Андре Бринк - Перекличка

• Название: Перекличка
• Автор: Андре Бринк
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

В новом романе известный южноафриканский писатель обратился к истории своей страны в один из переломных моментов ее развития.

Бринк описывает восстание рабов на одной из бурских ферм в период, непосредственно предшествующий отмене в 1834 году рабства в принадлежавшей англичанам Капской колонии. Автор не только прослеживает истоки современных порядков в Южной Африке, но и ставит серьезные нравственные проблемы, злободневные и для сегодняшнего дня его родины.

---

— Да, я койн, — сказал я. — Голландцы зовут нас готтентотами. Но что все это означает? С одной стороны хозяева. С другой — рабы. А мы? Мы посередке. Нас пинают с обеих сторон. Хозяева заявились сюда из-за моря, да и вы тоже. Только мы одни всегда были здесь. А что мы за это имеем? — Я дернул плечами. Дрожь пробежала у меня по спине. — Дай мне лошадь.

— Ты можешь взять лошадь своего хозяина.

— Ту самую? — Я снова ощутил дрожь, но теперь уже от восторга. Как он догадался, что я вот уже несколько лет мечтаю об этой лошади?

Я протянул Галанту руку.

— Ты прав, — сказал я. — Хорошо, что я тут оказался. Можешь на меня рассчитывать.

Янсен

Я приехал сюда только для того, чтобы забрать свою лошадь. Разве я хоть в чем-то виноват?

Галант

На этой ферме мы все видели. Похороны — давно, в те времена, когда умер отец Эстер. Свадьбу. Детей, которые рождались, и детей, которые умирали. Вот конюшня. Я до сих пор привязан к ее балке и жду, когда Эстер отвяжет меня. И шепот Памелы той ночью: «Галант, кто ты?» Нам знакомы пахота и сев, сбор урожая и жатва. Мы знавали страдания и радости, видели лето и зиму. Знаем мы и ветер.

Но сейчас ветер стих, и все замерло. Ничто не движется. Все в напряжении, в ожидании.

Только одно гложет меня: с того дня на гумне Николас избегает оскорблять меня и не дает повода, которого я ищу. Все готово, но на сердце у меня тяжело — мне нужен последний повод. Уже вторник. Сегодня ночью это должно свершиться.

Солнце садится, когда Николас вдруг выходит мне навстречу, держа за руку свою дочь Хелену. С ним гость Ханс Янсен и длинный, тощий учитель Ферлее.

— Галант, — говорит он сурово. — Сегодня вторник, а я еще в воскресенье сказал тебе, чтобы ты привел в порядок гумно.

Я пожимаю плечами.

— У меня была другая работа.

— Ты сам знаешь, что каждый год после обмолота нужно привести в порядок и заново утрамбовать гумно. — Он глядит на гостя. — Баас Янсен тут рассказал мне, что у них недавно было много хлопот с непокорными работниками. А я ответил ему, что горжусь своими людьми, что они могут служить примером всем остальным. А ты так подводишь меня.

Я молча жду.

— Чтобы завтра на рассвете гумно было приведено в порядок.

— Солнце уже село.

— Тогда, черт побери, поработай в темноте. У тебя было достаточно времени. Завтра утром, когда взойдет солнце, я хочу показать баасу Янсену, что ты сделал.

— Солнце взойдет и зайдет. Я не могу остановить его.

— Галант… — Как хорошо я знаю этот маленький мускул, дрожащий у него на скуле. И все только потому, что ему хочется покрасоваться перед этим чужаком. — Утром мы первым делом пойдем на гумно.

— Как хотите.

Когда они уходят, я испытываю желание расхохотаться — на душе у меня легко и беззаботно. Теперь я понимаю, что чувствует Абель, когда говорит о скрипке. Наконец все спокойно — напряжение спало, все прояснилось. Словно новое солнце поднимается с гумна. Теперь у меня есть повод, которого я желал.

На мгновенье я снова мальчик. Я один под серым моросящим дождем возле конюшни, где жеребится кобыла. Поблизости никого, а ей больно. Я запускаю в нее руку по самое плечо, нащупываю внутри горячую влажную жизнь и вытаскиваю ее наружу. Это жеребенок, спотыкающийся на тоненьких ножках, но вскоре неукротимый и свободный, будто молния, — самый дикий на свете серый конь. И он мой навсегда. На этой лошади я буду скакать ночью в горы, в наступающий день, в самое сердце солнца.

Теперь я знаю: лошадей укрощают, надежду заковывают в кандалы, мечту убивают.

Но сегодня я вытащил нового жеребенка из темноты матери-кобылицы. На этого коня я усаживаюсь, чтобы скакать в мир. И уже никто не отберет его у меня. Жеребец, неистовый, как ветер, как буря, как огонь, как сама жизнь.

В темноте ночи мы слышим стук копыт. Это лошадь Абеля. Звук кажется неясным и приглушенным, подобно отдаленному грому.

Но на самом деле он уже очень близко.

Хелена

Господь мой пастырь; я ни в чем не буду нуждаться.

Завтра я начну учиться в школе. Мне не нравится, как пахнет изо рта учителя. А его жена миленькая. Она дает мне подержать ребеночка.

Мама уже начала учить меня всякому. Папа говорит, что я очень умная. Я уже умею сама заплетать косы. И я знаю, что два плюс два — пять.

Часть четвертая

Мама Роза

Мне рассказывала мать, а ей ее мать, а ее матери, я думаю, тоже ее мать, как однажды, давным-давно, Луна послала хамелеона к только что сотворенным Тзуи-Гоабом людям, чтобы тот сказал им: «Так же как я убываю, потом исчезаю, а потом появляюсь снова, так и вы будете умирать и снова рождаться». Но заяц перехватил эту весть у хамелеона, побежал вперед и сказал людям: «Слушайте слова Луны: так же как я умираю, так и вы тоже будете умирать». Вот так и пришла смерть в мир. А теперь она поселилась среди нас, в нашем Боккефельде. И не просто смерть тех, кого убили. Есть тут и другая смерть, более глубокая, — смерть сердца, а она останется с нами надолго. Когда я пристально смотрю во тьму, я вижу своими старыми глазами, как умирают очаги моего народа и остывшая зола становится белой. Не видно больше дыма, поднимающегося от костров. Не слышно песен женщин, возвращающихся с хворостом из вельда. Антилопы, всегда бродившие по этим долинам, ушли отсюда, и дикие звери исчезли. Только слышится иногда вой шакала да крики птицы-молота, шагающей по воде смерти. Сердце остыло у меня в груди, и взор тускнеет. Мой конец близок — меня надломила смерть того, кто мог бы быть моим сыном, и смерть тех двоих, что сосали мою грудь.

Это смерть, что приходит издалека. Бывает молния, которую ты видишь своими глазами, молния, возвещающая грозу, которая побьет пшеницу, но и даст новую жизнь земле для следующего урожая. Но бывает и другая молния, невидимая, он оставляет свою отметину у тебя в сердце, она таится в тебе, годами выжидая, съежившись, терпеливо, как яйца. Птицы-Молнии в темноте земли, и вдруг в один прекрасный день она вспыхивает, опаляя и обжигая тебя изнутри, насылая безумие, которое погубит тебя, и только после этого ты, быть может, опять станешь плодоносным для какого-то нового урожая.

О Тзуи-Гоаб
Отец отцов наших
Отец наш!
Пусть пронесется грозовая туча.

Что еще я могу сделать. Мне не изменить мир. Когда той ночью вспыхнул пожар, разожженный Галантом и остальными, я не могла ни остановить, ни поддержать их. Я не могла присоединиться к ним, но и не могла оставаться в стороне. Единственное, что я еще могла делать, — это быть тут — видеть, что происходит, смотреть моими старыми глазами и слушать моими старыми ушами, — для того чтобы все это не ушло просто так, как проходит стороной летняя гроза на горизонте, о которой и не вспомнишь, когда проснешься утром. Я не спала. Я была тут. Я была среди них. Я уже слишком стара, но кое-что еще мне по силам, и я это делала — была тут.

Теперь во мне осталась одна только жалость. Жалость ко всем. И к убитым, и к тем, у кого не было другого выхода, кроме как убивать. Жалость к родителям и жалость к детям. К белым и к черным.

Когда позже прибыл фургон, чтобы увезти тела, я поехала тоже. Я помогала обмыть и убрать их и положить на стол: Николаса, учителя и этого чужака Янсена — всех троих. То было долгое и тряское путешествие из Хауд-ден-Бека обратно в Лагенфлей, туда, где мы все начинали, где в прежние времена старый Пит был властителем и хозяином. Теперь для него все было кончено, он умирал. Я обмыла и его тоже, и, к моему удивлению, Алида не стала мешать мне. Он был еще жив, но я обмывала его так, как обмывают покойников; как мать моет свое дитя. Смерть затаилась, поджидая всех нас. И потом не останется ничего, кроме грубых скал и равнин нашего высокогорья с черными деревьями и красной травой да запаха бучу и сладкого черного чая в вечернем ветерке.

Я была тут — вот все, что я могу сказать о случившемся.

Поначалу я думала, что мало просто знать: нужно еще и понимать. Теперь я не уверена в этом. Разве довольно просто понимать, если не пытаешься изменить? Вот Галант и попытался. Но куда это его завело? Лишь голова его возвратится обратно в Хауд-ден-Бек.

Хауд-ден-Бек. Все эти годы мы думали, будто он отрезан от остального мира — место, укрытое и защищенное горами. Думали, что мы предоставлены здесь сами себе, что ничто не грозит нам извне. Но это было заблуждением. Как тот лев, который много лет назад появился у нас ниоткуда и нарушил нашу спокойную жизнь, все мы тоже явились сюда с нашим прошлым внутри нас и нашими мирами, прилепившимися к нам. И теперь из-под сени смерти мы все смотрим назад, в прошлое. И может быть, кто-то услышит, как мы взываем из темноты — голоса, перекликающиеся в огромной тишине, мы все тут вместе, но каждый навеки одинок. Мы говорим и говорим, бесконечная цепь голосов, все хором, но и все порознь, все разные, но и все одинаковые, и пусть отдельные звенья и окажутся ложью, но вся цепь — истина. И имя этой цепи — Хауд-ден-Бек, Заткни-Свою-Глотку.