Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

• Название: Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
• Автор: Валерий Вьюгин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0182-6

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

---

И наконец, было запланировано создание некоего подразделения под названием «Арена искусствоведения» «для смычки с широкой общественностью и обсуждения актуальных вопросов современности»[390]. Из протоколов следующих совещаний становится понятным, что деятельность этого подразделения сначала была перенесена на осень, а потом вообще оказалась эфемерной.

Наиболее важным представляется следующее совещание секторов от 5 мая 1930 года, на котором обсуждался личный состав дважды реформированного Института. Собственно, это был не один, а два списка: первый включал тех сотрудников, которые на этот момент еще числились в Институте, второй — «новые лица», которых намеревались привлечь к работе. Второй список в основном состоит из неведомых имен людей, занимавшихся пролетарским искусством с марксистских позиций и не оставивших следа в науке[391]. Из «старых» уволенных Назаренко сотрудников «сверхштата» собирались привлечь только Вальдгауера и Пиотровского.

Первый же список знаменателен. Он наглядно показывает, как мало к этому времени осталось в Институте сотрудников «старой гвардии» с именами и серьезным научным и культурным багажом. На протяжении нескольких «реорганизаций» они покинули ГИИИ, поскольку большинство из них так и не смогло подчиниться партийному руководству наукой. Но теперь и эти остатки были намечены к увольнению, т. е. против их фамилий указано: «К работе не привлекать». Из искусствоведов — это хранитель картинной галереи в Эрмитаже, замечательный специалист по западноевропейскому искусству и искусству итальянского Возрождения Д. А. Шмидт, а также специалисты по древнерусской живописи, работавшие еще при Зубове в копировальной мастерской фресок (Л. А. Дурново и З. И. Соколова), и скромная хранительница богатого фонда изоматериалов, специалистка по итальянскому Ренессансу М. В. Павлинова, начавшая работу в ИИИ с 1913 года. Кроме того, в этом списке имеются Малевич и Суетин, против фамилий которых стоит та же помета; заметим, что больше никого из бывшего ГИНХУКа в Институте уже не осталось. Интересно, что против фамилии Ф. И. Шмита отмечено: «Привлечь к работе в историческом секторе на полном окладе». Таким образом при новом директоре он был сразу же восстановлен в звании действительного члена Института и ему планировалось выделить полную ставку[392].

Из музыковедов, кроме П. В. Грачева, уже покинувшего Институт во время реформирования, и научного сотрудника Л. Г. Немировского[393], никто в список «предназначенных к увольнению» не попал: ряды МУЗО прошли суровую асафьевскую чистку еще в 1928 году. То же касается и театроведов. Даже уже покинувшего Институт В. Н. Соловьева было решено «привлекать к работе сверх штата». Вообще в этом отделе осталось больше всего «стариков», а именно: сам А. А. Гвоздев, И. И. Соллертинский, В. Н. Всеволодский-Гернгросс, Н. И. Конрад, А. Л. Слонимский, Н. П. Извеков, С. С. Мокульский и Б. С. Лихачев (хранитель кинокомитета с 1925 года).

В отличие от этих отделов, кадровый каток самым беспощадным образом прокатился по ЛИТО. Помета «к работе не привлекать» стоит против фамилий В. П. Адриановой-Перетц, В. В. Виноградова, Б. В. Казанского, Ю. Г. Оксмана, Ю. Н. Тынянова, Б. М. Эйхенбаума, Г. А. Гуковского, К. А. Шимкевича. Из старых кадров здесь, вероятно по недосмотру, очень недолго значились С. И. Бернштейн и С. Д. Балухатый[394]. На прежних ролях в Институте остается только В. М. Жирмунский, который руководил Кабинетом искусства народов СССР[395], однако и он 23 ноября 1930 года переходит из ГИИИ в ИРК (Институт речевой культуры)[396], положение которого, в отличие от Института, оказалось более надежным.

Но если Жирмунский ушел сам, то остальных его коллег по ЛИТО из Института «вычистили». Уже в «постановлении» к пункту 2 этого протокола (от 5 мая) значится: «Всех научных работников, как штатных, так и сверхштатных, не привлекаемых к работе, отчислить в виду того, что данные работники в связи с новыми задачами Института не могут быть использованы по своей специальности»[397]. С этим нельзя не согласиться: при новых заданиях и темах, которые намечались в Институте, ученых с квалификацией Д. А. Шмидта, Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н. Тынянова использовать было мудрено.

На следующем совещании от 15 мая 1930 года шло распределение по отделам и кабинетам Института тех сотрудников, которых собирались привлечь к работе[398].

Все эти административные перестановки и расстановки длились до конца академического года (до 28 июня 1930 года): предлагались имена «вновь привлеченных» сотрудников — «выдвиженцев» или малоизвестных марксистов, все новые и новые темы для работы (одна другой чудовищней) и все новые и новые изменения в структуре. Например, на последнем совещании было предложено образовать четвертый сектор — Сектор кадров (по подготовке аспирантов)[399], во главе которого РАБИСом был назначен функционер В. И. Тоболькевич[400]. Он сразу предложил создать комиссию «для кооптации из аспирантов нужных специалистов», в которую ввел Рафаловича и небезызвестного Малахова[401].

Из институтских документов зимы-лета 1930 года за всеми перестановками и структурными пертурбациями, административными и организационными предложениями и положениями, в результате нереализованными и фиктивными, просматривается картина полного хаоса и отсутствия даже видимости научной работы. При этом как насмешка звучит выступление Р. И. Грубера на совещании от 27 сентября 1930 года, транслирующее требование вышестоящих инстанций о «повышении труддисциплины научных работников ГИИИ», которым вменялось обязательное посещение заседаний, с оставлением «расписок о посещении» (причем «опоздавшие должны расписываться под чертой»), «ведение учета пропусков и опозданий и применение административных взысканий», кабинеты должны были «вести поденный дневник проводимых им работ» и т. д. [402]

Чистка и окончательная ликвидация

А тем временем надвигалась полоса новых репрессий, связанных с кампанией по чистке советского аппарата. Как известно, толчком к этой растянувшейся на несколько лет кампании послужила резолюция XVI партконференции (апрель 1929 года), на основе которой были опубликованы постановления ЦИК и СНК СССР «О чистке аппарата государственных органов, кооперативных и общественных организаций» и «Инструкция НК РКИ по проверке и чистке советского аппарата»[403]. Чистка развернулась под флагом критики и самокритики и борьбы «под контролем трудящихся» с бюрократизмом и извращениями партийной линии. Она началась с чистки партийных, потом высших государственных органов (наркоматов). Очередь до чистки Наркомпроса дошла в начале января 1930 года[404]. Чистка Главискусства началась 13 января 1930 года[405]. Чистки и обследования научно-исследовательских институтов Наркомпроса, «объединяемых Ассоциацией материальной, художественной и речевой культуры, началась по постановлению Коллегии НК РКИ РСФСР 16 апреля 1930 года (приказ № 25)»[406]. Работа комиссий и подкомиссий по чистке РАНИМХИРК длилась с 15 мая по 1 августа[407].

В основу работы комиссии по чистке Института легли как списки, составленные Президиумами секторов 5 мая 1930 года, так и материалы предыдущих комиссий по обследованию Института. Как писалось в официальных документах, надо было «прощупать самые слабые участки социально-классового лица научных кадров исследовательских учреждений»[408]. Безусловно, учитывалась и травля Института, развернутая в прессе. Первоначальную работу по научно-исследовательским учреждениям проводили специальные подкомиссии. В подкомиссию по чистке аппарата Главискусства были выделены представители ЦК РАБИСа, ячейки ВКП(б), Наркомпроса и представители заводов[409].

Судя по сохранившимся документам, чистка в Институте началась в июне. Первая повестка из Подкомиссии с просьбой «явиться 3–4 июня в 6 ч. вечера в Институт истории искусств в Зеленый зал» отложилась в фонде Эйхенбаума и датирована 2 июня 1930 года[410]. Возможно, Эйхенбаум на это заседание не пришел. Во всяком случае вторая посланная ему повестка от 14 июня уже содержит угрозы: «17-го сего июня в 5 час. 30 мин. вечера в Зеленом зале состоится персональная чистка работников ГИИИ, где Ваше присутствие строго обязательно. В случае неявки, Вы подвергнетесь ответственности по профессиональной линии»[411].

Через месяц чистка Института закончилась. 4 июля 1930 года датирован Протокол Подкомиссии по чистке ГИИИ, на которой «присутствовали тт. Викторов, Федоров, Иванов»[412]. Протокол этот ниже приводится целиком, с изъятием только второго пункта из раздела «выводы»: этот пункт относится к Курсам и был нами процитирован в соответствующем месте статьи (о ликвидации ВГКИ).

Следует отметить несколько курьезных моментов. Комиссия совершенно не обратила внимание ни на смену руководства, ни на реформирование Института, ни на то, что уже несколько месяцев ни ЛИТО, ни ТЕО, ни ИЗО, ни МУЗО в Институте не существовали. Чистка и обследование шли как бы помимо реальности. В качестве комментария к приводимым ниже документам по чистке заметим, что из всех перечисленных сотрудников только Назаренко остался по-прежнему в Институте. Он был вычищен по третьему разряду, т. е. ему не запрещалась работа и жизнь в Москве и Петербурге, но он должен был уйти из Института. Однако этого не случилось. Но что занятно — в качестве главного греха Назаренко вменялось издание под его редакцией книги Шмита, той самой, которую Андрузский два года тому назад критиковал в его марксистском семинарии. Припомнили ему и заметку о самокритике в стенгазете.