Марина Кимман - Флейта Нимма

• Название: Флейта Нимма
• Автор: Марина Кимман
• Жанр: Фэнтези

Все герои этой книги что-то ищут. Эль Аллегри, художник — инструмент совершенного творчества, Винф Искагинн, представитель северной народности ойгуров — лекарство от сна снежных бабочек, Лемт Рене, из страны Мэф — свое место в жизни.

В какой точке пересекутся их пути, и к чему это приведет: к разрушению мира, или чему-то совершенно новому?

---

Аллегри, конечно, одно время подумывал о самоубийстве, но только не сейчас, о нет. Хотя кто знает, думал он, может, погоня за флейтой есть ни что иное, как еще один способ покончить с собой, только растянутый во времени.

Он оставил эти мысли. Философия все равно почти ничего не меняла, а настроение портила изрядно.

Чору-Нери здорово напоминил ему столицу, уступая только в масштабах. Единственное, люди казались более приветливыми, но это вполне могло быть следствием замены слова "любезный" на фразу "эй, ты!".

— Эй, ты! — позвал Аллегри и поморщился. Обращение подходило ему так же, как повозке — квадратные колеса.

— Чего угодно благородному господину? — подбежал трактирщик.

— Кувшин тапамора, будьте люб… добры.

Изначально Аллегри намеревался поесть, но новость о Саване лишила его аппетита. Перспектива застрять здесь на целый месяц отнюдь не прельщала. Оставалось только пить. Если, конечно, не найдет себе другого занятия. Например, подрабатывать рисованием.

Аллегри нахмурился. Это было бы равносильно поражению. Флейта ведь найдена и скоро обретет силу, не так ли?

В этом трактире, как, впрочем, и во всех чатальских, не было окон. Если подумать, очень удобно для тех, кто не хочет видеть, как проходит время: утреннее солнце сменяется вечерним, а затем и вовсе скрывается, уступая место луне. Аллегри успел стать свидетелем семейной ссоры, когда женщина, потрясая каким-то свертком, тащила мужа домой.

— Третий день, да что ж такое! — верещала она.

От нечего делать он пролил часть тапамора на стол и стал водить по нему пальцем.

К нему за стол уселся неопрятный дедок. Некоторое время он внимательно разглядывал художника. Хотя, "разглядывал" — слишком мягкое определение, скорее уж пялился.

Выпучив глаза.

— Денег нет, — не вытерпел Аллегри.

Дедок хмыкнул. Весь он был какой-то замшелый: давно не мытые седые волосы, жидкая бороденка, темно-зеленый, в заплатах и дырках, плащ, приобретенный, вероятно, еще в годы его молодости. От него, казалось, веяло сыростью.

— Зато есть тапамор, — сказал дедок, не отводя от художника взгляда.

Аллегри ничего не ответил и налил себе еще кружку. От напитка пахло табаком с легким оттенком перца. Кажется, ничего крепче и гадостней он не пил со времен своей юности, и, тем не менее, было в тапаморе нечто, что не позволяло от него так просто отказаться.

Дедок пожевал губами и спросил:

— Надолго к нам?

Тон у него был вполне дружелюбный, к величайшему сожалению Аллегри. Ему совсем не хотелось разговаривать.

— Надолго, — буркнул художник, так, чтобы стало понятно, что он не рад собеседнику.

Тот не внял.

— Саван? — понимающе хмыкнул дедок. — Что собираешься делать?

Аллегри не посвящал в свои планы и куда более близких людей. Раздражение росло: чтобы дед, наконец, отстал, он спросил у трактирщика кружку. Плюхнув ее на стол, художник налил тапамора.

— Пей! И молчи, ради всех богов.

— А если они — заразы, чего я ради них молчать-то буду? Боги, то есть, — деланно возмутился дедок, впрочем, принимая кружку. Аллегри так на него взглянул, что тот поперхнулся.

— Ладно, твоя взяла, — сказал он. — Но, перед тем как я уйду, — дедок предусмотрительно подлил себе тапамора, — позволь спросить тебя кое о чем.

Не дожидаясь ответа, он продолжил:

— Я думаю, ты собирался идти к Поющей Пустыне. Не спрашиваю, зачем — сумасшедших везде хватает — но как ты собираешься туда добираться?

Художник подавил внезапно возникшее желание запустить в старика кружкой. Он столько раз обдумывал этот вопрос сам, что тот успел надоесть ему, даже и не будучи заданным вслух.

— Не знаю, — процедил он сквозь зубы. В тоне явственно слышалось "уйди, а не то…", где вместо многоточия предполагались кары, пытки и страдания, но дедок не внял. Снова. Он, казалось, вел к чему-то, о чем только ему одному и было известно.

— Зачем сидеть целый месяц в Чору-Нери? Если нельзя пройти через Степь, можно попробовать другой путь.

Аллегри, который начал более-менее прислушиваться к речам старика — не то чтобы у него был выход, а вдруг и правда скажет что-нибудь полезное? — совершенно упал духом.

— Какой, например? Через Айзернен-Золен, что ли? — угрюмо спросил он.

Дедок кивнул.

Аллегри не стал больше сдерживаться и покрутил пальцем у виска, мол, маразм у вас, батенька.

Айзернен-Золен был бы прекрасным во всех отношениях государством, не пытайся он отобрать территории у других. Когда художник жил на Эонике, айзернен-золенцы воевали с Архипелагом Чайка, когда переехал в Кемер — поссорились с Фару, хотя не сказать, что эти страны приходились друг другу хотя бы соседями.

Поэтому художник даже не думал о том, чтобы обойти Степь через Айзернен-Золен.

Тем не менее, дедок кивнул, явно обрадованный догадливостью Аллегри.

— Слухи и из собаки медведя сделают, — сказал он. — Я, может, каждый месяц там бываю. И ничего, живенький.

До Аллегри начало доходить, с какой именно целью был затеян этот разговор.

— Где гарантия, что меня не прибьют на первом же пустыре случайно оказавшиеся там бандиты? — спросил он.

Дед улыбнулся. В этой улыбке дырок было на порядок больше, чем зубов.

— А спросите у любого здесь. Ксашик уже двадцать лет возит тапамор из Айзернен-Золена в Чатал, и всегда и люди и бутылки были в полной сохранности. И лошади. Ксашик — это я, если что, — он поднял кружку, словно приветствуя самого себя, а затем в честь себя же и выпил.

Художник снова окинул старика внимательным взглядом. Меньше всего он походил на успешного торговца, скорее уж на бездомного. Хотя…тогда откуда у него это украшение?

Аллегри только сейчас заметил его. Когда Ксашик наклонился, из-за пазухи выскочила подвеска: квадратный кусочек дерева с росписями, заключенный в серебряную оправу.

— Контрабанда? — спросил Аллегри. Несколько голов повернулись в их сторону, а трактирщик, который лениво ковырялся в очаге, выронил кочергу.

— Тише ты! — прошипел дедок и оглянулся. — Не обязательно произносить то, о чем и так все знают.

В таверне некоторое время постояла укоризненная тишина, после чего посетители вернулись к своим кружкам и тарелкам.

— Ну так что? — спросил Ксашик, убедившись, что они больше никого не интересуют. — Я как раз в очередную поездку отправляюсь, через пару дней. Мне нужен попутчик, — он уставился на Аллегри поверх кружки.

Аллегри вспомнил карту. У него и правда не было выбора. Либо ждать целый месяц — почти вечность, когда ты на пути к цели — либо идти через Айзернен-Золен.

Кроме того, в карте была одна деталь, которая его беспокоила. Если он правильно понял, в районе Айзернен-Золена существовал всего лишь один путь к Поющей пустыне, через долину Железных Столбов, возле тамошней Обсерватории. Границу страны на востоке облегала горная цепь, и, судя по всему, другой дороги через нее просто не было.

— Цена вопроса? — спросил он.

Ксашик почесал жидкую бороденку и сказал. У Аллегри глаза на лоб полезли: после такой суммы грабить его не было никакого смысла. Странным образом эта мысль его успокоила.

Видимо, дедок понял смысл метаморфоз мимики художника и сбавил часть цены.

— Но! Я еду только до Ротен-Эрца. Дальше мне делать нечего, если ты, конечно, не согласен отдать все до последней нитки, — неожиданно жестко сказал Ксашик. При этом он выглядел так, как будто эта самая нитка ни разу ему не нужна — так, фигура речи, не более.

Все сомнения Аллегри в том, был ли Ксашик бандитом, испарились как снег на раскаленном очаге. Слишком уж много условий.

Туманы Айзернен-Золена ничем не отличались от чатальских. Казалось, можно взять кусок серого марева и сплести себе шаль. Мокрую и холодную.

Кость и Ночку пришлось продать, ибо, как заявил дедок, в Айзернен-Золене мулов любят, но, в основном, в гастрономическом смысле. Запрячь их в повозку значило выдать себя с головой.

Одежду айзернен-золенцы носили своеобразную — платье до колен, под которое надевались штаны. И все бы ничего, но ткань кололась так, словно она состояла из множества мелких иголочек. Аллегри предположил, что ее применяют, чтобы выявить лазутчиков — ни один чужак, даже самый выдрессированный, не смог бы в ней долго находиться без того, чтобы, в конце концов, не почесаться.

Тайна пыточной одежды выяснилась относительно скоро, утром второго дня, когда Ксашик наконец остановил телегу.

— Что ты все время вертишься? — спросил он, с завидным аппетитом наворачивая сушеный хлеб. Еда такого отношения явно не заслуживала — по вкусу она напоминала подошву, да и по виду недалеко от нее ушла.

Вертеться, подумал художник, он мог в далекие юные годы, но никак не в своем солидном возрасте. Вернее было сказать, что Аллегри перемещался по всей площади телеги в надежде, что где-то будет чесаться меньше, чем в исходной точке — занятие столь же бессмысленное, сколь и бесполезное.