Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона

• Название: Политическая и военная жизнь Наполеона
• Автор: Генрих Жомини
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-54881-1

Русский перевод сочинения «Политическая и военная жизнь Наполеона» был сделан со знаменитой работы Жомини, изданной в Париже в 1827 г., — «Vie politique et militaire de Napoléon, racontée par lui-même au tribunal de César, d’Alexandre et de Frédéric» («Политическая и военная жизнь Наполеона, рассказанная им перед судом Цезаря, Александра и Фридриха»). Для данного труда Жомини избрал форму рассказа, который Наполеон ведет о своих походах. В основу этого повествования от первого лица лег, без сомнения, труд Э. О. де Лас Каза — секретаря Наполеона, записывавшего его мысли и воспоминания на острове Св. Елены, изданный в 1822–1823 гг. под названием «Mémorial de Sainte-Hélène» («Мемориал Святой Елены»).

---

Лондон отстоит только на несколько переходов от Кале; и английская армия, рассыпанная для защиты берегов, не могла бы вовремя соединиться для прикрытия столицы. Без сомнения эта экспедиция не могла быть предпринята с одним корпусом; но успех её был верен при 150-ти тысячной армии, которая на пятый день после выступления своего на берег явилась бы перед Лондоном.

Флотилии послужили бы только к тому, чтобы перевезти в несколько часов 150 000 человек, и овладеть всеми мелководными местами. Переезд должен был совершиться под прикрытием эскадры, которая, собравшись в Антильском море, принеслась бы оттуда на всех парусах в Булонь. Если бы предположенное соединение не удалось в этом году, оно могло исполниться в другой раз. Пятьдесят кораблей, вышедших из Тулона, Бреста, Рошфора, Лориана, Кадиса, соединились бы при Мартинике; их отплытие заставило бы трепетать за Индию, и покуда англичане отыскивали бы их у мыса Доброй Надежды или в Антильском море, эти корабли возвратились бы в Булонь и обеспечили бы высадку в Англию.

Мне нужно было не более 10 часов, чтоб высадить 150 000 старых, победоносных воинов в страну, совершенно не имеющую укрепленных мест и регулярной армии. Полагали, что патриотизм англичан заставит их сделать общее восстание для защиты Отечества, и что отступление моей армии сделается невозможным. Во всяком другом случае, этот патриотизм мог бы быть преградою; но, когда авангардом моим были бы демократические начала, которые нашли столько приверженцев в Англии, мы бы разделили выгоды нации, и таким образом противопоставили одну часть её другой. Если когда-либо система пропаганды могла служить средством к успеху, то именно в этом случае. Впрочем, одни последствия могли решить эту задачу; я ее не привел к окончанию.

Более важная причина могла заставить меня отказаться от этого предприятия; а именно, сомнительное положение сношений моих на твердой земле, в особенности с Россиею. Стараниями Петербургского или Лондонского кабинетов Австрия могла возобновить войну в тот самый день, когда бы я вступил на великобританский берег, и отнять у нас, таким образом, плоды десятилетних побед из-за сомнительного успеха. Достоверно то, что без союза какой-либо из этих держав высадка была бы не благоразумна, и это обстоятельство много способствовало мне решиться на брак, заключенный мною несколько лет спустя.

Во всяком случае, угроза ничего не стоила, потому что мне нечего было делать с моими войсками, и все равно было, расположить ли их на берегах, или в другом месте. Одни приготовления высадки уже вовлекли Англию в разорительные издержки для защиты: и это было выгодно. В течение 1803 и 1804 годов я занял лагерями прибрежные окрестности Булони, Дюнкирхёна и Остенде; значительные эскадры готовились в Бресте, Рошфоре, Тулоне; французские верфи были наполнены прамами, шлюпками, канонерскими лодками, и всякого рода большими и малыми транспортными судами; тысячи рук были употреблены для расчищения в Ла-Манше гаваней к принятию этой многочисленной флотилии.

Англия со своей стороны принялась за оружие. Питт, не устрашась грозной опасности, полагал обязанностью принять на себя управление делами в этих трудных обстоятельствах. Он не удовольствовался известным биллем о защите (18 июня 1804), но, оставив мирные занятия финансами, надел мундир и только мечтал о военных машинах, батальонах, укреплениях, батареях. Старый и почтенный Георг III покинул свои царские палаты и ежедневно делал смотры; на песчаных берегах Дувра, графств Кента и Суссекса появились лагеря. Английская армия, простиравшаяся в 1792 году только до 70 000 человек, возросла до 150 000 линейных войск и регулярной милиции, не считая сил, находившихся вне трех королевств. Опасность Отечеству побудила записаться 300 000 волонтеров (fencibles). Флотилия в 800 канонерских лодок окружила берега Англии и Ирландии, кроме флота, простиравшегося до 470 судов. Противные армии стояли в виду друг от друга; они были разделены только проливом. Эти меры дорого обошлись Англии; но надобно признаться, что они оживили военный дух её подданных и приготовили их противостоять мне на суше.

Несмотря на эти необычайные приготовления к защите, министерство не было спокойно на счет последствий моего грозного предприятия; чтобы отвлечь мое внимание, составили против меня заговор. Для лучшего успеха было собрано множество заговорщиков. В течение суток мы были уведомлены обо всем, так хорошо были выбраны поверенные.

Я хотел только наказать людей, старающихся нарушать спокойствие государства, и потому должен был собрать неопровержимые доказательства, чтоб уличить их.

Пишегрю был главою заговора. Этот человек, имевший более храбрости, нежели талантов, хотел играть роль Монка(7); это шло к нему. Подобные намерения меня мало беспокоили; я знал, что они не слишком важны, и что притом общее мнение не одобряло их. Роялисты могли меня захватить или даже умертвить, но не продвинулись бы ни на шаг вперед. Все хорошо в свое время.

Партии хотя еще не пали, но уже теряли свои силы; взаимные опасения их приковывали к моей колеснице всех рассудительных людей. Предводители роялистов, совершенно забытые со времен успокоения Вандеи, хотели снова появиться на политическом горизонте. Желание их было естественным следствием усиления моего могущества; я возобновлял единодержавную монархию: это значило охотиться на их полях.

Республиканцы страшились высоты, на которую я был вознесен обстоятельствами и не доверяли употребление моей власти. Они боялись, чтобы я не восстановил древнюю монархию с помощью моей армии. Роялисты поддерживали этот слух, и старались выставить меня неблагоразумным подражателем государей древности. Другие, более хитрые, глухо распространяли, что я старался восстановить власть только для того, чтобы поднести ее Бурбонам(8), когда она будет доведена до того состояния, что им можно будет предложить ее.

Умы посредственные, не умевшие оценить моих сил, верили этим слухам, целью которых было увеличить партию роялистов и уронить меня во мнении народа и армии; потому что как тот, так и другая стали сомневаться в моей приверженности к их пользам. Я не мог позволить этому мнению распространяться, потому что оно могло расстроить нас. Надобно было во что бы то ни стало разуверить в этом Францию, роялистов и Европу, чтобы они знали, что обо мне думать. Частное преследование подобных слухов всегда производит дурные следствия, потому что оно не искореняет зла. Впрочем, это средство было невозможно.

Я вскоре узнал, что Моро был в сношениях с заговорщиками. Дело становилось более щекотливым, потому что он был чрезвычайно любим народом. Ясно, что им выгодно было его привлечь. Он был слишком славен, и мы не могли ужиться в согласии. План кампании 1800 года, который он не хотел или не умел оценить, был первым поводом к несогласию между нами и открыл притязания Моро. Он слишком много мечтал о своем превосходстве, чтобы слепо мне повиноваться. Надобно было отыскать приличный способ нас разлучить, и он нашел его, осуждая при всяком случае все меры, которые я предпринимал, и нимало не обращая внимания на мои старания привлечь его к себе.

Говорили, будто я завидовал его славе: это клевета; но он действительно мне завидовал. Я уважал его, как хорошего полководца. Его друзьями были все мои недоброжелатели, то есть, очень многие. Они бы прославили его как героя, если б он погиб. Я хотел его сделать тем, чем он был в самом деле, то есть человеком второстепенным, и успел в этом: удаление погубило его, друзья о нем забыли, и впоследствии никто уже не вспоминал Моро.

Более важное обстоятельство присоединилось к этому делу. Моя внешняя полиция вместе получила сведения о заговорах, составленных в Лондоне Жоржом, Пишегрю и другими агентами роялистов и в Штутгарте англичанином Дрейком. Не совсем доказано, было ли что-нибудь общее между этими заговорами. В то же самое время герцог Энгиенский(9) находился у берегов Рейна и уверяли, что Дюмурье также прибыл туда. Тотчас началась страшная тревога между шпионами Фуше: нет никакого сомнения, говорили они, что герцог душа заговора: зачем бы иначе Бурбон прибыл к вратам Страсбурга, в страну, где он хотя и имеет много сношений, но вместе с тем подвергается великим опасностям? Как поверить, что его присутствие и пребывание Жоржа и Пишегрю в Париже не условлены? Сосредоточив революцию на главе моей, я облегчил способы ниспровергнуть ее. Казалось, что как скоро не станет первого консула, то можно будет тотчас же поднять белое знамя; это было несправедливо; но все обстоятельства этого происшествия невероятным образом согласовались с теми, которые побуждали меня утвердить мнение Франции.

Желание угодить мне подстрекало тайную полицию открыть этот заговор; несколько перехваченных писем побудили меня приказать захватить герцога; по донесениям шпионов, мы должны были найти в его бумагах тысячу доказательства.