Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны

• Название: Ничто. Остров и демоны
• Автор: Кармен Лафорет
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1969

Сюжет романа «Ничто»: приезд молодой девушки — Андреи, из деревни в Барселону, взаимоотношения ее с родственниками и новыми друзьями. Едва вступив в дом на улице Арибау, девушка почувствовала, что все в нем пропитано чем-то гнетущим. И хотя Андрея в конце концов привыкнет к этому дому и его обитателям, ее всегда будет поражать, как здесь «умели превращать в трагедию любой пустяк». Сделав рассказчицей юную, впечатлительную девушку, писательница получила возможность передать ощущение кошмара, возникающее из житейских мелочей.

В центре романа «Остров и демоны» — большая семья, члены которой связаны тяжкими, гноящимися, как старые запущенные раны, отношениями. И как переплелось в этих отношениях искреннее и лицемерное, страстное и расчетливое! Как тут отделить ревность, ущемленное самолюбие, обиду от потаенной алчности и хитрости? Где кончается благодарность и любовь, а начинается страх? Где проходит граница между истеричностью и хладнокровной спекуляцией?.. «Демоны» — хитросплетения человеческих страстей, которыми одержимы персонажи романа, не очень-то значительны и могучи. Это, скорее, вульгарные бесы, они повелевают не всесильными страстями, а жалкими страстишками. Но ведь в этом заключена и большая житейская правдивость…

Романы написаны в одном ключе — они как бы продолжают и дополняют друг друга, что и позволило объединить их под общей обложкой.

---

— И тебя тоже, дорогая моя, милая! Ты мне как сестра. Правда, Андрея… Ты же видишь… Я при тебе поцеловалась с Хайме!

Вернулись мы поздно вечером, ехали по автостраде, по самому берегу моря. Я смотрела на сказочные кружева, которые плели в черноте ночи волны, и на далекие огоньки баркасов.

— Только одно существо на свете я люблю, как вас. Может, даже и больше, чем вас обоих… а может, и нет. Хайме, может, тебя я люблю больше… Не знаю. Не смотри так, а то еще перевернешь машину. Иногда меня мучают сомнения, кого я люблю больше — тебя или…

Я внимательно слушала.

— Знаешь, дорогая, — сказал Хайме с иронией, в которой прозвучало детское отчаяние, — не пора ли сообщить нам это имя?

— Нет, не могу. — Она немножко помолчала. — Ни за что не скажу вам. Могу же я и от вас иметь какую-то тайну.

Неповторимые воскресенья! Они озаряли всю остальную неделю. Выходили мы из дому рано, Хайме уже ждал нас где-нибудь с машиной. Город оставался позади, мы пересекали его печальные предместья, где к огромным мрачным фабрикам жмутся высокие, почернелые от дыма жилые дома. От первых утренних лучей окна этих насквозь прокопченных домов вспыхивали и горели алмазным блеском. С телеграфных проводов, громко щебеча, слетали стайки птиц, напуганных хриплым, настойчивым гудком…

Эна сидела рядом с Хайме, а я становилась коленками на заднее сиденье и смотрела на Барселону — бесформенную, поражающую своим странным видом громаду, которая, по мере того как мы от нее удалялись, разрасталась вверх и вширь, превращаясь в стадо неведомых чудовищ. Иногда Эна покидала Хайме и перебиралась ко мне, чтобы смотреть в заднее стекло и говорить о том, какое это все счастье.

Эна никогда не бывала на неделе такой, как в эти воскресенья: она превращалась в бесшабашную девчонку, беззаботную, даже ребячливую. А мне, деревенской девочке, она раскрыла тот особый, сокровенный смысл природы, о котором я сама и не догадывалась. Я узнала о биении жизни в набухающей соками влажной земле, о таинственном волнении еще не раскрывшихся почек, о печальной прелести выброшенных на песок водорослей, о могуществе, жаре, сияющем великолепии моря.

— Да оставь ты в покое историю! — в отчаянии кричала мне она, когда мне виделось Латинское море[3] и корабли финикийцев и греков.

Я представляла себе это море (синее, спокойное, сверкающее!), изборожденным судами самых необыкновенных очертаний.

Плавала Эна с таким наслаждением, будто обнимала любимого.

Я упивалась радостью — такое выпадает лишь немногим! — греться в лучах счастья, окружающих ореолом молодую влюбленную пару; в сиянии этих лучей мир громче звучит, слаще его аромат, сильней бьется его сердце, и шире распахивает он свои неоглядные дали.

Ели мы в ресторанчиках у моря или в закусочных, на свежем воздухе, под соснами. Случалось, шел дождь. Тогда мы с Эной накрывались плащом Хайме, а он невозмутимо мокнул под дождем. К вечеру часто холодало, и я надевала какую-нибудь куртку, шерстяную или вязаную, в машине их была целая груда — Хайме предвидел проказы весны. Но вообще-то весна в тот год стояла чудесная. Помню, в марте мы возвращались с охапками цветущих веток миндаля, а потом над каменной кладкой изгородей закачался желтый пух мимоз.

Но эти воскресные озарения моей души, которыми я была обязана Эне, тонули в густом мраке, заливавшем меня все остальные дни недели.

И совсем не каждодневные истории и скандалы на улице Арибау имею я в виду; они теперь почти не влияли на мою жизнь; просто я была чересчур ранима — слишком уж напряжены были нервы, слишком ослабела нервная система из-за постоянного голода, которого я в силу привычки почти и не чувствовала. Иногда я ни за что, ни про что злилась на Эну и в отчаянии уходила от нее. Потом возвращалась и, не сказав ни слова, снова усаживалась заниматься. Эна делала вид, что ничего не произошло, и мы по-прежнему сидели рядом над учебниками, словно все так и должно было быть. Потом, гуляя по городским окраинам или лежа без сна и мучаясь головной болью (мне казалось, что боль утихнет, если я уберу подушку), я вспоминала эти сцены и плакала от ужаса; ведь я во многом походила теперь на Хуана. Мне было невдомек, что моя истеричность лишь следствие долгого недоедания. Получив пенсию, я шла к Эне с цветами, я покупала бабушке лакомства, а сама стала запасаться сигаретами — на голодное время; я курила, мне становилось легче, и я начинала строить самые фантастические и нелепые планы. Вернулся Роман, и теперь сигареты я получала от него — он мне их дарил. С особой улыбкой смотрел он на меня, когда я бесцельно слонялась по квартире, останавливаясь и принюхиваясь у кухонных дверей, или когда по целым часам валялась с открытыми глазами на кровати.

Как-то раз, поссорившись вечером с Эной, я злилась особенно долго. Я шла домой нахмурившись и произносила длинный, взволнованный монолог. «Я не вернусь в ваш дом», «Я по горло сыта этими улыбками превосходства», «Она забавлялась, глядя, как я ухожу, и была уверена, что я вернусь через две минуть?», «Воображает, что мне не прожить без ее дружбы. Бред!», «Играет со мной, как со всеми на свете, — совсем уж несправедливо обвиняла я свою подругу. — Играет с родителями, с братьями, с бедными мальчиками, которые за ней ухаживают. Подает им надежду и наслаждается — глядит, как они страдают…» Мне становилось все более и более очевидным макиавеллистические наклонности моей подруги. «Презренное существо», — думала я о ней. Никогда еще не проходила я так быстро расстояние между нашими домами. Придя к себе, сразу же села за конспекты, но только нервничала и плакала, потому что не разбирала собственного почерка. Из глубины портфеля выпала визитная карточка, полученная мною от Херардо, когда я встретила его в полумраке у собора в первую ночь моей свободы.

Мысль о Херардо немного развлекла меня. Я вспомнила, что обещала позвонить ему и погулять по живописным уголкам Барселоны. «Развеюсь немного», — подумала я и, не размышляя более, набрала номер. Херардо тотчас же вспомнил меня, и мы сговорились встретиться на следующий вечер. Потом, хотя еще было рано, я улеглась спать и, глядя на освещенный закатом оконный проем, заснула мертвым сном, словно после тяжелой работы.

Пробудилась я с таким ощущением, будто естественный ход вещей в мире нарушен. Нечто подобное я, наверное, испытала бы, сообщи мне кто о возвращении Ангустиас. День этот словно бы самый обыкновенный, безобидный, ничем внешне не отличающийся от других, но на самом деле в такой день какой-то легчайший, неприметный штрих обозначит внезапный поворот течения всей нашей жизни, и начнется с него новая эпоха.

В университет я не пошла из-за нелепого упрямства — я не хотела видеть Эну, хотя с каждым часом, проведенным вдали от нее, мне становилось все труднее выносить нашу ссору, и я вспоминала уже лучшие качества души моей подруги и ее искреннюю нежность. Одна она во всем мире была бескорыстно, от души привязана ко мне.

Вечером за мной зашел Херардо. Я узнала его только потому, что он ждал меня у привратницкой и тотчас же двинулся ко мне, не вынимая, как и тогда, рук из карманов. Я совсем позабыла массивные черты его лица. На нем не было ни плаща, ни шляпы. Серый костюм сидел прекрасно. Херардо оказался рослым и сильным, а волосы у него вились, как у негра.

— Привет, моя прелесть! — так он сказал мне, а потом, мотнув головой, словно собаке: — Пошли!

Я была немного озадачена.

Шли мы рядом. Херардо все время говорил, как и в тот день, когда мы познакомились. Я заметила, что говорит он — словно книгу читает, непрестанно цитируя куски из разных произведений. Он сказал, что я умная и что он — тоже умный. Потом заявил, что в женский ум он не верит. Немного погодя сказал, что Шопенгауэр утверждал…

Херардо спросил, куда я предпочитаю пойти: в порт или в парк Монжуич. Мне было совершенно безразлично — что туда, что сюда. Я молча шла с ним рядом. Когда мы переходили через улицу, он брал меня под руку. По улице Кортесов мы дошли до садов Выставки. Там я развеселилась: вечер был синий, и отблески заката сверкали на куполах дворца и в белых каскадах фонтанов. Множество весенних цветов кивало головками на ветру, и все вокруг горело и переливалось. Мы затерялись на дорожках огромного парка. Посреди небольшой площадки в темно-зеленой тени подстриженных кипарисов стояла, отражаясь в воде, мраморная статуя Венеры. Кто-то грубо разрисовал ей красным губы. Мы с возмущением переглянулись, и в ту минуту Херардо показался мне хорошим и славным. Он намочил платок и рывком вскочил на пьедестал — тело у него было сильное, натренированное. Тер губы он до тех пор, пока не сошла вся краска.

С этой минуты болтовня наша стала куда более сердечной. Мы долго гуляли, Херардо очень много и подробно рассказывал о себе, а потом захотел узнать о моей жизни в Барселоне.