Кармен Лафорет - Ничто. Остров и демоны

• Название: Ничто. Остров и демоны
• Автор: Кармен Лафорет
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1969

Сюжет романа «Ничто»: приезд молодой девушки — Андреи, из деревни в Барселону, взаимоотношения ее с родственниками и новыми друзьями. Едва вступив в дом на улице Арибау, девушка почувствовала, что все в нем пропитано чем-то гнетущим. И хотя Андрея в конце концов привыкнет к этому дому и его обитателям, ее всегда будет поражать, как здесь «умели превращать в трагедию любой пустяк». Сделав рассказчицей юную, впечатлительную девушку, писательница получила возможность передать ощущение кошмара, возникающее из житейских мелочей.

В центре романа «Остров и демоны» — большая семья, члены которой связаны тяжкими, гноящимися, как старые запущенные раны, отношениями. И как переплелось в этих отношениях искреннее и лицемерное, страстное и расчетливое! Как тут отделить ревность, ущемленное самолюбие, обиду от потаенной алчности и хитрости? Где кончается благодарность и любовь, а начинается страх? Где проходит граница между истеричностью и хладнокровной спекуляцией?.. «Демоны» — хитросплетения человеческих страстей, которыми одержимы персонажи романа, не очень-то значительны и могучи. Это, скорее, вульгарные бесы, они повелевают не всесильными страстями, а жалкими страстишками. Но ведь в этом заключена и большая житейская правдивость…

Романы написаны в одном ключе — они как бы продолжают и дополняют друг друга, что и позволило объединить их под общей обложкой.

---

Утром, едва Антония приносила из булочной паек, я хватала свой хлеб и целиком его съедала, он был такой горячий, аппетитный. По вечерам я не ела, если только мать Эны не настаивала, чтобы я осталась у них поужинать. У меня вошло в привычку заниматься вечерами с Эной, и ее семья уже начинала смотреть на меня как на свою.

Думаю, что я тогда и в самом деле словно заново родилась, тот период был самым счастливым в моей жизни — никогда раньше не было у меня подруги, с которой мы бы так понимали друг друга, не было и этой восхитительной, пьянящей независимости. В конце месяца весь мой рацион свелся к пайковому хлебу, который я уничтожала утром, — вот тогда-то Антония и застала меня на кухне, — но я уже привыкла к такой жизни; лучшим доказательством могло служить то, что мартовскую пенсию я растратила точно так же, как февральскую. Вспоминаю, что, когда у меня в руках снова оказались деньги, я вдруг почувствовала страшный голод и испытала острое наслаждение от уверенности в том, что сейчас же могу наесться. Больше всего мне хотелось сладкого. Купив целую коробку пирожных, я пошла в дорогое кино. Мной овладело такое нетерпение, что не успел еще погаснуть свет в зале, как я, хоть и стыдясь и поглядывая по сторонам, уже надорвала бумагу и отъела немного крема. Едва засветился экран и зал погрузился в полумрак, как я открыла коробку и принялась уплетать сладости. Прежде я и не подозревала, что еда может быть чем-то столь прекрасным, столь необыкновенным… Когда в зале снова зажегся свет, коробка была пуста. Я заметила, что моя соседка посматривает на меня и шушукается со своим спутником. Они смеялись.

На улице Арибау тоже голодали, только у них не бывало такого вознаграждения, как у меня. Антония и Гром, конечно, были сыты; подозреваю, что эти двое пользовались постоянной поддержкой, обеспеченной им щедрой рукой Романа. Шерсть на псе блестела, и я не раз видала, как он грыз вкусные кости. Служанка готовила себе отдельно, а Хуан и Глория голодали. Голодала и бабушка, а иногда даже ребенок.

Роман снова уехал, и его не было дома месяца два. Перед отъездом он оставил бабушке кое-какую провизию — сгущенное молоко и другие лакомства, которые в те времена было трудно достать. Я никогда не видела, чтобы старушка их хотя бы пробовала. Лакомства таинственным образом исчезали, оставляя следы лишь на губах у ребенка.

В тот самый день, когда Хуан пригласил меня снова питаться вместе с ними, у него с Глорией произошла ужасная ссора. Мы слышали, как они кричали в студии. Выйдя в прихожую, я увидала, что дорога перекрыта служанкой — она вся превратилась в слух.

— Этой чушью я сыт по горло! — кричал Хуан. — Понимаешь? Даже новые кисти и то я не могу себе купить. Они нам должны кучу денег. А вот чего я никак не пойму, так это почему ты не хочешь, чтобы я пошел и стребовал с них?

— Видишь ли, Хуан, если уж ты дал мне слово, что не станешь вмешиваться и предоставишь действовать мне самой, так теперь нечего поворачивать назад. Сам знаешь, ты был очень доволен, когда смог продать в рассрочку эту мазню в раме…

— Придушу, проклятая!

Служанка в упоении вздохнула, а я вышла на улицу подышать немного холодным воздухом, в котором смешивались запахи, вырывавшиеся из лавок. Окрашенные сумеречной влажностью тротуары отражали свет недавно зажженных фонарей.

Когда я вернулась, бабушка и Хуан ужинали. Хуан рассеянно ел, а бабушка, поддерживая сидевшего у нее на коленях малыша, приговаривала что-то бессвязное и крошила хлеб в чашку с ячменным кофе, который она пила пустым. Глории не было. Она ушла вскоре после меня.

Глория все не возвращалась. Я уже легла спать, хотя меня и терзал голод; и сразу же погрузилась в тяжелый сон, где мир качало, как корабль в открытом море… Кажется, мне снилось, что я в кают-компании и ем какие-то вкусные фрукты. Пробудилась я от громких криков — звали на помощь.

Я сразу поняла, что кричит Глория и что, должно быть, Хуан зверски избивает ее. Я села на постели и стала соображать, есть ли смысл бежать на помощь. Но крики все не смолкали, а вслед им неслась самая крепкая ругань, какая только существует в нашем богатом испанском словаре. Хуан, разозлившись, с поразительной легкостью обильно черпал лексику не только из испанского, но и из каталанского.

Задержавшись, чтобы накинуть пальто, я высунулась наконец во тьму нашей квартиры. Бабушка и служанка стучались в запертую дверь комнаты Хуана.

— Хуан! Хуан! Открой, сынок!

— Сеньорито Хуан! Откройте! Пожалуйста, откройте!

Из-за двери доносились ругань, беготня, стук падающей мебели. Заплакал ребенок, он тоже был заперт в комнате, и бабушка пришла в отчаяние. Она подняла руки — стучала в дверь, и я увидела, что руки у нее как у скелета.

— Хуан! Хуан! Ведь там ребенок!

Вдруг Хуан ударил ногой в дверь, она распахнулась, и из комнаты с воплями вылетела Глория, растрепанная, растерзанная. Хуан догнал ее и, несмотря на то, что Глория пыталась царапаться и кусаться, схватил под мышки и потащил в ванную…

— Бедненький ты мой! — закричала бабушка и побежала к ребенку.

Он стоял в кроватке, уцепившись ручонками за сетку, и хныкал… Взяв его, бабушка вернулась на поле боя.

Хуан впихнул Глорию, в чем та была, в ванну и пустил душ. Голову он задрал ей так, что, раскрой Глория рот, ей пришлось бы нахлебаться ледяной воды.

— А вы — марш в постель! — заорал он на нас. — Нечего вам нос совать.

Мы не двигались. Бабушка умоляла:

— Очнись, Хуан! Ну хоть ради твоего сына, ради маленького…

Неожиданно Хуан выпустил из рук Глорию — она уже не сопротивлялась — и двинулся на нас в таком бешенстве, что Антония тотчас же улизнула, а за нею, поджав хвост и ворча, ушел пес.

— Еще и ты, мама! Унеси сейчас же ребенка с глаз моих, а не то я его расшибу.

Глория заплакала, она стояла в ванне на коленях, голову положила на край и плакала навзрыд, захлебываясь слезами.

Я забилась в темном коридоре в угол и не знала, что делать. Хуан все же разглядел меня. Он уже немного успокоился.

— Посмотрим, годишься ли ты хоть на что-нибудь! — обратился он ко мне. — Неси полотенце!

Сквозь фуфайку у него проступали ребра, они так и ходили ходуном.

Я понятия не имела, где в этом доме лежало белье, и принесла свое полотенце и еще простыню с моей постели на случай, если понадобится. Я боялась, что Глория схватит воспаление легких. У меня от холода зуб на зуб не попадал.

Хуан попытался рывком вытащить Глорию из ванны, но она укусила его за руку. Он выругался и дал ей затрещину, потом еще и еще, пока не устал.

— По мне, хоть подохни, скотина! — сказал он наконец. И хлопнул дверью, оставив нас вдвоем.

— Ну давай! Вылезай скорее!

Она не двигалась, только вся дрожала, а узнав мой голос, снова заплакала и стала всячески поносить мужа. Я тормошила Глорию, стараясь заставить вылезти, — она не сопротивлялась и, хотя пальцы у нее совсем окоченели, сама скинула одежду, с которой ручьями текла вода. Пока я изо всех сил растирала ее, мне стало жарко. А потом на меня напала такая страшная усталость, что задрожали колени.

— Иди ко мне, если хочешь, — сказала я ей.

Мне казалось, что отдать ее снова в руки Хуана невозможно.

Она пошла за мной следом, завернувшись в простыню и лязгая зубами. Мы легли и закутались в мои одеяла. Тело у Глории было холодное, как лед, от прикосновения к нему меня знобило, но деться было некуда; мокрые, слипшиеся волосы темнели на подушке кровавым пятном и то и дело лезли мне в лицо. Глория все говорила и говорила. И несмотря на это, мне так хотелось спать, что глаза слипались.

— Хам… Скотина… После всего, что я для него делаю. Ведь я, девочка, такая хорошая, такая хорошая… Ты слушаешь меня, Андрея? Он сумасшедший. Я боюсь. Ведь как-нибудь он меня и убьет. Не спи, Андреита… А что, если мне отсюда убежать? Ты бы небось так и сделала?. Ведь верно, Андрея, ты на моем месте не стала бы терпеть побоев? А я ведь, Андрея, такая молодая… Роман мне раз сказал, что я одна из самых красивых женщин, каких он только видел. Тебе, Андрея, я скажу правду. Роман нарисовал меня в парке, около замка… Когда он мне показал портрет, я сама изумилась, какая я хорошенькая… Ну и разнесчастная я, верно, Андрея?

Сои снова сдавил мне писки. Время от времени, когда Глория всхлипывала или произносила какое-нибудь слово погромче, я пугалась и разлепляла веки.

— Я такая хорошая, такая хорошая. Твоя бабушка сама это говорит. Я люблю подкрасить губы, ресницы, люблю немножечко развлечься, но ведь это так и должно быть в моем возрасте… И как тебе нравится, что мне не разрешают видеться с родной сестрой? С сестрой, которая была мне матерью… А все потому, что она живет скромно, нет у нее всей этой чепухи… Но у нее в доме хорошо едят… Белый хлеб, девочка, и отличные колбасы… Ах, Андрея! Лучше бы мне выйти замуж за рабочего. Рабочие, Андрея, живут лучше, чем господа, они носят альпаргаты, но едят они хорошо и зарабатывают тоже хорошо. Хуан хотел бы зарабатывать столько, сколько рабочий на заводе. Хочешь, скажу тебе что-то по секрету? Сестра дает мне иногда денег, когда мы сидим на мели. Но если бы Хуан узнал, он убил бы меня. Я знаю, он убил бы меня из револьвера Романа… Я сама слышала, как Роман говорил ему: «Когда захочешь прострелить себе котелок или продырявить дурацкую башку своей жене, можешь воспользоваться моим револьвером…» А ты знаешь, Андрея, что иметь оружие запрещено? Роман идет против закона…