Карел Чапек-Ход - Чешские юмористические повести. Первая половина XX века

• Название: Чешские юмористические повести. Первая половина XX века
• Автор: Карел Чапек-Ход
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1978

В книгу вошли произведения известных чешских писателей Я. Гашека, В. Ванчуры, К. Полачека, Э. Басса, Я. Йона, К. М. Чапека-Хода, созданные в первой половине XX века. Ряд повестей уже издавался в переводе на русский язык, некоторые («Дар святого Флориана» К. М. Чапека-Хода, «Гедвика и Людвик» К. Полачека, «Lotos non plus ultra» Я. Йона) публикуются впервые.

---

Все-то она сразу же поймет и всем овладеет.

И только специалисты по чешскому языку, орфографии и стилистике, да еще — географы, обычно теряют время даром, пытаясь обучить возлюбленных своим наукам. Женский мозговой аппарат к ним абсолютно не приспособлен.

Учебный период длится год, от силы два, и сменяется полной капитуляцией супруга.

«Так было и здесь, именно так, а не иначе,— все больше укреплялся я в своем мнении,— дом этот, с его комфортом, могла создать только большая любовь. Сообразительная Марженка дополнила свое образование путешествиями в дальние края и переименовала себя в Мери». И тут-то я наконец понял причину ее неудовлетворенности жизнью, понял, почему она на коленях умоляла супруга переехать из этого города куда угодно. Ведь здесь плевать хотели на ее благородное имя «Мери», ведь для всех она осталась Марженкой из Драсовки. Начинать жизнь заново можно только на новом месте. С чего это вдруг ромашку станут считать орхидеей! Здесь не забыли ее происхождения — и это терзает душу женщины. И ничто не может ей помочь: ни три шкафа элегантнейших нарядов, ни сундук умопомрачительных шляпок, при виде которых все дамы Чехии и Моравии готовы умереть от зависти. Не помогают ни роскошная ванная, ни машина, ни парочка красивых детей, ни муж-добряк. Она страдает, нервничает, она чувствует себя несчастной!

Молча, неподвижно стояли мы с доктором Жадаком в зимнем саду, среди пальм.

«А хуже всего другое! Эта женщина руководствуется строгими правилами гигиены, а дети ее выглядят, как бескровные восковые ангелочки, как бестелесные неземные пушинки. Почему не ходят они в школу? Почему все время болеют? Почему к ним то и дело зовут университетских профессоров-медиков из Праги? Видимо, от переизбытка всяких благ их жизненная энергия слабеет. Да, именно так! Дом этот не дает своим обитателям дышать свежим ветром, дождем и метелями. Вместо здоровой земной пищи он пичкает их медикаментами. Дети превратились в химические соединения, а надежный каменный дом, лишенный семейного уюта и тепла,— в мрачную и холодную тюрьму. От радости кудри вьются, в печали секутся. А радости-то здесь и не хватает…»

Мы находились уже в последней, угловой комнате правого крыла, и я догадался, что наша экскурсия окончена.

— Пррошу! — доктор толкнул боковую дверь и посторонился, давая мне пройти. Мы оказались на застекленной веранде, тянувшейся вдоль всей задней части дома. Она выходила в грустный, предвесенний сад с голыми корявыми деревьями. За ними виднелись домишки предместья, а дальше — поля с белыми пятнами снега, горы, поросшие лесом, и вершина Клучак, окутанная туманом.

Я стоял и смотрел.

«Страсть пани Мери к порядку вполне объяснима. Ведь у нее же дети,— размышлял я, взяв предложенную сигарету.— Дети! Если бы все пустить на самотек, повинуясь извечным компромиссам между зовом природы и требованиями человеческого общежития, то сразу же после рождения первого ребенка она бы захлебнулась в домашней работе. Какого труда стоит положить все на свои места! Только кончишь уборку, а уже детишки снова переворачивают все вверх дном во имя естественного беспорядка и первозданного хаоса, стремясь к тому, чтобы все было перепачкано и ободрано, разорвано и перерыто, чтобы, как муравьи по лесу, по дому расползались бы крошки, грязные следы, чтобы дверные ручки были липкими от меда, а полы заляпаны жиром и чтоб под крышкой пианино валялись шкварки. Вещи вокруг детей горят синим пламенем, сгорая от бесцеремонного с ними обращения. Они способны уничтожить все — дерево крепчайших пород, металл, не поддающийся ржавчине, мрамор и камень, который не в силах были разрушить даже целые геологические эпохи. Все трепещет от страха перед детьми — трескается посуда, убегает молоко, ломаются ложки, перья, карандаши, бьются хрустальные вазы: ничему не сносить головы! У почтенных предков на портретах вдруг вырастают под носом усы, семейный альбом превращается в коллекцию незрячих физиономий, а позолоченный самовар, подарок великого князя,— в нелегальный ночной горшок. Все летит кувырком из-за этой удивительной детской энергии, направленной на жадное познание предметного мира, которое просто-таки немыслимо без того, чтобы не разобрать и не заглянуть во внутрь, чтобы не испытать материю на прочность, ломая ее и круша, вытягивая и откручивая. Поэтому лишь в бездетных семьях все вещи выглядят как новенькие, будто только вчера их расставили по местам и ни разу к ним не прикасались».

Мы смяли окурки и, затолкав их в горшок с пеларгониями, молча двинулись по веранде.

«Но ведь и бездетные супруги,— продолжал я размышлять,— не так уж и бездетны. Парадокс состоит в том, что именно в бездетных семьях обычно бывает великое множество детей. Нет им числа, и женщина там работает не покладая рук. Прямо не знает, за что хвататься! Ее главный ребенок, который стоит четверых, это — муж. Он весь, с головы до ног, требует заботы. Надо заботиться о его носках, о шляпе, на которой все время появляются жирные пятна; о его чувствительном желудке, страдающем от резей; о его крепком, целительном сне. Заботиться, чтобы он вовремя принимал ванну и менял носовые платки и чтобы не простужался. Муж бездетной женщины — это тот же ребенок, чистенький и ухоженный как куколка, предмет ее материнской гордости. За ним следует целая толпа детей неодушевленных, но требующих, пожалуй, еще большего внимания. Только ничего не смыслящий в жизни человек может подумать, что бездетная женщина не знает, куда себя девать от скуки. Каких забот, например, требуют одни только волосы! Их надо мыть, красить в цвет пакли, делать перманент, ежедневно укладывать. Сколько надо вложить ума, души, терпения, если хочешь, чтобы эти капризные детки тебя слушались. А лицо, а маникюр, а белье, которое так и норовит удрать со своих полок в шкафу, как школьник с урока! А всякие там капризные платочки, туфельки, обожающие грязь и естественный беспорядок, кухонная посуда, которую хлебом не корми, дай только вымазаться подгорелым жиром. А варенья, что страдают от плесени, а печь, что дымит, как нахальный подросток! Их целые сотни, слабых, беззащитных детей, что тянут к ней свои руки, требуя любви и внимания. Они толпой окружают свою мамочку, виснут на ней, снятся во сне, увязываются за ней на лекции о Китае или Туркестане, на концерты, где мамочке не сидится спокойно, потому что она тревожится о своих покинутых сиротках. И неудивительно, что она нервничает от стольких материнских забот. И какое ей дело до Туркестана? Кто, хотел бы я спросить, кто посмеет ее упрекнуть, что она избегает экскурсий и не любит загородных прогулок, не любит с тех самых пор, когда ее вместе с мужем,— а оба были в новых весенних костюмах,— застала гроза, и они пришли домой промокшие до нитки, грязные, простуженные. Что может быть хуже для такой дамы!

Но пани Мери? У нее ведь двое живых детей! Нет, здесь что-то не то!..»

Погруженный в свои мысли, я очень невнимательно слушал пояснения четвертого по счету сопровождающего, которым теперь стала пожилая кухарка в поварском колпаке и белоснежном кружевном переднике, встретившая нас в кухне.

Как только мы вошли, она сразу же принялась рассказывать об аппарате для варки черного кофе, о кухонных комбайнах, которые перемалывают, крошат, дробят, о миксерах для приготовления теста и взбитых сливок, о преимуществах электрических плит и решеток для поджаривания отбивных, бифштексов, тостов, о способах приготовления в доме Жадаков pommes frittes [72] по рецепту знаменитого Булана.

Спускаясь с доктором на первый этаж, я вспомнил высказывание Гоббса {100} о собственнической психологии: владение теми или иными ценностями дает собственнику приятное чувство превосходства над другими людьми.

Когда мы оказались перед входом в адвокатскую контору, где начиналась лестница в подвал, доктор Жадак, о чем-то поразмыслив, хрипло произнес:

— Внизу у нас пррачечная, центральное отопление и рразные кладовые!

Мы посмотрели друг на друга.

Я махнул рукой, мол, «бог с ними», и сказал:

— Но мне хотелось бы посмотреть то место, где замурована монахиня, согрешившая с молодым егерем.

— С егеррем? — переспросил доктор Жадак и с иронической готовностью показал на вход в канцелярию:

— Пррошу!

Мы прошли через две темные комнаты, наполненные стуком пишущих машинок.

— Господин доктор, подпишите пожалуйста,— догнала нас старообразная барышня в очках.

— Я скорро веррнусь!

Оказавшись в последней комнате конторы, мы через ржавую дверь,— ею, видно, пользовались очень редко,— вышли в боковой коридорчик, заканчивающийся наглухо закрытыми воротами, из-за которых доносился уличный шум, шаги и голоса прохожих.

Выбрав из связки ключей самый маленький — от английского замка — доктор открыл обитые жестью двери какой-то кладовой, впустил меня внутрь и сказал: