Марина Кимман - Флейта Нимма

• Название: Флейта Нимма
• Автор: Марина Кимман
• Жанр: Фэнтези

Все герои этой книги что-то ищут. Эль Аллегри, художник — инструмент совершенного творчества, Винф Искагинн, представитель северной народности ойгуров — лекарство от сна снежных бабочек, Лемт Рене, из страны Мэф — свое место в жизни.

В какой точке пересекутся их пути, и к чему это приведет: к разрушению мира, или чему-то совершенно новому?

---

Ксашик с минуту внимательно наблюдал за ним, затем, хмыкнув, спросил:

— Скажи, а ты, часом, не забыл нижнее платье надеть?

— Если ты про эту женскую тряпку, то я ее выбросил.

— Ясно, — он пожевал губами, то ли хотел скрыть улыбку, то ли что-то сказать. — Зеленый ишшо! — выдал наконец, Ксашик. — Если я дал эту, как ты выразился, "тряпку", то не просто так. Мучайся теперь.

Взгляд Аллегри был далек от признательности. Он очень давно не чувствовал себя молодым и глупым, и ощущение ему не понравилось.

— Не кипятись, — сказал дедок. — Когда приедем во Флах, раздобудем что-нибудь. Там же надо будет купить что-нибудь теплое, все-таки по горам поедем.

На замечание Аллегри, что у него уже есть зимняя одежда, тот только презрительно фыркнул.

— Посмотрю я на тебя, когда мы доберемся до Вершнайте или Хох-Блайе, — он зашелся длинным бормотанием, в котором слышалось что-то вроде "ох уж эти городские" вперемешку с "свалилось счастье на голову".

Флах оказался маленьким городком, зажатым между речкой и холмами. Судя по отметинам на домах, здесь часто бывали наводнения.

Они въехали в него в час предрассветной суеты — солнце еще не встало, а люди уже занимались по хозяйству. Кто-то выводил овец и странных животных, похожих на мелких рогатых лошадей, на улицу, кто-то спешил на рынок.

На вкус Аллегри, это поселение скорей напоминало деревню, однако на входе гордо красовалась табличка "Добро пожаловать во Флах, город наших надежд!", а по бокам подъездной дороги стояли расписные дощечки. Из их содержания художник вывел две вещи: то, что местным малярам надо оторвать руки, и то, что горожане, должно быть, упитанны, румяны, и довольны жизнью.

Наглая ложь, если так: Аллегри наблюдал совершенно обычных людей, каких можно встретить где угодно.

Ксашика здесь знали, поэтому на Аллегри не обращали внимания. Ему пришло в голову, что войны, в которые постоянно ввязывался Айзернен-Золен, не имели никакого отношения к населению этой страны. Люди, судя по всему, продолжали торговать и ездить к родственникам по ту сторону границы, невзирая на политику государства.

Хотя, вполне возможно, отсутствием внимания со стороны местных жителей он был обязан пыточной одежде Ксашика.

Дедок остановил телегу и бросил поводья на колени художнику.

— Пристрой ее. Я побежал по делам.

И, прежде Аллегри успел опомниться, исчез из поля зрения.

С одной стороны, это здорово смахивало на бегство; с другой, Аллегри был уверен, что Ксашик никогда не бросит повозку со своим драгоценным тапамором.

А с третьей, Ксашик поступил по-свински. Аллегри никогда до этого не слышал про Флах, и где в нем что, знать не мог по определению.

С четвертой… Ладно, положим, художник был не так молод, чтобы обижаться на всех подряд. Посему он взял в руки поводья и направил лошадь туда, куда стремились все люди в этот час, а именно — на рынок.

Внезапно — ни с того ни с сего — им завладело подозрение, что Ксашик мог узнать про флейту. Аллегри прилагал все усилия, чтобы ее существование оставалось в тайне, но никто не мог дать гарантий, что дедок не залез к нему в рукав, пока он спал.

Он попытался осадить себя: в конце концов, зачем флейта Ксашику? Разве кто-то другой мог заинтересоваться инструментом, который даже не играл? Однако подозрение, коль скоро оно зародилось, унять было трудно. С трудом приглушив его, — червячок сомнения остался где-то на заднем плане сознания, — Аллегри въехал на рынок.

Народу было столько, что казалось, легче проехать по головам, чем по дороге.

— Куда прешь, идиота кусок!

Аллегри натянул поводья, лошадь остановилась. По счастью, ни одна бочка с тапамором не пострадала. Художник не раз наблюдал, как Ксашик при первой же возможности затягивал веревки, удерживающие товар на повозке, проверял его на предмет трещин, сколов… Что-то подсказывало Аллегри, что дедок будет очень зол, пролей он хоть каплю драгоценного напитка.

Тем более странно, что он так исчез.

Аллегри привстал, чтобы понять, кто ругался, и обнаружил селянку. По-другому ее назвать язык не поворачивался: румяная, круглолицая и суетливая, она взирала на подол платья, изорванный копытами лошади, с такой скорбью на лице, как будто это был ее лучший и — единственный — наряд.

— Ну всё-ё-о! — завопила она, и с прытью, удивительной для женщины ее комплекции, полезла на повозку. Лошадь, судя по всему, поняла, что дело пахнет жареным, и понесла.

Аллегри меланхолично подумал, что мог бы не бояться задавить кого-нибудь: вопли о "шальной скотине" и "дураке на телеге" достигли конца рыночной площади куда быстрее его самого. Дорога очистилась за пару секунд и Аллегри оказался на улице, которая, судя по всему, предназначалась исключительно для лавок. Лошадь несколько успокоилась.

С одной стороны продавали выпечку и сапоги, с другой стороны вывеска сообщала всем желающим, что "подковы Яна Руца — лучшие подковы в Айзернен-Золене!".

Кузнец, видимо, разрывался между своими талантами: дом делился на две части — мастерскую и гостиницу, а перед входом лежала груда металла, в которой Аллегри не без удивления признал… телегу. Упряжи в ней предусмотрено не было.

Художник с трудом мог представить себе безумца, которому понадобилась бы такая нелепость.

Тем не менее, это была гостиница, и Аллегри подумал, что хватит с него на сегодня приключений.

— Ну нет, подожди! — процедил кто-то очень злой за спиной художника.

Обернувшись, художник заметил селянку — ту самую, с платьем. Точнее, с его остатками. Женщина выбралась из-под телеги — она умудрилась зацепиться за ее дно, и, поправляя прическу (дело бесполезное, так как после поездки они стояли у нее дыбом), начала наступление.

— Я требую сатисфакции!

Аллегри, который уже решил отступить, остановился. Селянка? Где же она таких умных слов нахваталась?

— Ты мне всю жизнь испортил! — завопила она в лучших традициях худших театральных постановок и взобралась на телегу.

Аллегри не совсем понял. Он видел эту женщину только раз, сегодня, под копытами лошади. Когда бы он успел испортить ей жизнь?

"Селянка" замахнулась, чтобы дать ему пощечину, но из-за разницы в росте у нее вышел только шлепок по плечу.

Что, впрочем, тоже трудно назвать приятным ощущением.

Женщина угрожающе пропыхтела. Она толкнула его раз, два, пытаясь свалить его на землю и запинать до смерти.

— О-ой! — раздалось позади, и затем селянка оторвалась от земли. Аллегри оглянулся — на крыльце гостиницы-кузницы стоял хозяин. Был он высок и худ, однако то, с какой легкостью он держал женщину за шиворот, внушало уважение.

Она еще немного повоевала, затем, поняв всю тщетность своих попыток, затихла.

— Ян, а Ян, ну отпусти!!! — потребовала она. Затем, после минутного раздумья добавила. — Пожалуйста.

— Ишь, как заговорила, — ухмыльнулся хозяин. — А ну быстро выложила все, что успела стащить! — сказал он строго и поставил ее рядом с собой, словно она была мебелью, а не живым человеком.

Женщина некоторое время помялась на месте, затем достала откуда-то из юбок несколько эоникийских монет. С видимым сожалением она положила их в требовательно протянутую ладонь хозяина кузницы.

— Виорика! Я тебя предупреждал, чтобы ты не трогала моих гостей. Ко мне, так ведь? — строго осведомился он у Аллегри.

— У меня еще лошадь с повозкой, — он махнул рукой в сторону телеги. — И человек. Вероятно.

Хозяин некоторое время выглядел озадаченным, затем, почесав затылок, все-таки пригласил его внутрь.

— Вы тут пока располагайтесь, а я пойду с телегой разберусь. И вот, заберите свои деньги. За постой потом заплатите.

У гостиницы вид был запущенный. Аллегри даже пожалел, что вошел сюда, или, если быть более точным, "его вошли". Она гораздо больше походила на пристройку к кузнице, чем собственно на гостиницу — тут и там валялись гвозди, мечи без рукоятей, подковы и посуда, а также нечто, что можно было бы назвать потугами на искусство. Впрочем, присмотревшись, художник решил, что хозяин не лишен вкуса, просто почему-то не доводил свои вещи до конца.

Аллегри разгреб себе место на лавке. Виорика присела напротив, на металлическую бочку с дыркой на боку, и рассматривала Аллегри с таким видом, как будто тот — опаснейший насильник-рецидивист, а она — оскорбленная невинность. Лет уже этак двадцать.

— Неужели это было последнее ваше платье? — спросил он.

Ответом ему был негодующий взгляд и скорбные мимические морщины.

— Вы, может быть, сломали жизнь безвестной сироте! — патетически воскликнула она. — Может быть, она, эта несчастная женщина, прошла многие километры пешком по заснеженным холмам, чудом избежав смерти от свирепых волков, бандитов и голода!

— Виорика, у тебя оба родителя, слава богам, живы, какая сирота, какие волки? — в прихожую протиснулся хозяин. Из-за своего роста ему пришлось сложиться чуть ли не вдвое, чтобы пройти внутрь. — Ваша лошадь и телега на заднем дворе, — сказал он. — Живы и накормлены.