Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

• Название: Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
• Автор: Валерий Вьюгин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0182-6

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

---

В 1930 году в «Литературную учебу» пришло письмо от Сергея Мелентьевича Ахрема[988] — отклик на самый первый номер. Его пафос заключался в горячей поддержке горьковского начинания и одновременно в скептической оценке того, что было представлено на страницах журнала. По своей форме это была, используя слова адресанта, «авто-анкета». С. М. Ахрем спрашивал себя: «Нравится ли вам номер № нашего журнала?» — и отвечал: «Очень!»; на следующий вопрос: «Если да, то почему?» — отвечал перефразированными строками «Интернационала»: «Он путь указывает новый… Владыкой слова станет труд». Далее Ахрем критиковал журнал за то, что даже его сотрудники не избежали штампованного языка, указывая, в частности, на статью Л. Якубинского и А. Иванова «О работе начинающего писателя над языком своих произведений». Досталось даже М. Горькому, который, вопреки собственной программе, излишне использует иностранные слова. Кроме того, читателя возмутило высокомерие уже признанных литераторов, рассказывающих на станицах журнала о своей деятельности.

Надо отметить, что «Литературная учеба» в своей изначальной декларации объявляла себя товарищем начинающего писателя, только немного более опытным[989]. Ахрем же, прочитав, в частности, стенограмму беседы Б. Лавренева с читателями, вынес довольно суровое суждение о риторике, которая была свойственна ей в действительности: «…Все это похоже на саморекламу литературных „богов и боженят“» (ед. хр. 35, л. 2). Притом что авторы писем частенько позволяли себе благожелательно бранить журнал, такая резкая критика — исключительна.

В пункте: «Кто вы: рабкор, селькор, военкор[990], квалифицированный писатель или начинающий?», — Ахрем отметил: «Это неважно — я „сочувствующий“». Но в конце письма уточнил: «Журналист из рабкоров. Адрес: Москва, Озерковская набережная 44 кв. 14» (ед. хр. 35, л. 2 об.). Иными словами, у него имелся некоторый профессиональный опыт и, следовательно, основания высказывать свое мнение.

Свою карьеру литератора Сергей Ахрем начал раньше, чем возник журнал. Известно несколько книг, изданных под этим именем, причем некоторые большим тиражом: Первый съезд рабкоров Юго-западных железных дорог 16 и 17/XI 1924 г. / Под. общ. ред. С. Ахрема и М. Надубчака. [Протоколы]. Киев: Докрпрофсож и Правление Ю.-З. ж. д., 1925; Ахрем С. Гул времени. (1 мая). М.; Л: Огиз: Моск. рабочий, 1931. 46 с., 100 000 экз.; Ахрем С. Люди, штурмовавшие небо. (Парижская коммуна). М.; Л.: Огиз: Моск. рабочий, 1931. 20 с., 50 000 экз; Ахрем С. Люди, штурмовавшие небо. (Парижская коммуна). М.: Огиз: Молодая гвардия, 1932. 63 с.; Ахрем С. Поднимается выше знамя борьбы (1-е мая) [М.]: Мол. гвардия, 1932.

До этого С. М. Ахрем имел переписку с Горьким, который отозвался на его рассказ «Левое дело», опубликованный в «Гудке» от 2–10 декабря 1927 года. Разбор «техники рассказа» был жёсток, но тем не менее Горький пришел к следующему выводу: «…Вы, наверное, могли бы писать, об этом мне говорит ваше письмо красноречивее вашего рассказа». Стоит отметить, возможно, и то, что писательскую скромность, отсутствие которой Ахрем отметил в первом номере «Литературной учебы», воспитывал в нем тот же Горький: «Особенно значительна в вашем письме фраза: „Может быть, напечатали рассказ лишь потому, что его написал свой парень“. Сомнение для художника прекрасное свойство, а вот самомнение — пагуба»[991].

Поэт-«акмеист»

Другой случай связан с именем Марка Шехтера. Отзыв о его стихах сохранился в фонде и в нем, в частности, говорится:

В Ваших стихотворениях сказывается сильное влияние акмеистов, — Георгия Иванова в смысле комнатной тематики, Осипа Мандельштама… Если вы молоды — принадлежите к поколению рожденному революцией — то это очень плохо. Постарайтесь интересоваться другим кругом тем — соответствовавшему бы той великой эпохе, в каковую мы с вами живем. Судя по стихотворению «Лед пошел» это вам удастся.

Стихом Вы владеете. Но для того, чтоб быть поэтом этого еще мало. Надо найти еще собственный язык. Быть может это вам удастся. <…>

Стихотворение «Лед пошел» — не плохое — лучше других. Но его нужно было бы иначе осмыслить. П<о>даешь на большую высоту. Такой заманчивый образ — как ледоход просто сам собой напрашивал сравнение с революцией.

У вас же получилось довольно нейтральная пейзажная трактовка…

(ед. хр. 232, л. 18)

Судя по рецензии, Марк Шехтер уже владеет стихом; его разногласия с рецензентом носят эстетический (и как следствие — идеологический) характер, так что по большому счету речь идет не об обучении как таковом, а о своего рода «профпереориентации». Не осмеливаясь судить, насколько она удалась Шехтеру, заметим только, что, возможно — если речь в отзыве действительно идет о Марке Ананьевиче Шехтере (1911–1963), — его поэтическая карьера вполне сложилась. Он выпустил несколько книг и, среди прочего, стал известен как автор стихотворения «Снова мальчиком назови!»:

Свет мой, девочка, королева,
Преступившая рубежи:
Лучше тихое слово гнева,
Чем веселая буря лжи! <…>

Позабытое счастье рая
Легкой птицей звенит в крови…
Чтобы жить мне не умирая —
Снова мальчиком назови (1947)[992].

«Голос фольклориста»

Профессиональной и имеющей отношение к литературе была работа Ильи Сергеевича Гудкова. Гудков, обратившийся в «Литературную учебу» в 1934 году, назвал свое письмо «Голос фольклориста», написав его по образцу очерка:

Наша деревня быстрыми шагами идет к культурной жизни. В колхозах имеются свои художники и поэты, воспевающие колхозный строй.

Поэтическим творчеством занимаются подростки и старики, без исключения.

Политическая, художественная л-ра, журналы и газеты, быстрым потоком хлынули в деревню. Постоянным гостем в нашей деревне становится журнал «Л. У.» Он пользуется большой репутацией, о ж-ле говорят с восхищением, отмечая и его недочеты.

(ед. хр. 253, л. 34)

До конца верить фольклористу нельзя. Картина, которую нарисовал И. С. Гудков, представляется утопичной не только потому, что она как бы предвосхищает нарративную схему фильма «Волга-Волга» (1938). Даже если не вдаваться в тонкости, касающиеся конструирования желаемой реальности, ей попросту противоречит тот факт, что подавляющее большинство корреспондентов «Литературной учебы» жалуются на отсутствие книг и нехватку денег, чтобы эти книги выписать. И тем не менее совсем игнорировать его сообщение тоже вряд ли оправданно, ведь литературные консультации, «кабинеты авторов» и редакции действительно не успевали отвечать начинающим.

Помимо прочего, Гудков рассказывает историю об уникальном «читателе» «Литературной учебы» и к тому же успешном авторе-исполнителе. Путешествуя в качестве руководителя фольклорной экспедиции по отдаленным северным районам Московской области, Гудков повстречался с замечательной 75-летней колхозницей, проживавшей в деревне Бор Ваучского сельсовета Весьегонского района. О «неграмотной, но оригинальной поэтессе, известной по району» фольклорист сообщает:

Репертуар бабки Корневой пользуется большой популярностью. Его распевает молодежь на улице и декламирует в обеденные перерывы с колхозного <нрзб> или телеги. Несмотря на свою неграмотность — бабушка имеет свою библиотечку. В ее книгах между прочим находим и журнал «ЛУ». <…>

— Для чего Вам этот журнал бабушка? — (указываю на «Л. У»)

— Как для чего — учиться родной хочу, учиться.

— Председатель (колхоза И<.> Г<.>) приходит и говорит: «Бабушка! Иван пьянствует, на работу не вышел — протащи-ка его»…

— Ну я и протаскиваю. Когда складно выходит, а когда и нет. Я ведь не умею писать на бумагу, а все в голове держу и часто забываю.

Вот и читает мне сын журнал, а я слушаю. Лучше всего понравилось, как Гоголь работал, а другое понять не могу. <…>

А вот почему ненапишут, как песню составить, продернуть в колхозе кого-нибудь, чтобы весело и понятно всем было.

«Почему не напишут как песню составить». Думает не одна Корнева, а думают многие. <…>

03/IX — 34 г. Гудков Илья

Москва

Москва, 2, Арбат, 42, кв. 3

(ед. хр. 253, л. 35–36)

Трудно сказать, насколько запись Гудкова передает то, о чем говорила и тем более думала бывшая, как следует из того же письма, баптистка Корнева. Зато в его тексте вновь чувствуется газетное влияние — начиная с лозунга «учиться, учиться…» и завершая социальным заказом «от лица народа» на статью о рецептах сочинения для народных сказителей.

Сам И. С. Гудков к моменту отправки письма уже печатался. В письме есть ссылка на его публикацию «Народные загадки, частушки и песни» (Безбожник. 1934. № 7), так что какой-то опыт «правильной композиции» у него имелся, и он этим явно пользовался.