Геннадий Прашкевич - Русский струльдбруг (сборник)

• Название: Русский струльдбруг (сборник)
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Научная Фантастика

Все повести этого тома связаны атмосферой тайны, необычности, и в то же время глубоко реалистичны. Герой теряет память при авиакатастрофе и пытается понять, в какой же реальности он теперь находится: в пути с красноармейцами в Шамбалу, на допросах в НКВД, или в обыкновенной компьютерной лаборатории по разработке новых игр? («Нет плохих вестей из Сиккима»). Некое межзвездное существо, пытающееся помочь такому же своему приятелю, контрабандно приторговывающему живыми видами с планеты Земли, потерпев аварию, разыскивает свои сущности, постепенно проникаясь той мыслью, что люди на считавшейся «неразумной» планете – все же разумны. («Подкидыш ада»). Наконец, в повести «Русский струльдбруг» раскрывается трагическая история первых бессмертных, созданных в секретной лаборатории; один из них – русский; на территории будущей русско-китайской автономии он пытается понять, что же принесло ему (и ему подобным) бессмертие?

---

Геннадий Прашкевич Русский струльдбруг (сборник)

Теория прогресса и чувство вины Геннадия Прашкевича

Чудеса чудесами, но каждый знает, что истинных чудес только два – Вселенная и Человек.

Г. Прашкевич. Анграв-VI

Геннадий Мартович Прашкевич – прозаик, эссеист, поэт, переводчик – родился в Красноярском крае в небольшом селе Пировское.

«Первой книгой, которую я прочел от корки до корки, – вспоминал он, – была «Цыганочка» Сервантеса. Не «Коза-дереза», не «Конек-горбунок», не «Маша и три медведя», весь этот доисторический извращенный модернизм, а настоящая толстая, солидная книга. Мне только что стукнуло четыре года, «Цыганочке» шло не первое столетие. Разница должна была сказаться».

Она и сказалась. Первый рассказ – фантастический – Гена Прашкевич сочинил уже в седьмом классе. Учился он тогда в городе Тайга (крупная железнодорожная станция на Транссибирской магистрали), и в 1957 году рассказ «Остров туманов» появился в газете «Тайгинский рабочий».

«В то время я жил как бы в двух мирах, – вспоминал писатель. – В реальном, где суровая сибирская природа соседствовала с дремучим пьянством, дикостью, невежеством, почти всегда свойственным промышленному захолустью, и миром придуманным, вычитанным из книг, открывавшимся мне, когда я смотрел на звездное небо. Повинуясь странной жажде знать как можно больше, летом 1957 года я вдруг (неожиданно даже для себя) написал в Москву трем великим небожителям, и они – выдающийся палеонтолог и фантаст Иван Антонович Ефремов, не менее выдающийся энтомолог Николай Николаевич Плавильщиков и географ и геолог академик Дмитрий Иванович Щербаков – о, чудо! – мне ответили. А Иван Антонович даже пригласил в поле – поработать с самыми настоящими палеонтологами. И еще – книги! Они стали присылать мне много книг, они подсказывали, что именно следует читать. В глухой сибирской провинции в середине прошлого века, учась в обыкновенной средней школе, я получил возможность перелистывать роскошные альбомы Аугусты и Буриана, вчитываться в работы Вернадского, Козо-Полянского, Быстрова, Рёмера».

Окончив школу, Прашкевич приехал в Новосибирск. И вот здесь-то, в только что основанном академиком Лаврентьевым и его сподвижниками академическом городке, он обрел замечательных друзей, людей «одной с ним крови», и с удивлением обнаружил, что настоящие, даже очень крупные ученые тоже пишут стихи! А в начале 1961 года несколько молодых людей из Института геологии и геофизики создали поэтическую группу – вместе со студентами Новосибирского университета. Эти литературные «среды», конечно, не могли остаться незамеченными даже во время относительной политической оттепели начала 60-х.

«Торжествующее ощущение того, что у нас все получается, – вспоминал писатель, – конечно, не могло не привести к мысли о литературном альманахе. Настоящий литературный альманах, выходящий в научном городке! – это ли не ответ тем, кто почему-то делил людей на «физиков» и на «лириков»? Впрочем, с настоящим ужасом узнали наши партийные ревнители о том, что мы с моим другом Володей Горбенко попросили дать стихи в будущий альманах не кого-нибудь, а Анну Андреевну Ахматову. Нам тогда в голову не приходило, что жизнь и мечты далеко не всегда совпадают и что «пробивание» литературных альманахов в обществе, скованном догмами партийности, не под силу людям даже гораздо более авторитетным, чем мы».

Конечно же, издать альманах не удалось, история с ним закончилась невесело.

Академгородок, Тайга (там была написана первая серьезная вещь – повесть «Столярный цех»), снова Академгородок. С женой и маленькой дочкой молодой писатель уехал на Сахалин. Работая в лаборатории вулканологии Сахалинского комплексного научно-исследовательского института, он исходил весь Сахалин, многие острова Курильской гряды, побывал на Камчатке. «И оказалось, что мир, в который я попал, великолепен, в нем есть просторы, горы, сопки. Каждое лето я работал на островах практически необитаемых. Два-три человека на острове – это не так уж много. Скоро выговариваешь все слова и начинаешь… понимать океан. Причем понимать совсем не так, как раньше. Берега на Курилах необыкновенные – это мрачные каменные непропуски, врезанные в базальт бухты, выходящие в океан каменные мысы. Пляжи тянутся на многие километры: титано-магнетитовые – черные, пемзовые – белые. Ночью выкатывается на берег волна, подсвеченная изнутри зеленоватым сиянием. На мелководье волна начинает расти, поднимается и вдруг рушится, мощно освещая весь берег длинной холодной молнией…»

В 1968 году на Сахалине вышла книга стихов корейского поэта Ким Цын Сона в переводах Геннадия Прашкевича и Владимира Горбенко. В том же году должен был появиться и первый поэтический сборник самого Прашкевича.

«Вернувшись с полевых работ, – вспоминал писатель, – я отправился в Южно-Сахалинское книжное издательство. Настроение там почему-то царило не самое праздничное. Директор меня не принял, а перепуганный редактор книжки дал странный совет. Наверное, перепутал порядок ходов, как говорят шахматисты. «Твоя книжка уже готова, – сказал он, странно оглядываясь, будто нас могли подслушать. – Осталось подписать ее в печать, но понимаешь… У цензора… Появились вопросы…» Он посмотрел на меня испуганно и добавил: «Попробуй поговорить с цензором сам…»

Совет этот редактор дал, конечно, не подумав: в Советском Союзе никакой цензуры не было. И цензоров, как таковых, не существовало. Были штатные невидимки, общаться с которыми имели право только редакторы, но никак не авторы. Но на другой день, будучи молодым и уверенным, я нашел нужное здание, поднялся на нужный этаж и постучался в нужный кабинет. «Ах, – радостно воскликнул цензор, точнее, воскликнула цензорша, женщина тоже не старая и тоже уверенная, – давно я ничего такого, как ваши стихи, не читала! Есть, правда, и у вас некоторые досадные мелочи. Ну, вот например… О нашем советском князе Святославе… В девятьсот шестьдесят восьмом году, ровно тысячу лет назад, он якобы, по вашей версии, застиг врасплох болгарские города, сжег Сухиндол, изнасиловал… – голос цензорши сладко дрогнул, – ах, изнасиловал многих болгарок… Ну, если и так? – голос цензорши окреп. – Где тому доказательства? В каком госхране лежат документы, доказывающие эти массовые, по вашим словам, изнасилования? Не мог, не мог наш советский князь так вести себя в близкой братской стране!»

Я не согласился. Я оспорил ее уверенность. И принес ей том знаменитого советского болгароведа Н. С. Державина.

«В конце весны или в начале лета 968 г. князь Святослав Игоревич во главе 60-тысячной армии спустился в лодках вниз по Дунаю… Болгария была застигнута врасплох…»

И все такое прочее.

Теперь-то я был убежден: моя книга выйдет!

Но, отложив в сторону том академика Державина, милая цензорша долго глядела на меня с непонятной грустью. Потом спросила: «А в каком году издана работа академика Державина?» Я честно ответил: «В одна тысяча девятьсот сорок седьмом». – «А какое, миленький, у нас тысячелетье на дворе?» – цензорша, несомненно, хорошо знала современную русскую поэзию. «Одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год идет». – «Вот и ладушки, – подвела итог цензорша. – В девятьсот шестьдесят восьмом году, тысячу лет назад, и даже в одна тысяча сорок седьмом году, двадцать один год назад, наш советский князь Святослав мог делать в братской стране Болгарии все, что ему заблагорассудится, но в одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году мы ему этого не позволим!»

Набор книги рассыпали. Имя автора внесли в черный список.

Позже Прашкевич писал: «В некотором смысле пресловутая моя разносторонность вызвана была всего лишь определенными специфическими обстоятельствами. Я всегда хотел большего. Первая книга уничтожена, стихи нигде не печатаются. Ну, что ж, я занялся переводами. Летал в Болгарию, изучил язык, в конце концов, издал антологию болгарской поэзии. Однако этого мне было мало и я обратился к прозе. Несколько повестей составили первую мою книгу – «Люди Огненного кольца» (1977). Ну, а активное общение с научным миром привело к идеям фантастическим. Это ведь не проблема – сменить жанр, главное – не потерять любопытства».

В 1971 году Прашкевич вернулся в новосибирский Академгородок.

Работал в городских газетах, в Западно-Сибирском книжном издательстве.

Печатался в журналах «Байкал» (Улан-Удэ), «Вокруг света» (Москва), «Аврора» (Ленинград), «Нева» (Ленинград», «Огонек» (Москва), «Сибирские огни» (Новосибирск), «Дальний Восток» (Хабаровск). В альманахе «На суше и на море» опубликовал повесть «Двое на острове» (1972), где на фоне экзотической курильской природы, описанной с большой художественной достоверностью, не менее достоверно показаны были нравственные метания героев. Популярный журнал «Уральский следопыт» (Свердловск) в февральском и сентябрьском номерах за 1974 год опубликовал сразу две фантастико-приключенческие повести Прашкевича: «Мир, в котором я дома» и «Шпион в юрском периоде». Последняя положила начало известному циклу «Записки промышленного шпиона», за который писатель в 1994 году писатель был удостоен Всесоюзной премии по фантастике – «Аэлита». По словам Виталия Бугрова, в то время сотрудника «Уральского следопыта», публикация в течение одного года двух повестей одного автора в одном и том же журнале – случай крайне редкий. Но «мы печатали вещи Прашкевича едва ли не по мере поступления! Уверен, именно мы помогли родиться – ну не совсем так, поскольку рождался-то он сам по себе! – но, во всяком случае, утвердиться новорожденному фантасту».