Александр Александров - Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

• Название: Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой
• Автор: Александр Александров
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0310-8

Мария Константиновна Башкирцева (1860—1884), русская художница, автор всемирно известного «Дневника», написанного ею по-французски и несколько раз выходившего по-русски. (Наиболее полный текст публикуется в «Захарове» летом 2003 года.) Большую часть жизни прожила в Париже, где и умерла в возрасте 24 лет. Несмотря на столь ранюю смерть от чахотки, прожила удивительно полную и яркую жизнь. Была множество раз влюблена, больше всего на свете жаждала славы и поклонения, переписывалась с Эмилем Золя и Ги де Мопассаном, выставляла свои картины в Парижском Салоне и получала награды, общалась с замечательными людьми. Всё это так и не увидело света: дневник в традициях того времени был сильно сокращен наследниками, которые убрали оттуда самые сокровенные и интимные подробности ее жизни и частной жизни ее семьи. Александр Александров восстанавливает всё то, что осталось за кадром: множество лет он изучал жизнь Муси, как называли Башкирцеву ее близкие, и вряд ли кто знает о ней больше, чем он. «Кто такая Мария Башкирцева? Многим это имя ни о чем не говорит, кто-то слышал про рано умершую в 1884 году русскую художницу, жившую в Париже, некоторые читали ее написанный по-французски «Дневник», неоднократно издававшийся в русском переводе в конце XIX — начале XX века и недавно переизданный вновь. ...Какой соблазн изложить законченную человеческую жизнь, наполненную чаяниями и страданиями, душевной и физической болью; жизнь, вызывающую предельное сопереживание в чувствительных душах; и покуда такие души — а их миллионы! — не переведутся на земле, ей, Башкирцевой, будут сочувствовать...»

---

приходится думать, что дело происходит в Париже, куда они вернутся только к открытию

Салона, то есть к маю.

А между тем молодежь, как и положено молодежи, гуляет, ведь в Ницце зимний сезон, аристократии зимой положено съезжаться в Ниццу. В Ниццу, на виллу Мизе-Брон,

принадлежащую Габриэлю Жери, которую он любезно предоставил, приезжает наша

героиня, Мария Башкирцева, ее брат Поль с женой Нини, Дина; следом за ними

устремляется и князь Божидар Карагеоргович.

В Ницце начинается карнавал, ради которого все и отправились в путешествие. Следом за

молодыми в Ниццу прибывают и старшие. Для Башкирцевых все изменилось, у них

теперь появился статус, их наконец принимает и русский консул Паттон, и сестра

Константина Башкирцева, мадам Тютчева. Все они читали “Фигаро”, главную газету

великосветской хроники и светских сплетен, где описывался Новый год у Башкирцевых.

Башкирцевых начинают принимать.

В первый день карнавала на набережную выезжает праздничный кортеж из украшенных

цветами экипажей, в котором участвует и семья Башкирцевых. Описание одного из их

экипажей попадает даже в “Светскую жизнь”, издающую в Ницце. Экипаж и лошади

украшены множеством разноцветных лент и букетами пармских фиалок, дамы одеты в

костюмы в стиле Ватто из белой шерсти с фиолетовой гофрировкой, фиолетовым шелком

экипаж обит внутри.

В Музее изящных искусств Жюля Шере в Ницце хранится вырезанный Марией

Башкирцевой из китайской бумаги силуэт, на котором легко узнается князь Божидар

Карагеоргович со своей острой бородкой, пляшущий канкан. Все так и было в

действительности, Божидар своим неудержимым темпераментом заставил плясать канкан

на вилле Мизе-Брон почти двести приглашенных гостей. Новые русские гуляют.

Отплясавши, новые русские отправляются всей семьей просаживать деньги на зеленом

сукне Монте-Карло. Из-за порочной страсти к игре, как подшучивает Мария, ее тетушка

готова бросить все на свете, даже ее, свою любимицу.

Мария остается на пустынном пляже одна (одна - это не в нашем понимания, естественно, при ней всегда присутствуют слуги, все тот же Шоколад или одна из ее гувернанток). Ей

нравится работать на пленэре, как учил ее Жюль Бастьен-Лепаж.

“Глаза открываются мало-помалу, прежде я видела только рисунок и сюжеты для картины, теперь... О! Теперь! если бы я писала так, как вижу, у меня был бы талант. Я вижу пейзаж, я вижу и люблю пейзаж, воду, воздух, краски - краски!” (Запись от 15 февраля 1882 года.) В списке ее работ, находившихся в Русском музее, было несколько морских и городских

пейзажей Ниццы (см. Приложения. Акт № 456, №№ 20, 21, 23, 33, 38, 50 и др.),

написанных в именно это время, ибо больше она в Ницце, как считает К. Кознье, не была.

Но 12 марта веселью и работе неожиданно приходит конец, приходит вместе с депешей о

смерти Жоржа Бабанина. Дамы надевают семейный траур, сестры оплакивают брата, Дина

- отца, а Мария - дядю, умершего в заброшенном углу, под чужим именем, нищим,

преследуемым кредиторами. Находящийся в Ницце еще один брат, Этьен Бабанин,

посылает в Париж сто франков, чтобы позаботились об останках Жоржа, а Константин

Башкирцев телеграфирует Александру Бабанину, который распоряжается имениями,

чтобы он оплатил похороны брата. На рядовой прием двухсот гостей деньги у новых

русских есть, чтобы похоронить родного брата надо писать в Россию. Ничего не скажешь, хороша публика!

Но вскоре все оборачивается комедией - воскресший Жорж пьет со своим друзьями-

клошарами “их здоровье”. И право, радуешься за Жоржа, гуляй, бедолага, пропивай сто

франков, и не испытываешь никакого сочувствия к его “родственничкам”, которые

проклинают забулдыгу. Этьен матерится - жалко сто франков, а Мария записывает в

дневник:

“Ах, мы все виноваты! Итак, бедный мученик не захотел обременить нашу совесть и

воскрес. Да, это, всеми преследуемое, несчастное, невинное существо находится в добром

здравии и пропивает сейчас сто франков Этьена”. (Неизданное, 13 марта 1882 года.) Есть в ненапечатанной части дневника и история о том, как нашли в сосновой роще труп

убитого рыбака, о которой Муся потом не раз вспоминала. Имея под руками список ее

пропавших работ, мы находит там картон “Убитый” под номером 1161. Живо

представляется девушка с мольбертом, которую сопровождают слуга и гувернантка,

рисующая в роще труп рыбака. Думаю, такие выходки, если они становились известны, не

могли нравиться обществу.

К открытию Салона, они возвращаются в Париж. Она показывает работы, сделанные в

Ницце, своим учителям Тони Роберу-Флери и Родольфу Жулиану. Робер-Флери в

присутствии всех дам бормочет что-то невразумительное - дамы, которые ждали от него

восторгов, недовольны и после его ухода тетушка обзывает академика дураком.

Мария пишет портрет Дины Бабаниной пастелью. Жулиан находит, что он хорош. Она

отказывается от замысла картины о карнавале и совершенно в духе того времени начинает

грезить евангельским сюжетом большой картины.

“Это тот момент, когда Иосиф Аримафейский похоронил Христа и гроб завалили камнями; все ушли, наступает ночь, и Мария Магдалина и другая Мария одни сидят у гроба.

Это один из лучших моментов божественной драмы и один из наименее затронутых.

Тут есть величие и простота, что-то страшное, трогательное и человеческое... Какое-то

ужасное спокойствие, эти две несчастные женщины, обессиленные горем... Остается еще

изучить материальную сторону картины...” (Запись от 29 мая 1882 года.)

С этого времени и до конца жизни она довольно часто говорит об этой картине, она

готовится к ней, она хочет ехать за экзотикой, необходимой ей, ну, хотя бы на Капри. Или

все-таки в Алжир, или в Иерусалим, а почему и нет? Хотя Жулиан считает это

сумасшествием. Однако ей кажется, “какой смысл будет иметь эта картина, если я напишу

ее в Сен-Жермене с евреями из Батильона, в аранжированных костюмах?”

Только там, в Иерусалиме, она найдет настоящие, поношенные, потертые одежды, только

там случайно подмеченные тона создадут нужный колорит ее живописи.

И опять она долго рассуждает о том, как она чувствует свою будущую живопись, пожалуй, слишком подробно и долго для настоящего художника. Ей кажется, что вполне достаточно

одного того жгучего, безумного желания передать другим свое чувство, а технические

трудности будут преодолены, уж коли эта вещь наполняет ее сердце, душу, ум.

Однако пока, ей по-прежнему не хватает свободы, вполне обыкновенной, бытовой, то есть

свободы в повседневной жизни: пойти куда угодно, выходить, обедать у себя или в

трактире, гулять пешком в Булонском лесу или сидеть в кафе - ей кажется, что такая

свобода составляет половину таланта и три четверти обыкновенного счастья. Хотя она

давно забросила свои занятия феминизмом, перестала писать в “Гражданку”, тем не менее

о своей нелегкой женской доле она постоянно вздыхает и по ее выражению, “оплакивает

свой пол”. И вырваться из круга условностей она не может, ибо это означает обречь себя

на пересуды, и окончательно поставить крест на замужестве.

Единственного и великого Бастьен-Лепажа нет в Париже, он в Лондоне, но она имеет

возможность посещать его мастерскую, смотреть его эскизы, которые им показывает его

брат, Эмиль, известный архитектор. Эмиль даже соглашается позировать для Марии и она

рисует его портрет красками и кистями самого великого Жюля Бастьен-Лепажа! Руки у

нее дрожат. Великий и единственный Бастьен-Лепаж! Гений! В моих руках его палитра!

Глава двадцать вторая

ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА ВЫГОДНОГО ЗАМУЖЕСТВА.

МОЛОДЫЕ КНЯЗЬЯ КОЧУБЕИ

Еще 29 августа она стояла на открытом воздухе и писала маленькую фигурку девочки, которая накинула на плечи свою черную юбку и держит раскрытый зонтик. Дождь шел

почти каждый день. Сама запись об этом событии говорит о том, что Мария относилась к

этой картине, как к пустяку, и мечтала о “мысли, выраженной в мраморе”. А между тем, если ее и знают, как художницу, то по этой трогательной картине, ныне хранящейся в

Русском музее. Однако ей ничего не стоит бросить все к чертям собачьим, как только

перед ней встает призрак выгодного замужества.

“Сегодня утром я получила письмо от мамы, которая пишет, что молодые соседки

приезжают гостить на два месяца со своими друзьями и что будут утроены большие

охоты. Она собирается возвращаться назад, но я просила предупредить меня в случае, если... И вот она меня предупреждает. Это вызывает во мне целую бурю сомнений,