Луи Альтюссер - За Маркса

• Название: За Маркса
• Автор: Луи Альтюссер
• Издательство: «Праксис»
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: 5-901574-59-1

Книга Луи Альтюссера «За Маркса» — важнейший текст западного марксизма после Второй мировой войны, выдержавший с момента своей первой публикации пятнадцать переизданий. Он произвел революцию в прочтении классических работ Маркса, заложив основы нового понимания философии, политики, истории. Книга содержит разработку базовых понятий, составивших фундамент так называемого «структуралистского» или «недиалектического» марксизма.

---

Разумеется, марксисты, для того чтобы упростить ситуацию, неосознанно или намеренно могут ссылаться на эту модель или использовать ее в качестве символа: тем не менее как теоретическая, так и политическая практика марксизма с ней несовместима. Марксизм несовместим с этой моделью именно потому, что он несовместим с теоретической предпосылкой гегелевской модели: предпосылкой простого изначального единства. Марксизм отвергает философское (идеологическое) притязание полного совпадения с неким «радикальным истоком», какой бы ни была его форма (tabula rasa, нулевой пункт процесса; природное состояние; понятие начала, которое у Гегеля, например, есть бытие, непосредственно тождественное ничто; простота, которая у того же Гегеля есть то, с чего (вновь) бесконечно начинается всякий процесс, восстанавливающий свой исток, и т. д.); точно так же отвергает он и гегелевское философское притязание, дающее себе это простое изначальное единство (воспроизводимое на каждом этапе процесса), которое затем посредством своего саморазвития произведет всю сложность процесса, при этом никогда не теряя себя самого[100][101], никогда не теряя ни своей простоты, ни своего единства, — поскольку множественность и сложность никогда не будут чем — то иным, нежели его собственное «явление», «феномен», призванные сделать явной его собственную сущность[102].

Исключение этой предпосылки, к сожалению, не сводится к ее «переворачиванию». Эта предпосылка не «переворачивается», но устраняется, причем устраняется целиком и полностью (а не в смысле Aufhebung, которое «сохраняет» устраняемое…), с тем чтобы ее место могла занять совершенно другая теоретическая предпосылка, не имеющая ничего общего с первой. Вместо идеологического мифа философии истока и его органических понятий марксизм утверждает в качестве принципа признание данности сложной структуры всякого конкретного «объекта» структуры, которая определяет собой и развитие объекта, и развитие теоретической практики, производящей знание о нем. У нас уже нет никакой изначальной сущности, но есть лишь нечто всегда — уже — данное, как бы далеко ни заходило познание, возвращаясь к его прошлому. У нас уже нет простого единства, но есть лишь сложное структурированное единство. И поэтому нет у нас и простого изначального единства (в какой бы форме оно ни выступало), теперь у нас есть всегда — уже — данное некоего сложного структурированного единства. Ясно, что если дело обстоит именно так, то с «матрицей» гегелевской диалектики покончено, и ее собственные органические категории, в той мере, в которой они обладают спецификой и позитивной определенностью, не способны жить после ее смерти как теоретического образования, в особенности те категории, которые «конкретизируют» тему простого изначального единства, как — то: «раскол» Единого, отчуждение, абстракция (в гегелевском смысле этого слова), объединяющая противоположности, отрицание отрицания, Aufhebung и т. д. В такой ситуации не приходится удивляться, что ни во «Введении» Маркса (1857), ни в тексте Мао Цзе Дуна мы не находим ни единого следа этих органически гегельянских категорий.

Разумеется, в идеологическом сражении (пример: борьба с Дюрингом) или в рамках общего изложения, предназначенного для иллюстрации смысла данных результатов, возможно ссылаться на некоторые категории такого рода; пока мы остаемся на этом уровне идеологической борьбы или изложения и иллюстрации, мы можем использовать эти категории, получая при этом весьма реальные результаты в идеологической практике (борьбе) или в общем изложении той или иной концепции. Но такое «изложение» (иллюстрация законов диалектики с помощью того или иного примера) остается под санкцией теоретической практики, — поскольку как таковое оно не представляет собой подлинной теоретической практики, производящей новые знания. Если же речь идет о подлинной практике, реально преобразующей свой объект и производящей подлинные результаты (знания, революцию…), подобной теоретической или политической практике Маркса, Ленина и т. д., тогда зона теоретической терпимости по отношению к этим категориям исчезает: исчезают сами эти категории. Когда речь идет о подлинной практике, которая органически конституируется и развивается на протяжении многих лет, а не о простом применении, лишенном органических эффектов, применении, которое никак не изменяет свой объект (например, в практике физики) и свое реальное развитие, когда речь идет о практике человека, подлинно вовлеченного в подлинную практику, человека науки, прилагающего свои силы для того, чтобы конституировать или развить ту или иную науку, или политика, стремящегося развить классовую борьбу, — тогда уже не встает, да и не может встать вопрос о наложении на объект приблизительных категорий. Тогда категории, которым нечего больше сказать, молчат, они редуцированы к немоте. Так, в реально конституированных марксистских практиках гегельянские категории уже давно замолчали. В них они суть «необнаруживаемые» категории. И несомненно, именно поэтому некоторые с бесконечными заботливостью и почтением, которые обычно вызывают уникальные реликвии прошедших времен, берут, для того чтобы выставить на все — общее обозрение, всего две фразы[103], которые можно обнаружить во всем «Капитале», т. е. на 2500 страниц ин-октаво французского издания; и несомненно, именно по этой причине они подкрепляют эти две фразы третьей, по сути дела даже одним словом, восклицанием Ленина, в котором тот, словно загадывая непростую загадку, уверяет нас в том, что поскольку люди не прочитали Гегеля, то на протяжении целой половины столетия они ничего не понимали в Марксе… Вернемся к этому простому факту: в реально конституированных марксистских практиках используются и действуют отнюдь не гегельянские категории: в них присутствуют другие категории, категории марксистской диалектики, которая действует в марксистской практике.

5. СТРУКТУРА С ДОМИНАНТОЙ: ПРОТИВОРЕЧИЕ И СВЕРХДЕТЕРМИНАЦИЯ

Неодинаковое отношение развития материального производства, например, к художественному… Но собственно трудный вопрос, который надлежит здесь разобрать, заключается в следующем: каким образом производственные отношения, как правовые отношения, вступают в неравное развитие.

К. Маркс. К критике политической экономии. Введение

Нам остается разобраться с наиболее существенным моментом этой практики: законом неравномерного развития противоречия. Поскольку Мао высказывает следующий чистый как заря тезис: «В мире нет ничего, развивающегося с абсолютной равномерностью».

Чтобы понять смысл и область применения этого «закона», касающегося не только (как часто думают) империализма, но «всего, что существует в мире», нужно вернуться к тем существенным для марксистского противоречия различениям, которые в любом сложном процессе выделяют главное противоречие, а в любом противоречии — главный аспект. Я подчеркиваю это «различение» только в качестве указания на сложность целого, говорящего о том, что для того, чтобы одно противоречие могло господствовать над другим, целое должно быть сложным. Теперь необходимо рассмотреть это господство не в качестве указания, но само по себе, а затем развернуть его импликации.

Тот факт, что одно противоречие господствует над другим, предполагает, что сложность, в которой оно фигурирует, является структурированным единством и что эта структура имплицирует отношение господства и подчинения между противоречиями. Действительно, господство одного противоречия над другим для марксизма не может быть фактом случайного распределения различных противоречий в той сумме, которую берут в качестве объекта. В этом сложном целом, которое «содержит в себе целый ряд противоречий», нельзя «обнаружить» одно противоречие, господствующее над другими, подобно тому как на трибуне стадиона можно обнаружить зрителя, на целую голову возвышающегося над остальными. Господство не есть простой и безразличный факт, оно есть факт, имеющий существенное значение для самой сложности. Именно поэтому сложность имплицирует господство в качестве существенного для нее: оно вписано в ее структуру. Таким образом, утверждать, что единство не есть, не может быть единством простой, изначальной и всеобщей сущности, отнюдь не значит, как полагают те, кто грезят о «монизме», этом идеологическом понятии, чуждом марксизму[104], приносить единство в жертву на алтаре «плюрализма», — но значит утверждать нечто совершенно иное: что единство, о котором говорит марксизм, есть единство самой сложности, что модус организации и артикуляции сложности как раз и конституирует ее единство. Это значит утверждать, что сложное целое обладает единством артикулированной структуры с доминантой. Именно эта специфическая структура в конечном счете и обосновывает те отношения господства между противоречиями и их аспектами, которые Мао описывает в качестве существенных.