Гильермо Инфанте - Три грустных тигра

• Название: Три грустных тигра
• Автор: Гильермо Инфанте
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-89059-207-1

«Три грустных тигра» (1967) — один из лучших романов так называемого «латиноамериканского бума», по праву стоящий в ряду таких произведений, как «Игра в классики» Хулио Кортасара и «Сто лет одиночества» Гарсии Маркеса. Это единственный в своем роде эксперимент — опыт, какого ранее не знала испаноязычная литература. Сага о ночных похождениях трех друзей по ночной предреволюционной Гаване 1958 года озаглавлена фрагментом абсурдной скороговорки, а подлинный герой этого эпического странствия — гениальный поэт, желающий быть «самим языком».

В 1965 году Кабрера Инфанте, крупнейший в стране специалист по кино, руководитель самого громкого культурного журнала первого этапа Кубинской революции «Лунес де революсьон», уехал с Кубы навсегда и навсегда остался яростным противником социалистического режима. Сначала идиологические препятствия, а позже воздействие исторической инерции мешали «Трем грустным тиграм» появиться на русском языке ранее.

---

— Нет. Сорель француз, а французы, как ты мог заметить, упертые рационалисты, до безумия, они добровольные антинаоборотники. Даже Жарри не был наоборотником. У них со времен Бодлера никого не было. Бретон, который так старался им стать, — полная противоположность наоборотнику, ложный наоборотник. Бейль мог бы быть таким, родись он в Англии, как его друг лорд Байрон.

— А Альфонс Алле?

— С такой-то фамилией? Конечно!

— Потому что так твоя левая нога захотела.

— А кто всю эту игру придумал?

— Ладно, ты. Только не уноси далеко биту, перчатки и мяч.

Я улыбнулся. Получилась ли эта улыбка современной?

— Шелли?

— Нет, а вот Мэри, его жена, да, она была Мэри Шелли, доктор Франкенштейн доктора Франкенштейна Франкенштейна.

— А Эрибо — наоборотник?

— Эти скачки из тебя наоборотника не сделают. Разве что почемучку-эпилептика.

Он улыбнулся. Ждал этого. Моего королевского предначертания.

— Не сказал бы. Эрибо слишком напыщен, погружен в себя.

— А Аскилт?

Высоко берет, да я тоже прыгать умею.

— Чистый наоборотник. И Энколпий тоже. И Гитон. Но только не Тримальхион.

— А Юлий Цезарь?

— Конечно, куда же без него! К тому же он современен. Окажись он здесь, беседовал бы с нами без особых усилий. Даже испанский выучил бы. Интересно, как звучит испанский с латинским акцентом?

На его устах расцвела тонкая архаическая улыбка ранней греческой скульптуры. Ночь играла ему на руку; кроме того, он сидел ко мне в профиль.

— А Калигула?

— Возможно, величайший из всех.

Мы свернули на Пасео и проехались вверх по этим естественным террасам, превращенным историей в парк, которые всегда сбивают меня с толку своей схожестью с авенидой Президентов, и спустились по Двадцать третьей до Рампы, ушли на улицу М и обогнули отель «Гавана-Хилтон», завернув на Двадцать пятую, а потом на улицу Л и так до Двадцать первой.

— Глянь-ка, — сказал Куэ, — вспомнишь говно, вот и оно.

Я стал было искать взглядом Гая Цезаря, прохаживающегося по Рампе в золоченых калигах. Он вполне современен, не верите мне — спросите у Гитлера со Сталиным. Ему бы понравилось на Рампе, он бы почти не выделялся из толпы. Выделился бы разве что конь, которого он ввел в сенат. Но это оказались не Цезарь и не Инцитатус.

— Вон идет Эсминец СС Рибот, — сказал Куэ, — сильный крен. Везет, как пить дать, двойной груз спирта и козлиные рога.

Он показывал на другую сторону улицы, на противоположный тротуар.

— Сент-Экзюпери от музыки?

— Совершенно справедливо.

Я вгляделся, справа и слева от его вклинившегося профиля.

— Это не Эрибо.

— Точно?

Он притормозил и тоже пригляделся.

— Ты праффф. Это не он. А как похож, подлец. Вот видишь, у всякого есть двойник или, как ты говоришь, привозной робот с Марса, тут у нас все привозное.

— Да не так уж и похож.

— Это означает лишь, что даже понятие двойничества относительно. Все в конечном счете сводится к вопросу точек зрения.

Я решил начать. Натолкнуть на искусственные откровения, раз уж так ловко наталкиваю на спонтанные.

— А кстати. Ты спал с Вивиан?

— Вивьен Ли?

— Брось, я серьезно.

— Намекаешь, что благородное первое воплощение Бланш Дюбуа — это не серьезно?

— Я серьезно говорю серьезно.

— Постой, ты не о Вивиан ли Смит-Корона-и-Альварес-дель-Реаль?

— Да, о ней.

Мы ехали по Двадцать первой, и он резко завернул к «Националю». Капитан Куэдд. Лишь бы не отвечать? Мы вкатились в парк, зеленый холл отеля.

— Где ты хочешь поужинать?

— Я вовсе не хотел ужинать, ты забыл?

— Как тебе «Монсеньор»?

— Я последую за тобой, куда бы ты ни отправился. Будем считать, что я твоя духовная дуэнья.

Он раскланялся.

— Хорошо, тогда в «Клуб 21». А машина пусть здесь стоит. Всегда приятно знать, что дружественный, хоть и не хозяйский, вездесущий глаз приглядывает за твоими кониками.

Или косой, подумал я. Мы въехали на стоянку и поставили машину под фонарем. Куэ забыл вытащить ключ, пришлось возвращаться. Он глянул на небо.

— Как думаешь, падре Говерна, дождь пойдет?

— Не думаю. Гроза еще над морем.

— Ну и славно. Видно, чтение военных донесений лучше влияет на солдат, чем поле брани. Пошлите.

— О годах не спорят.

Он посмотрел на меня искоса, нахмурив брови и усмехаясь, Куэри Грант.

— Я хотел сказать — о погодах, — поправился я.

У въезда он расплатился.

— А Рамон тут?

— Какой Рамон.

— Да он один Рамон, Рамон Гарсия.

— Я тоже Рамон, Рамон Суарес.

— Тысяча извинений. А другой Рамон не работает сегодня?

— Частников возит. Что-то срочное?

Послание к Гарсии, подумал я и чуть не сказал вслух.

— Просто хотел повидаться. Передайте, что Арсенио Куэ его спрашивал.

— Куэ. Отлично. Завтра передам лично или с кем-нибудь, если не пересечемся с ним.

— Ничего важного. Просто привет передать.

— Передам, будьте уверены.

— Спасибо.

— Не за что.

Версаль. Если бы «Националь» мог заговорить. Мы побрели под пальмами, и я засмотрелся на нимфу, держащую кубок вечно извергающейся воды в фонтане перед отелем, голую и босую, вытянувшуюся по струнке, объятую ночью, но освещенную прожектором, который неумолимо выставлял на всеобщее обозрение очевидный акт интимного пития, почти что внутреннего нарциссизма, как будто девочку, разглядывающую в зеркале ванной комнаты свою наготу, застал чужой, шпионящий, влезший не в свое дело глаз. Непристойность.

— Красотка, а? Слегка чокнутая, недолго и тронуться, если бесконечно пить воду. Радуйся, Сильвестре, что Пигмалион с Кондильяком не разгуливают на свободе. Двинутая, как все они. И к тому же, на мой вкус, — слишком чистая. She’s spoiling her flavour[174].

К чему было так давить на английский или, на худой конец, ямайский выговор?

— Я знаю двух-трех не сумасшедших.

— More power to you. Но пасись лишь на своих лугах. Вот тебе мой добрый совет.

Да кто, черт побери, его просил? Сеньорита «Одинкуэе Сердца».

— It’s a watering Lily[175], — сказал он, заметив, что я все еще слежу взглядом за нагой наядой. Я не сказал ему, что огибаю фонтан, закрыв один глаз.

У казино «Капри» Арсенио поздоровался с хромым продавцом гардений, купил одну и поболтал с ним о том о сем, я не стал слушать.

— Ты носишь гардению в петлице?

— У меня и петлицы-то нет.

— На что она тебе тогда?

— Оказываю помощь инвалиду.

— Житейской войны.

— Я сделал бы то же самое для Джейка Барнса или капитана Ахава. Кроме того, к нам спешит подпевка.

Из цилиндра ночи выпрыгнул кролик. Крольчиха. Куэльчиха. Одно лицо с нимфой-гидрофилкой.

— Куэ, дорогой! Какие люди!

— Как дела, солнышко. Вот тебе цветочек, русалочка. Вазе цветы. Кстати, мой друг. Сильвестре Сон Влетнюю. Иренита Атинери.

— М-м-м, ты, как всегда, сама галантность. Какое красивое имя! Очень приятно, — и она показала зубки, будто протянула визитную карточку.

— Ночной угодник.

— Рад познакомиться, белла донна.

— Потрясающе. Ой как вы похожи!

— Не различаешь, кто есть Куэ, а кто есть Кто?

Прыснула. Она обитала в ином круге, чем Магалена и Беба.

— Но люблю я вас обоих.

— По отдельности, пожалуйста, — сказал Куэ.

Упорхнула после долгих поцелуев, смешков, Пока, заходите ко мне в лас-вегас в ближайшие дни. В ближайшие ночи, сказал Куэ и, повернувшись ко мне:

— Что я говорил?

— Ты знаком с топографией твоего ада.

— По-испански это называется Рампа. Прости, по-кубински.

У входа в «Клуб 21» я сказал:

— Никак не могу выкинуть из головы эту девчонку.

— Ирениту?

Я окинул его одним из его же дежурных взглядов.

— Статуйку? Ради бога, Сильвестре.

— Шел бы ты…

— Продавец гардений — мальчик, если ты не понял.

— Да Магалену, черт. Только о ней и думаю. Она меня околодовала. Она настоящая Мага Лена.

Куэ встал как вкопанный и вцепился в столб, поддерживающий маркизу, так, будто рядом начинался не сад, а колодец.

— Повтори.

Тон его меня тоже удивил.

— Настоящая Мага Лена.

— Еще раз, пожалуйста. Только эти два слова.

— Мага Лена.

— Так я и знал!

Он отпрыгнул назад и хлопнул себя ладонью по лбу.

— Что с тобой?

Он ничего не ответил и прошествовал в ресторан.

XX

Арсенио Куэ заказал цыпленка-гриль, жареную картошку, яблочный компот и зеленый салат. Я — гамбургер, пюре и стакан молока. Поедая цыпленка, он о нем и говорил — а это почти что невежливо. У меня приключилось дежавю, я снова сидел в Барловенто.

— Мне сдается, — сказал он, — есть некая (тесная) связь между столом и сексом, в постели и в еде — один и тот же фетишизм. Когда я был молод — или когда был моложе, в отрочестве (он сказал, в от-рочестве) — словом, несколько лет назад я обожал грудку и заказывал только ее. Одна моя приятельница как-то заметила, что мужчины предпочитают грудку, а женщины — ножку. Она, по всей видимости, ежедневно за обедом доказывала эту теорию. Если в пансионе давали курицу.