Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

• Название: Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы
• Автор: Орхан Кемаль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1975

Орхан Кемаль (1914–1970) не первый в турецкой прозе обратился к жизни рядового труженика. О ней писали в своих правдивых рассказах лучшие прозаики-реалисты 30-х годов прошлого века — Садри Эртем, Бекир Сыткы и прежде всего Сабахаттин Али. Но они изображали его жизнь со стороны, такой, какой она виделась деревенскому учителю, чиновнику, интеллигенту. И апеллировали главным образом к чувствам.

Внутреннюю жизнь человека из низов, во всем ее богатстве, динамизме, многосложности и своеобразии, впервые сделал предметом высокого искусства Орхан Кемаль. Это его главное художественное открытие. И потому без его книг нельзя теперь представить турецкую культуру, как нельзя без них по-настоящему понять и народ, которому писатель отдал все свои силы, весь свой талант.

В книгу вошли роман «Мошенник», повести «Муртаза» и «Семьдесят вторая камера» и рассказы.

---

— Оставь, не буди… Пусть еще поспит.

Женщина топталась на месте, смущенная тем, что богатый деверь увидел их страшную бедность, нищенскую обстановку дома.

— Разве можно… — бормотала она, — он наказывал немедля разбудить, как брат придет…

— Ничего, не трогай.

— Нет, так нельзя.

— Говорю тебе, потерпится, ведь не чужой я, посижу, обожду.

— Извини, у нас и присесть не на что, табуретки нет даже. Сколько раз я ему повторяла: купи пару табуреток, гостя посадить некуда, коли пожалует!

— Ладно, свои люди.

Реджеб прислонился к стене, достал часы на золотой цепочке.

— Поздно с работы приходит?

— Да с полчаса, как домой заявился.

— Полчаса? Что ж так? Разве он не утром кончает?

— В шесть утра.

— А сейчас полдвенадцатого, — сказал Реджеб, поглядев снова на часы.

— Не знаю… вот уж какой день… И меня и себя умучил. Я ему: «Поостерегись, — говорю, — старость уже подошла, дети выросли, что станется с нами? Ведь гроша ломаного за душою нет, ничего на черный день не скопили!..»

— А он?

— Все твердит: «Бог милостив!» Будто не знает, как глубок колодец господен, как трудно оттуда зачерпнуть… А теперь еще на него обязанность возложили.

— Какую обязанность?

— Иль не различаешь по одежде?

— А-а-а… И впрямь… Так какую?

— Офицером, видать, стал.

— Ишь ты! Точно, офицер! — засмеялся Реджеб. — А что он за это получает?

— Где там! Напрасный труд. После смены остается на службе. Иной раз после полудня домой заявляется, перекусит, чем бог пошлет, поспит часика два и опять на фабрику бегом. Похудел, одни ребра торчат. Как моется в тазу, так, ей-богу, все ребра пересчитать можно. В день и пяти часов не спит. Разве такое выдержишь?.. А во сне, чуть забудется, начинает дурным голосом говорить, зубами скрежетать — страх берет…

— Что сделать, чем помочь, сноха? — проговорил Реджеб Атак, с сожалением глядя на старшего брата. — Сколько раз предлагал ко мне идти работать… К чему, говорю, тебе эта служба у чужих людей. Дела у нас, благодарение богу, идут совсем неплохо. Так он и слушать не желает…

Женщина тяжко вздохнула, вспомнив дочерей, еще не вернувшихся с фабрики.

— Ох-хо-хох! Бедняжки дочери трудятся по двенадцать часов в сутки. Побледнели, совсем прозрачными стали. Да если была бы у него покойная, добытная работа, разве я оставила бы крошек на фабрике? Отдала бы учиться шитью или другому ремеслу. Что с ними, несчастными, станется… — Она утерла фартуком слезы и добавила: — Обмани его как-нибудь. Возьми к себе на работу. Пусть хоть спокойно спит у себя дома. Вот погляди сам: он же не спит, а мучается, воюет со сном.

Муртаза скорчился и заскрежетал зубами.

— Вот так! Мечется на постели, все в клочья, одеяло, простыню… Шутка ли, шестеро детей!.. Латаешь, стираешь, места живого не осталось.

— Что тебе нужно?! — закричал Муртаза. — Чего ты от меня хочешь?.. — Повернулся на бок, жалобно застонал и вдруг вскочил и сел на постели.

Волосы его торчали дыбом, слипшиеся от пота. Он осмотрелся красными, обезумевшими глазами. На лбу блестели капельки пота.

Он зажмурился и, словно очнувшись, открыл глаза.

— Добро пожаловать, братец! — проговорил Муртаза и улыбнулся.

— Рад видеть тебя в добром здравии! — в ответ произнес Реджеб.

— Почему не разбудила, как я сказал? — набросился Муртаза на жену. — Коли брат пришел…

— Это я не велел, — вступился за сноху Реджеб. — Не хотел тебя беспокоить…

— Какое может быть беспокойство, раз ко мне брат пришел?

Муртаза подошел к умывальнику, ополоснул лицо и приказал жене:

— Приготовь поесть!

— Не беспокойся, брат, я уже ел… — попробовал отказаться Реджеб, но Муртаза и слышать не хотел.

— Как же так можно, брат? Два брата давно не виделись. Сейчас перекусим, посидим, поговорим.

Жена спустилась по лестнице вниз.

— Ну, как дела идут, братец?

— Хорошо, слава аллаху, хорошо идут, брат, дела.

— Дети здоровы?

— Здоровы, храни их аллах! Целуют руку дяди… А твои как?

— А как им быть, братец?.. Разве спрашивают у льва про его детей? Крепки, будто дубы, стоят не сгибаясь. Видишь на мне форму? — спросил Муртаза.

— Как же, как же, вижу: офицером стал.

— Стал, слава аллаху! Знаешь, что говорит технический директор? Он так прямо и говорит: «Не видел лучше тебя командира! Только ты сможешь наладить дисциплину у наших допризывников! А все потому, что курс прошел, строгое воспитание получил». — «Так точно! — ответил я ему. — Все будет, как надобно!» И расписал, как был у меня дядюшка-колага, наш дядя Хасан, который мне первый урок преподал: «Честь и хвала такому человеку!» — сказал директор. «Не изволь сомневаться, мой директор, — заверил я его, — во мне течет кровь моего дядюшки-колаги! На параде мы так пройдем, что наши враги поперхнутся от зависти… Потому как на парадах присутствуют иноземцы, желающие нас увидеть в неприглядном виде. А как посмотрят, так скажут: „Ого-го-го! Есть в этих турках стальная сила, которую не сломишь!“ — и в расстройстве будут кровью харкать!»

— Старший брат, — сказал Реджеб, — вижу я, ты сам себя изводишь. Глядеть на тебя страшно, как ты похудел… Скажи, сколько тебе жалованья платят?

— Зачем это ты про жалованье спрашиваешь, братец? Даже слушать странно!

— У тебя же, брат, дети! Мюзейен выросла, слава богу. Коли судьбе будет угодно, не сегодня-завтра надо приданое готовить! Ты погляди вокруг, половика приличного нет, табуретки, чтоб гостей усадить…

Жена Муртазы, слушая разговор братьев, согласно кивала головой. Заметив ее в дверях, Муртаза вскипел:

— Тебе чего здесь надо?! Иль заняться нечем? Не дадут с братом поговорить!

Женщина поспешно сбежала вниз.

— Не обижай ее! — проговорил Реджеб. — Жалко несчастную. Секреты у нас с тобою, что ли?

— Не терплю бесцеремонности! И скажу тебе прямо: кому не нравится, братец, мой дом, пусть не приходит! Я ведь не с табуреткой родился!

— Не сердись, я не хотел тебя обидеть! Я только хочу, чтоб ты жил, как человек.

— А я не хочу, чтоб меня жалели, и не прошу милости!

Братья замолчали. В люльке заплакал сын. Муртаза вскочил, подхватил сына и стал нянчиться с ним, приговаривая:

— Ай-ай-а-я-яй, глупенький мой! Ну, чего раскричался? Глянь, дядя твой пришел, дя-а-дя!.. Не стыдно плакать перед дядей?! А-а-а, улыбаешься… Понимаешь, что дядька твой пришел!..

Муртаза протянул сына брату, но ребенок был мокрым и опять зашелся в плаче. С кухни прибежала мать, взяла ребенка и, положив на полу, посреди комнаты, распеленала.

Тут Реджеб вдруг оживился и сказал:

— Пока сноха здесь, я и скажу: есть у меня для вас доброе известие.

Муртаза с женой переглянулись и с любопытством уставились на Реджеба.

— Потому я и пришел, чтоб про новость сказать. У вас товар, у нас покупатель… Есть тут человек из Измира, желает посвататься за Мюзейен! Отец у парня богат, у него склады с оливковым маслом. Сам парень обувью торгует. С его отцом мы вместе дело ведем. Словом, люди они состоятельные, порядочные и желают порядочную девушку. Пусть будет бедная, но порядочная!

Реджеб поглядел на брата и его жену. Женщина, видно, обрадовалась и улыбнулась. Муртаза мрачно восседал в своей расшитой серебряным галуном форме. Нахмурив брови, неподвижно смотрел он на рыжего кота, дремавшего на лестничной ступеньке.

— Уж не знаю, посчитаете ли вы ее подходящей парой? — проговорила женщина.

Муртаза сердито глянул на жену.

— О чем говоришь? — резко спросил он. — Подходящая, неподходящая…

— Тебе лучше знать! — покраснев, ответила жена.

— Ну ладно! А скажи, братец, — снова спросил Муртаза, — что ж, в огромном Измире порядочной девушки не нашлось? Откуда там прослышали про Мюзейен?

— Знаешь в Икичешмелике нашего земляка Селима?

— Селима? Значит, это по его совету?

— Он, кроме того, с нами связан по торговым делам.

— Стало быть, говоришь, очень богатые?

— Очень! У них и дома, и склады, и сады, и оливковые рощи…

— Значит, пусть бедная, но порядочная. Не спросили, значит, есть ли у нас табуретки, а искали, выходит, порядочную? — сказал Муртаза и строго уставился на брата.

— Ты, брат, это здорово сказал! Точно подметил. Только ты пойми, я одного хочу: чтобы ты жил как человек!

Муртаза горестно покачал головой:

— Все знаю! Все… Мне тоже хочется и масла сливочного, и сливок, и меду. Только, когда я вижу все это на витрине, сожму зубы, проглочу слюну и прохожу мимо, отвернувшись. Думаешь, мне неохота лишнюю цигарку выкурить? Еще как! Я и злюсь, и переживаю про себя. А ты думал, все гладко, все тихо?

Снизу донесся запах пастырмы, кипящей в масле. Женщина оставила ребенка, весело дрыгавшего голыми ножками, и спустилась на кухню. Она взяла яйца, разбила и залила в кипящее масло. Когда блюдо было готово, женщина подала его мужчинам, а сама спустилась вниз, уселась на колоду, где обычно стояло корыто, и тихо заплакала, уткнувшись себе в колени.