекаются в одну из трех форм вещества, либо в газообразную, либо в жидкую, либо в твердую. Это предположение подтверждается многочисленными показаниями Пушкина.

К первому разряду (газообразность душевных состояний) относятся две группы свидетельств Пушкина. Первая обобщается мыслью, что некоторое душевное состояние разлито в воздухе, как бы и есть самый воздух, объемлющий человека, так что человек помимо воли дышит им. Так Пушкин говорит:

Еще поныне дышит нега
В пустых покоях и садах

(«Бахчисарайский фонтан»).

Он даже не подозревает странности и смелости своих слов, когда пишет в черновом наброске о Тавриде:

Покойны чувства, ясен ум,
Пью с воздухом любви томленье,

и немного ниже:

Тебя я посещаю вновь,
Пью (жадно) воздух сладострастья.

Как в другом месте, приведенном выше, он говорит: «Пылает близ нее задумчивая младость», так он скажет:

Одна была – пред ней одной
Дышал я чистым упоеньем
Любви поэзии святой

(«Разг. книгопрод. с поэтом»).

точно самый воздух, окружающий любимую женщину, насыщен любовью. Таковы же у него многочисленные речения «дышать счастьем», местью, изменой, – например:

Мы в беспрерывном упоенье
Дышали счастьем

(«Бахчисарайский фонтан»).

Гирей, изменою дыша

(Там же).

Теперь дыши его любовью
(«Цыганы»).

Сюда же надо отнести такое выражение, где известное душевное состояние рисуется как насыщенная им воздушная струя:

Желаний огонь во грудь ее вдохнув

(«Гавриилиада»).

Вторую группу, по существу тождественную с первой, но по характеру образа отличную, составляют те речения Пушкина, в которых душа в целом или отдельное ее состояние представляется как бы особенной волной воздуха, пересекающей окрестный нейтральный воздух: «душа летит» куда-нибудь, или «лечу мечтой» куда-нибудь, Самое разительное место этого рода образ совершенно наглядный – уже было приведено выше:

и молнийной стрелой{145}
Душа к возвышенной душе твоей летела

(«К Жуковскому»).

чисто гераклитовский образ огненной воздушной струи,

К тебе я сердцем улетаю

(«Руслан и Людмила», V).

и сердце понеслось Далече

(«А, Шенье»).

Ум далече улетает

(«Зорю бьют»).

На крыльях вымысла носимый,
Ум улетал за край земной

(«Руслан и Людмила», Эпилог).

Я пил, и думою сердечной
Во дни минувшие летал

(«Друзьям»).

Все думы сердца к ней летят
О ней в изгнании тоскую

(«Бахчисарайский фонтан»).

В изгнаньи скучном каждый час,
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем

(«Горишь ли ты»).

Куда с надеждой и тоской
Ее желанья улетали

(«Всеволожскому»).

Туда летят желания мои

(«Желание»).

Мечты летели за мечтами

(«Руслан и Людмила», V).

На время улети в лицейский уголок
Всесильной, сладостной мечтою

(«Взглянув когда-нибудь»).

Но верною мечтою
Люблю летать, заснувши наяву,
В Коломну, к Покрову

(«Домик в Коломне»).

Лечу к безвестному отважною мечтой

(«К Жуковскому»).

И думой им во след летит

(«Руслан и Людмила», I).

Наконец, иногда душевное состояние представляется Пушкину в виде воздушного существа, выделившегося из человека и реющего над ним:

Мечта знакомая вокруг меня летает

(«Погасло дневное светило»).

Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой

(«Приметы»).

И сны зловещие летают
Над их преступной головой

(«Братья разбойники»).

И снова милые виденья
В часы ночного вдохновенья,
Волнуясь, легкою толпой
Несутся над моей главой

(«Евгений Онегин», I. 58–59, черн.).

Там доле яркие виденья…
Вились, летали надо мной

и там же дальше:

Какой-то демон обладал
Моими играми, досугом:
За мной повсюду он летал

(«Разг. книгопр. с поэтом»).

как в стихотворении к княгине З. А. Волконской:

И над задумчивым челом…
И вьется, и пылает гений.

Мы увидим дальше, что в «Илиаде» ярость Ахиллеса изображена совершенно так же – выделившейся наружу из него: вокруг его головы во время сражения пылает страшное пламя. Законы мифотворчества неизменны во все времена, им равно следуют и древнеэллинский рапсод, и русский поэт XIX столетия.

XIII

Столь же привычно Пушкину представление о душе как о жидкости, со всеми свойствами жидких тел. Душа в газообразном состоянии есть ее быстрое и равномерное движение в пространстве; душа как жидкость, во-первых, прикреплена к месту, заключена в некоторое вместилище, и во-вторых, подвержена температурным изменениям: согреваясь – волнуется или кипит, остывая – утихает. Здесь Пушкин чаще, чем где-нибудь, употребляет метонимии: грудь, сердце и кровь, либо как обозначения вместилищ, либо как синонимы душевной жидкости.

Для Пушкина нисколько не странно уподобление Байрона в его душевной жизни морю:

Твой образ был на нем означен,
Он духом создан был твоим:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем неукротим

(«К морю»).

Точно так же, – как жидкость, заключенную в водоем, – он изображает и собственную жизнь в известном наброске 1823 г.:

Кто, волны, вас остановил,
Кто оковал ваш бег могучий,
Кто в пруд безмолвный и дремучий
Поток мятежный обратил?

Как уже сказано, Пушкин изображает душевную жидкость в двух состояниях: более сильного движения на месте – кипения, и менее сильного – волнения.

Я закипел, затрепетал

(«Выздоровление»).

любовник под окном
Трепещет и кипит

(«К вельможе»).

Младые граждане кипят и негодуют

(«Вадим»).

Он весь кипит, как самовар

(«Граф Нулин», черн.).

Вдруг витязь мой,
Вскипев…

(«Руслан и Людмила», II).

Кипящий Ленский

(«Евгений Онегин», VI).

Нетерпеливый конь кипит

(«Руслан и Людмила», V).

Конь героя,
Врага почуя, закипел

(Там же).

Кипят оседланные кони

(«Кавказский пленник»).

Я молод был.
Моя душа
В то время радостно кипела

(«Цыганы»).

И, закипев душой, терялся в нем

(«Гавриилиада»).

Душа кипит и замирает

(«Погасло дневное светило»).

мечтанья
Души кипящей и больной

(«Полтава»).

Любви безумные страданья
Не перестали волновать
Младой души, печали жадной

(«Евгений Онегин», VI).

Тоскующей души холодное волненье

(«Напрасно, милый друг»).

Умы кипят – их нужно остудить

(«Борис Годунов»).

С его озлобленным умом,
Кипящим в действии пустом

(«Евгений Онегин», VI).

Младых повес счастливая семья,
Где ум кипит

(«А. М. Горчакову»).

О, нет, хоть юность в нем кипит

(«Друзьям»).

Не юноше, кипящему безумно

(«Борис Годунов»).

Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей

(«Евгений Онегин», I).

Страстей неопытная сила
Кипела в сердце молодом

(«Египетские ночи»).

Страстей кипящих буйный пир

(«Евгений Онегин», II, черн,).

Но чувства в нем кипят, и вновь
Мазепа ведает любовь

(«Полтава»).

И страсти в нем кипят с такою силой

(«Анджело», черн,),(Страсти)

С каким волнением кипели
В его измученной груди!

(«Цыганы»).

И горькие кипели в сердце чувства

(«Вновь я посетил»).

Опять кипит воображенье

(«Евгений Онегин», I).

Мечты кипят

(«Воспоминание»).

Тобой кипят любви желанья

(«Подраж, на темы «Песни песней», черн,).

Желания кипят, я снова счастлив, молод

(«Осень»).

Но в нас кипят еще желанья

(«К Чаадаеву»).

В его груди кипит желанье

(«Какая ночь»).

Пой сердца юного кипящее желанье

(«А. А. Шишкову»).

Нет, не вотще в их пламенной груди
Кипит восторг

(«Борис Годунов»).

Кипя враждой нетерпеливой

(«Евгений Онегин», VI).

Рогдай весельем закипел

(«Руслан и Людмила», II).

А в сердце грех кипел

(«Анджело»).

Надеждой новою
Германия кипела

(«Недвижный страж дремал»).

В нем пунша и вина кипит всегдашний жар

(«К портрету Каверина»).

В нем кровь и мысли волновал
Жар ядовитого недуга

(«Братья разбойники»).

С младенчества дух песен в нас горел
И дивное волненье мы познали

(«19 октября»).

Пылать – и разумом всечасно
Смирять волнение в крови

(«Евгений Онегин», VIII).

Младую грудь волнует новый жар

(«Гавриилиада»).

В те дни, когда от огненного взора
Мы чувствуем волнение в крови

(Там же).

Очнулась, пламенным волненьем
И смутным ужасом полна

(«Руслан и Людмила», II).

пламенным волненьем
И бурями души моей

(«Не тем горжусь я»).

Ум сомненьем взволновал

(«Дар напрасный»).

Невольно предавался ум
Неизъяснимому волненью

(«Бахчисарайский фонтан»).

В волненьи бурных дум своих

(«Евгений Онегин», IV).

В волненьи своенравных дум

(«Руслан и Людмила», III).

В душе утихло мрачных дум
Однообразное волненье

(«Таврида»).

И мыслей творческих напрасное волненье

(«Война»).

И сладостно мне было жарких дум
Уединенное волненье

(«В. Ф. Раевскому»: «Ты прав, мой друг»).

в черновой было: «И полноту кипучих, жарких дум».