Вячеслав Пальман - Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями

• Название: Кольцо Сатаны. Часть 1. За горами - за морями
• Автор: Вячеслав Пальман
• Издательство: ОАО «МАОБТИ»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001

Почему автор так назвал свое произведение? Мы не узнаем никогда, ибо В.И.Пальман ушел из жизни в 1995 году, так и не увидев опубликованным свой главный творческий труд. Но хотел увидеть, и был согласен на публикацию хотя бы отдельных глав в различных московских изданиях и в Магадане. Но жизнь, и не только жизнь, распорядилась иначе… «Кольцо Сатаны» состоит из двух частей: первая «За горами, за долами» повествует о колымских лагерях 30-40-х годов, вторая — «Гонимые» рассказывает о жизни автора на Колыме после освобождения, и опять же о лагерях. В.И.Пальман был реабилитирован Военной коллегией Верховного суда СССР 17 июня 1958 года (справка о реабилитации № 4н-2719/58). Книга «Кольцо Сатаны» вышла в свет в том виде, в котором была тайно написана автором еще в 70-80-е годы, без каких-либо изменений и дополнений со стороны издателя. Издание осуществлено Ягоднинским обществом «Поиск незаконно репрессированных» при финансовой поддержке Фонда Гражданских Свобод.

---

Февраль кончался, погода продолжала лютовать. В иные дни света белого не было видно, такие метели с морозом, что половина женщин оставалась в бараках по болезни. Машины все еще ходили на лесозаготовительный, шоферы сказывали, там легче, лес защищает от метелей, да и надо торопиться, потому что заметает карьер, где берут перегной. На Дальнее поле машины сопровождал трактор: все время заметало дороги. Сергей оставался единственным диспетчером этой работы.

Первый март открылся вдруг спокойным ветерком, к полудню проглянуло голубое небо, мороз только пощипывал. Сергей застрял у Любимова на Дальнем поле. Последняя машина чего-то не пришла, он не мог заставить себя ночевать тут. И уже потемну пошел пешком на усадьбу. Любимов проводил его до полпути и, остановившись, перекрестил в спину.

По трассе идти стало легче, да еще под ветер. Но идти не пришлось: из Магадана на север пошла длиннейшая колонна заключенных. Шли пешком, быстро, ему пришлось отойти подальше, ведь могли загнать в колонну, доказывай потом, что ты не тот… Боже мой, сколько их было, этих несчастных! Ветер подгонял их, ряды шли, клонясь вперед, сжимаясь, как можно плотней, охранники по сторонам. Это было страшное шествие, оно напомнило Сергею известную картину отступающих французов в 1812 году. Но то были чужие, завоеватели и кара их выглядела справедливой, тогда как здесь шли русские люди и шли по своей земле. По левой стороне колонны изредка проходила машина с фанерным коробом, она подбирала ослабевших, у кого отказали ноги. Их бросали в кузов и везли, чтобы не «засорять» трассу окоченевшими.

Видно, в пересылках города за метельный месяц скопилось столько заключенных, что размещать уже некуда. И Севвостлаг принял решение гнать пешим ходом, хотя до ближнего из приисков отсюда было почти триста километров.

«Континент особого назначения» площадью в 1200 тысяч квадратных километров продолжал пополняться.

Морозов пришел в теплицу. Кузьменко открыл дверь:

— Ты что припоздал? Тебя два раза спрашивали, вестовой приходил из лагеря. Я не знал, где тебя искать.

— Что им нужно, не говорили? — Сергей раздевался, с трудом дышал теплым и влажным воздухом теплицы.

— Так сегодня же второе марта, Сережа! Ты что, забыл? А сейчас уже половина двенадцатого, нет смысла идти туда. Поужинай — и спать. Утро вечера мудреней.

Когда он лег и закрыл глаза, то подумал о длинной и бессонной ночи. Но усталость, тепло и молодость взяли свое: он уснул но тут же вскочил, потому что над ним стоял нарядчик и требовал к начальнику.

— Вы оба поешьте сперва, — предложил Кузьменко. — Вот тут кое-что у меня имеется. Давайте к столу.

Нарядчик не устоял. Сел и Морозов. Но выпил только кружку сладкого чая и поднялся. Спросил:

— Что там случилось?

— Будто не знаешь, — нарядчик смотрел весело. — На волю пойдешь, Морозов. Бумага пришла. Понимаешь: на волю! Ты гляди, даже не улыбнулся! Да я бы в пляс пустился!..

И, открыв дверь, пропустил Сергея вперед. А Кузьменко вытер мокрые глаза, пошел в уголок, где у него висел образ Спасителя размером в половинку школьной тетради, стал на колени и несколько минут истово молился о даровании свободы человеку, которого он успел полюбить, как родного.

Утро обещало день спокойный и не очень холодный.

С неожиданным для себя обладанием Морозов вошел в помещение учетно-распределительной части, где находился и кабинет начальника лагеря. Там сидел писец в форме и при нагане. Сергей назвал себя. Писец порылся в бумагах, взял одну, спросил, не подымая глаз:

— Имя-отчество? Год рождения? Срок? За что?

Морозов все сказал, а на вопрос «за что?» ответил просто:

— Не знаю.

— Дурачком прикидываешься? Статья?

— Нет статьи. Есть буквы: КРА.

Вышел из кабинета начальник, стоял, слушал, наблюдал. Чиновник сказал:

— Срок твоего заключения истекает сегодня. Распишись вот тут, что уведомлен. Так. Пока соберешься в бараке, кассир приготовит тебе заработанные деньги, зайдешь получить. Вот эту бумагу с решением УРО Севвостлага предъявишь лично в окно номер четыре. Знаешь, где УРО?

— Знаю. Бывал.

— Можешь ехать. Там получишь справку для паспорта. И век будешь помнить, что так легко отделался.

Начальник лагеря подошел и неожиданно протянул руку:

— Прими мое поздравление, Морозов. Желаю тебе честной и хорошей жизни. У тебя все впереди.

Вышел из лагеря с бумагами в руке, шел по сто раз хоженой дорожке и ощущал себя словно бы после долгой болезни, когда ты вышел из больницы, но еще не веришь, что можешь стоять, способен быть как все другие, идти по делам, работать, улыбаться, когда весело, и хмуриться, когда скверно на душе. Неведомое состояние, к которому он шел три года через принуждения, страхи и саму смерть, а пришел — и что-то не ощутил радости, не потянуло его плакать от счастья.

Вдруг остановился. А куда ему идти? Да, ехать в Магадан, за паспортом, этой книжицей, без которой ты не человек.

Но сперва в теплицу, где у него верный друг, почти отец, где чистый покой.

Василий Васильевич, конечно, знал, что Сергей придет. У него на столе, под покрывалом, что-то бугрилось, в теплице переговаривались Зина и Катя, пахло весенней распаренной землей и мятными пряниками. Он первым и обнял Морозова, прижался мягкой бородой лицом к лицу и заплакал. Зина и Катя смущенно и тоже со слезами поздравили его. Сели за стол, поели, выпили мятный чай и только начали было разговор о новой жизни, как вошел Пышкин, пожал руку сперва Сергею, потом Кузьменко. Девчата мигом исчезли из теплицы.

— Ну что, товарищ Морозов? — Пышкин нажал на слово «товарищ». — Будем работать в Дукче? Или есть другие планы?

— А вы и беспаспортных принимаете? — без улыбки спросил Морозов.

— Нет. Но у тебя есть паспорт.

— Есть бумажки для получения…

— Ну, это формальность. Я вот что хочу узнать. Деньги у тебя имеются?

— Да. Восемьдесят три рубля, и еще пятьдесят из лагеря.

— Не Бог весть что, но на первый раз достаточно. А теперь уже официально: я предлагаю тебе работу бригадира-агротехника на Дальнем, поле. Оклад девятьсот рублей. Поработаешь год, а там…

— Спасибо за доверие, Василий Николаевич. Я готов к работе и на Дальнем, и здесь, если будет надобность.

— Отлично. Приказ мы напишем, как будет паспорт. А сейчас, молодой человек, извольте в Магадан. Нечего терять время даром. Это вам не в лагере, понятно?

И усы его задорно поднялись.

С ПАСПОРТОМ НА РУКАХ

Паспорт Морозов получил через два дня. Паспорт, как у всех, но на страничке, где «особые замечания» ему влепили продолговатый штамп черного цвета. В рамке крупно выделялась цифра «38», слово «ограничения» и еще какие-то не очень ясные и мелкие слова.

Он спросил, зачем штамп? Ответили:

— Не имеешь права проживания в Москве, Ленинграде, в столицах республик и в некоторых других крупных городах. И не ближе ста километров от них. Нарушение этого правила карается сроком тюремного заключения от трех лет и больше.

Он уже отошел от окна, но вернулся и спросил:

— А в Магадане я могу жить?

— Нет, — ответил паспортист, не глядя. — Пограничная зона.

Морозов постоял, подумал. И улыбнулся. От Рязани до Москвы более ста километров. От родного города все триста. Значит, хоть там можно. Впрочем, почему, там?..

Что за жизнь ждала его «там» — не знал ни сам он, никто другой. Три года лагеря просто так не отбросишь. Так и потянутся за тобой этаким грязным хвостиком на всю дальнейшую жизнь.

И он поехал назад, в Дукчу.

Совхоз отгородился от рядом идущей колымской трассы плохоньким штакетным забором в рост человека. Но не поскупился на въездные ворота. Они были высоки, на мощных столбах, с аркой поверху, где болтался какой-то вылинявший плакат. Правда, ворота давно не закрывались, одну половинку кто-то сбил, и лежала она в зарослях бурьяна, с угла помятая гусеницами неразворотливого трактора.

Два больших бревенчатых дома — торец в торец — стояли за воротами, образуя начало совхозной улицы, которая так и не состоялась, поскольку напротив домов еще не было строений — только фундаменты с разным хламом, а за ними открывались коровники, сенной двор и огороженный жердями выгон, с тем крепеньким запахом, который не переносят привередливые горожане.

Выше и правей шли парники, а над ними блестела стеклами и светилась в ночи большая теплица. Она закрывала собой пологую сопку, поросшую мелким стлаником, который ложился под снег при первых морозах.

Летом вся эта картина была вполне ничего, лиственницы и кусты голубики все скрашивали. А вот в марте, на исходе зимы, совхоз явно не смотрелся. Так, унылый поселок с лагерной зоной за поворотом, скрытый за большими зданиями Управления сельским хозяйством с огромными, министерского вида окнами.