Садриддин Айни - Рабы

• Название: Рабы
• Автор: Садриддин Айни
• Издательство: «Художественная литература»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1975

В романе «Рабы» С. Айни широко и на конкретном материале раскрывает жизнь народов Средней Азии до революции и после нее.

Безрадостна и темна жизнь угнетенного, а жизнь рабов и женщин — ужасна. Недаром Некадам, герой романа, сравнивает свою жизнь с положением птицы, попавшей к змее.

Но всему приходит конец. Приходит конец и безраздельному господству баев и мулл, народ с оружием в руках борется за равноправную, счастливую жизнь. Бывшие рабы берут власть в свои руки и начинают строить новое общество.

Вступительная статья М. Турсун-заде

Примечания М. Шукурова

Иллюстрации художника К. Туренко

---

Но на третий день ухудшилось положение на заводе. Патронов осталось мало. Чувствовалась нехватка в еде, запасы воды подходили к концу.

После короткого совещания заводского комитета командир сказал:

— Товарищи! До сего дня к нам не пришли на помощь ни со стороны Самарканда, ни из Кагана. Никого нет. Если мы здесь останемся, нас всех перебьют. У нас есть вагоны на станции. Паровоз есть. Поэтому приказываю: ночью всем погрузиться. Поедем на Самарканд.

Несколько человек запротестовало:

— Мы будем биться до конца!

— Мы не оставим бухарских революционеров, осажденных в Кагане!

— Бессмысленно! — ответил командир. — Патронов у нас хватит часа на два, не больше. Запасы продуктов и воды на исходе. Их тоже не хватит на весь день. Наша напрасная смерть бухарским революционерам не принесет пользы ни на грош. Они там еще могут держаться, а мы уже нет.

Выступил начальник станции:

— Товарищи! У нас есть только два вагона и один паровоз. Остальной состав, еще когда была связь с Каганом, ушел туда, в распоряжение Колесова. Воды так мало, что паровоз можем снабдить только до Зияуддина, да и то едва ли хватит. Чем больше задержимся, тем меньше останется воды.

Командир приказал:

— По вагонам!

Народ пошел к вокзалу. Женщины заметались между станцией и поселком, пытаясь захватить из дому кое-какие пожитки.

В это время, остервенев и набравшись смелости, противник появился снова и подошел ближе, чем раньше.

Его опять отбили. Налеты стали чаще, но напасть на поезд эмирские бухарцы все же опасались.

Наконец все погрузились. Вооруженные рабочие легли на крышах вагонов, стали на паровозе. Паровоз дал гудок. Поезд тронулся.

Но не проехали и полуверсты, как пришлось остановиться: путь оказался разрушенным, шпалы сожженными, а рельсы отброшены или оттащены далеко в сторону.

Рабочие сошли и, не теряя времени, принялись разбирать оставшийся позади путь. Поднятые рельсы и шпалы положили впереди. Состав снова двинулся вперед.

Так двигались всю ночь. Пройдя по новому пути, возвращались, разбирали, стелили впереди, двигались снова.

И всю ночь сзади полыхало алое пламя пожара, вскидывая высоко в небо искры. Горел кызыл-тепинский завод.

Когда отступавшие из Кагана под охраной отряда Колесова, так же поднимая пройденное полотно и стеля его впереди, добрались до Кызыл-Тепе, они увидели, что на станции не осталось ничего, кроме развалин да дымящейся золы от сгоревшей станции. Не было и воды, в которой они очень нуждались.

После долгих поисков обнаружили водоем на заводском дворе. В нем оставалось немного грязной воды. Ее всю вычерпали в паровоз.

Тогда на дне водоема обнаружили трупы людей, брошенных туда со связанными руками и ногами, к которым были привязаны куски железа.

Это были рабочие, не успевшие или не захотевшие уйти вместе со всеми. Они попали в руки противника во главе с Кали-Султаном,[120] Урман-Палваном, Хаитом-амином, Бозором-амином и Абдуллой-хозяйчиком.

9

В глухой степи между Нур-Атой и Шафриканом в казахской юрте, потрескивая, горел костер.

Несколько человек, окружив костер, отогревали иззябшие руки и ноги.

Один из сидевших встал и вышел наружу посмотреть на небо.

По ночному небу низко ползли тяжелые черные тучи, он вернулся в юрту и сказал:

— Как же казах найдет дорогу? В небе — ни звездочки. Не миновать нам беды, — собьется он с дороги и заведет нас либо в Нур-Ату, либо в Шафрикан.

— Другого ничего нам не придумать. Придется довериться казаху и положиться на волю божью! — ответил один из них.

Замолчали, слушая, как трещит хворост в огне.

Булькнула вода, закипая в чугунном кувшине. Временами шелестел ветер, и костер шарахался, словно от удара.

Невеселая тишина зимней недоброй ночи. Вошел казах и принес пресную, испеченную в золе лепешку и чайник с пиалой.

— Вот вам, пейте чай, покушайте хлеб, а я дойду до соседней зимовки за лошадьми и ослами. Тогда и поедем.

— Через сколько ж часов мы доберемся до Джизака?

— А я ваших часов-масов не понимаю. Одно скажу: если в полночь выедем, завтра я вас выведу из владений эмира и приведу на землю большевиков.

Казах ушел. Чай был заварен. Юноша сел у входа, чтобы, разлив чай, снова налить в кувшин воду. Наполнив пиалу, юноша первую протянул самому старшему из сидящих, которому было лет семьдесят, и сказал:

— Ага, расскажите нам что-нибудь, чтоб не думать о том, что может случиться завтра.

— Ничего не случится, чего не предопределено богом и не написано у нас на лбу! — ответил третий.

По мусульманским преданиям, судьба человека предопределена заранее и со дня его рождения невидимыми письменами начертана у него на лбу.

Старик поставил перед собой горячую пиалу и как бы нехотя вспомнил:

— Поэт Бобо Тахир Лури[121] сказал:

Если бы злой недуг
          Меня лишь один постиг!
 Если б беду лишь одну
          Я нес на плечах своих!
Если б у ложа мне знать
          Иль врача, иль жену,
Если бы лишь одного знать
          Мне из этих двоих!

Вам понятны станут эти стихи, если признаюсь, что сам не знаю, о чем сожалеть, — о жестокости ли кровожадного эмира, или о безрассудстве и недомыслии, с которыми неразлучны действия младобухарцев, или печалиться за судьбу жены и детей, оставшихся у палачей эмира; печалиться ли, что на склоне дней своих беглецом скитаюсь в этой пустыне? «Если бы злой недуг меня лишь один постиг!»

Замолчав, старик взял остывший чай и выпил его двумя глотками.

Желая утешить старика, человек средних лет с седой бородой, сидящий рядом, сказал:

— Вы еще можете благодарить бога, что хотя жена ваша с малолетними детьми осталась в руках чиновников, но двое ваших старших сыновей здесь, с вами!

И он указал на двух мальчиков четырнадцати и шестнадцати лет, сидевших рядом со стариком.

— А сколько крови, сколько мучений вокруг. Не надо ходить далеко, взять хотя бы только два туменя — Гиждуванский и Шафриканский. Сколько там погибло людей, которых я знал близко, — сколько людей убито в своих домах или на улицах, а имущество их разграблено палачами эмира.

Таких известных джадидов, как Хаджи Сираджиддина[122] из Сактаре, Авезбека и Азимджана из Гиждувана, заковали в цепи, увезли в Бухару. Кто знает, какие страдания ждут их? Они будут убиты в темнице Бухарского арка.

Старик отпил чай и вздохнул:

— Вся моя семья — жена, дети, невестки, все попали в руки эмирских палачей. Но я благодарю бога. Я терплю и жду, когда, подняв против эмира всех крестьян, мы, джадиды, отомстим ему и за себя, и за наших убитых братьев.

Юноша неожиданно твердо сказал старику:

— Вы не сможете поднять крестьян против эмира. Никогда вы не сможете! Вы и ваши джадиды нашей бедняцкой нужды не знаете, ни наших бед, ни желаний. А если и знаете, то не ведаете, как нас от тех бед избавить. А и ведать будете, так не захотите нас избавлять. У вас заботы другие, а потому не вы поднимете нас. Не вы!

— Разве то, что ты и Сафар-Гулам скитаетесь со мной из пустыни в пустыню, не восстание крестьянской бедноты? — нахмурился человек средних лет с седеющей бородой. — Разве не я поднял вас против эмира?

Сафар-Гулям порывисто встал.

— Нет, не вы, Шакир-ака! Вы не смогли бы. Нас подняли большевики, ветер с большевистской земли, из Ташкента, из Самарканда.

Вдруг послышался топот лошадей. Спор прервался.

— Неужели так быстро вернулся казах? — удивился Сафар-Гулам, выскакивая из юрты.