Михаил Каминский - В небе Чукотки. Записки полярного летчика

• Название: В небе Чукотки. Записки полярного летчика
• Автор: Михаил Каминский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1973

В книге «В небе Чукотки» воспроизведены эпизоды героической эпопеи становления и развития советской полярной авиации.

Эту книгу написал человек, который осваивал Арктику и Антарктиду, воевал, в полярную ночь нес дежурства по обеспечению дрейфующей станции у полюса.

«В небе Чукотки» — живой рассказ о слабости и стойкости, о верности долгу и человеческой порядочности. Герои этой книги — люди сильного характера и беззаветной верности долгу, — могут служить примером для молодых, продолжающих дело отцов.

---

Приходилось слышать, что у моряков и летчиков есть шестое чувство — чувство опасности. И это, пожалуй, верно. Еще ничего особенного не произошло, однако ощущение надвигающейся беды уже закралось.

Но что же меня насторожило. Что? Ага, понял — потерялась река.

— Эх ты, растяпа! Это тебе что? Перочинный ножичек, не заметил, как обронил?! — обругад я самого себя.

На пустынной белой равнине река выделялась лишь узенькой полоской берегового кустарника. На фоне таких крупных ориентиров, как горы, при великолепной видимости во все стороны приметы русла реки ничтожно малы, еле заметны. И вот они исчезли совсем. С напряжением всматриваюсь в белизну под собой.

— Да ты, голубушка, никуда и не пропадала! Но почему тебя так плохо видно?

Как сквозь вуаль, различаю бровку тальника, но теперь это не сплошная пиния, а еле заметный пунктир. Утратили свою резкость береговые обрывы, земля выглядит белым экраном, на котором с трудом просматриваются неровные швы, черточки, пятна…

— Неужели туман?.. Ну да, конечно, он! Но откуда взялся?

Благодушие как ветром сдуло. Впервые за этот час к нарядном белом просторе почувствовалась враждебность.

— Не забывай, где находишься! Со своим самолетом ты здесь, как муха на блюдце!

Переключаю внимание на самолет командира. Тот уверенно срезает петлю реки, обозначенную на карте, и выходит на пересечение горного массива. Не может быть, чтобы командир не заметил тумана, при нем штурман и радио, значит, он знает, что место посадки открыто. Иначе еще не поздно вернуться.

Идем дальше. Под нами хаос сопок. Вскоре река остается далеко в стороне. Солнышко положило подбородок на горизонт, сил у него недостаточно, чтобы просветить каждую складку местности. В распадках уже сумеречно. Имеет ли связь командир? Успеем ли до темноты?

А туман сгущается на глазах. Он поднимается в высоту и закрывает долины. В меня вселяется тревога, сижу как на иголках, верчу головой, хочется заглянуть туда, где должны кончиться горы.

Митя просунул руку в щель перегородки, тронул за плечо — хочет говорить. Прислоняю наушник и, упреждая вопросы, передаю в переговорную трубку:

— Как слышишь, Митя?

— Слышу хорошо, объясни, что происходит?

— Пахнет жареным, Митя, Кругом туман, солнышко садится, возвращаться поздно, что впереди—неясно. — Подумав, добавляю: — Командир «режет» по горам, и я не знаю, от ума или безумия. Ведь карта точна только по фарватеру, все остальное — сон рябой кобылы!

— Я тебя предупреждал, что поздно вылетаем!

— А я что, начальник полярной авиации? Ты же видел, что Пухов даже не сказал нам о погоде по маршруту!

— А нам не легче от его самонадеянности. У нас пассажиры. Чует мое сердце, что летим без связи!

— А у меня вся надежда, что Ваня Кочкуров «держит» «Снежное», потому и ведет по короткому пути, через горы.

— Миша, смотри, смотри, что он делает?!

Поведение командира обнаружило признаки замешательства. Он начал было поворот в сторону реки, вышел из него, тут же стал в вираж. С расстояния тридцати метров, на какие я приблизился, мне видно Пухова, что–то раздраженно говорящего в телефон, и виноватое лицо штурмана Кочкурова. Вот командир снова взял прежний курс через горы. Стало ясно, что на капитанском мостике тревога, если не паника. Но если они не имеют связи и только сейчас заметили туман, тогда наше дело худо. Чувство неуверенности с новой силой сжало сердце. Ведь я не знаю, что за летчик мой командир, это первый полет с ним. Но что же делать?

В прошлой жизни к аэродрому меня всегда приводили связь и штурман. Сейчас доверие к ним стремительно падает. Перед мысленным взором крупными буквами зажглись пугающие слова—вынужденная посадка! Там, на материке, она не столь опасна, везде близко люди и их помощь. Здесь все по–другому. На сотни километров этот мир необитаем. Вынужденная в горах — это гибель. Сейчас мой долг — спасать пассажиров. Они не виноваты, что попали к «липовым» летчикам.

Вот и солнышко скрылось за горами. Говорю в трубку:

— Ну, Митя, как говорится, спасение утопающих их собственное дело! Принимаю решение выходить на реку и действовать самостоятельно. Как там пассажиры?

— Спят вовсю! Делай, как считаешь лучше! Прибавляю газ, обгоняю командира и на его глазах круто разворачиваюсь к реке. В зеркало вижу, что Пухов повернул за мной,

Сопки становятся ниже, уходят назад, приближается кромка гор, возле которой простирается русло Анадыря. От нервного напряжения лоб покрылся испариной.

Тщетно ищу разрывов в туманной белизне, а мозг лихорадочно осмысливает совершившееся. Впервые в жизни я совершаю поступок, который считал преступным. Это надо же — ухожу от ведущего! Верно ли мое решение, предотвратит ли оно катастрофу?

Над туманом идем курсом на запад. Слева—волнистая гряда гор. Справа, до самого горизонта, как выглаженная простыня, — белая равнина. Все более определенным становится, что мы влипли.

Как же так случилось? В последнее время Пухов ни в чем не советовался со мной. Формой отношений стали безапелляционные распоряжения. Накануне вылета за обедом он сказал:

— Завтра полетим в Маркове с посадкой в «Снежном». Вы заберете двух пассажиров — начальника политотдела Щетинина и начальника торговой конторы Янсона и сто пятьдесят килограммов груза. Готовьте свою машину.

День в конце ноября короткий, но мы встали и позавтракали по обычному расписанию. Минут сорок потратили на проработку маршрута. Потом Пухов со штурманом Кочкуровым ушел на рацию и очень долго не возвращался. Появившись, дал знак запускать мотор. Не сообщив, есть ли связь со «Снежным», какая там погода, сел в свой самолет и вырулил. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Так я и «следовал», пока не понял, что бездумному послушанию есть предел–После выхода к реке прошло минут восемь. Это были самые длинные минуты моей жизни. Наконец горы слева кончились, линия их вершин повернула к югу. Судя по карте, прижимаясь к подножьям гор, повернула и река. Я тоже разворачиваюсь на девяносто градусов.

Ну вот и полная, безнадежная ясность. «Снежное» всего в двадцати километрах от точки поворота, но и здесь все тот же непроницаемый туман. Ни одного разрыва, ни единого потемнения. Сердце тоскливо сжалось, но все мое существо протестовало против обреченности, не верилось, что судьба загнала в угол. Нет, черт возьми, мы еще поборемся! Говорю в трубку:

— Нокаут, Митя, аэродрома нет!

— Кошмар! Что думаешь делать?

— Пока завидую Швейку. Он мог летать без посадки.

Несколько секунд Митя озадаченно дышит в переговорный раструб, потом слышу:

— Ты шутишь, как покойник, Миша. А нам жить надо. Надо пробивать этот чертов туман. Я в тебя верю, ты сможешь, не робей!

Как славно, что в эту минуту со мной не паникер, а друг, единомышленник. На мгновение ослабло, отпустило щемящее чувство опасности, и я ответил с чувством:

— Спасибо, Митя! Может, и правда у земли есть какой–нибудь зазор. Не имеем мы права биться в первом же полете.

Наука летания по приборам знакома мне больше теоретически. Думаю, вспоминаю. А самолет летит. Все так же мирно журчит мотор. Сердце замирает, как перед первым прыжком с парашютом. Медлить больше нельзя. На том месте, где было солнце, медленно остывает красная полоса. Ну, была не была! Оглядываюсь на самолет Пухова. Убираю газ и начинаю снижаться вдоль предполагаемого фарватера реки. Пухов следует рядом, метров на сто позади. Так мы и входим в верхнюю кромку тумана на высоте пятьсот метров…

У меня было самое шапочное знакомство с «пионером», первым тогда прибором для слепого полета. В нем были стрелка и шарик. Они с величайшей поспешностью реагировали на действие центробежных сил, возникающих в полете. Искусство, еще не освоенное большинством летчиков той поры, заключалось в том, чтобы, действуя рулями, держать стрелку и шарик в центре шкалы. Это было не просто. Вернее сказать — чертовски трудно. Поначалу вдруг возникало ложное ощущение виража или крена, хотя самолет шел прямо. Следуя инстинкту, летчик загонял машину в немыслимое положение. Тогда шарик «убегал» в одну сторону, а стрелка в другую, и вернуть их на место не хватало «мозгов». Если полет происходил с инструктором, он отбирал управление, восстанавливал положение, и все начиналось сначала. Легко догадаться, что получалось без инструктора.

Однако, планируя по прямой, мне удалось удержать шарик и стрелку. Думаю, главную роль сыграла Митина регулировка самолета. Он никуда не валился и не заворачивал. Мое дело было не мешать ему в движении по прямой. Но и у меня были «заслуги» — я не потерям скорости и успевал следить за высотомером. Вот и сто метров—земли нет! Ниже нельзя. Перевожу машину;

в набор и вновь выхожу на кромку. Окаменевшие мышцы расслабились, но картина, представшая глазам, рождала самые безрадостные чувства.