Л Н. Толстой - Полное собрание сочинений. Том 17

• Название: Полное собрание сочинений. Том 17
• Автор: Л Н. Толстой
• Жанр: Классическая проза

---

152Теперь, во все153 время этаго своего управленія всѣмъ дѣломъ, онъ былъ смущенъ и затруднял[ся] именно потому, что дѣло теперь — защита Василья Васильича — было личное его. Не доходя до <пріемной> Царя, онъ въ сѣняхъ встрѣтивъ Карлу, послалъ его за виномъ, и истопникъ принесъ ему бутылку ренскаго вина и кубокъ. Онъ только что вылилъ всю бутылку и выпилъ, когда дверь отворилась и высокій, длинный бѣлокурый юноша въ темнозеленомъ кафтанѣ быстро, ловко и тихо вышелъ изъ двери съ двумя стамесками въ рукахъ и, увидавъ Князя Бориса Алексѣевича, низко поклонился и хотѣлъ бѣжать дальше.

— Куда, Алексашка? — сказалъ Борисъ Алексѣевичъ.

— Въ мастерскую, приказалъ наточить, да такую круглую спросить, выбирать пазы, — отвѣчалъ Алексашка,154 показывая стамески и звѣня по ней крѣпкимъ ногтемъ пальца.

— Что дѣлаетъ?

— Столярничаетъ.

— Съ кѣмъ?

— Францъ Иванычъ, да Ѳедоръ Матвѣичъ.

Борисъ Алексѣевичъ уже хотѣлъ входить, когда въ другую дверь вышла старушка, мамка Царицына, поклонилась низко Борису Алексѣевичу и сказала:

— Царица къ себѣ зоветъ. Ужъ она сама не въ себѣ, золото мое, серебряный. Приди, отецъ, скажи ей слово.

Борисъ Алексѣевичъ понялъ, что изъ окна ужъ видѣли его, и Царица Наталья Кириловна, находившаяся все время въ ужасѣ, звала къ себѣ. Нечего дѣлать. Онъ пошелъ.

Въ Царицыной горницѣ стояли двѣ верховныя боярыни М. В. и А. И. и она, Царица, въ собол[ь]ей шапочкѣ съ бѣлымъ и въ тѣлогрѣѣ черной, между ними. Бѣлое пухлое лицо было заплакано, глаза, кроткіе, тихіе, смотрѣли умоляюще, маленькія пухлыя ручки сжаты были, какъ когда молятся; несмотря на толщину ея живота, заставлявшую ее всегда ходить выгнувшись назадъ и высоко носить голову, она нагибалась впередъ.

155Не успѣлъ Борисъ Алексѣевичъ поклониться иконамъ и ей, какъ она уже начала говорить. Лица двухъ боярынь имѣли тоже выраженье.

— Чтожъ ты, Князь, не пришелъ сказать. Вѣдь измучалъ. Что злодѣи наши, что мое дитя милое, я вдова безсчастн[ая]. — Всю ты мнѣ правду скажи, на кого жъ и надѣяться, что не на тебя, другъ ты нашъ вѣрный, слуга неизмѣнный; одинъ ты остался. Что сказалъ злодѣй?

— Не печалься, была печаль, теперь миновала, все разсказалъ; всѣ злодѣи побраты, все змѣя подколодная, Софья Царевна, подговаривала.

— Ну, слава Богу. Да ты чтожъ пришелъ, не дождамшись, одинъ?

— Князь Василій Васильичъ пріѣхалъ.

Лицо Царицы, доброе, вдругъ измѣнилось.

— Чего онъ? Онъ обманетъ. Ты ужъ защити.

— То-то, я пришелъ спросить Царя, принять ли его и когда?

— Батюшка, ты обдумай, наше дѣло женское. Вѣдь онъ колдунъ. Поди къ нему и я приду.

————

Когда Князь Борисъ вышелъ, Наталья Кириловна пошла къ невѣсткѣ, шившей кошелекъ, и стала цѣловать ее. Евдокія была весела, счастлива. Она бы желала такихъ смутъ каждый день. Мужъ былъ съ ней, спалъ съ ней каждую ночь. И нынче — радость: навѣрно узнала, что она брюхата: ребенокъ затрепыхался, и она сказала свекрови. Наталья Кириловна156 пришла къ ней поцѣловать ее и порадоваться. Она отъ нея забирала радость. — И отъ дочери, красавицы Наташиньки. Нат[ашинька] низала бисеръ, вышивала воздухи.

————

Борисъ Алексѣевичъ вошелъ къ Царю. Царь — огромное длинное тѣло, согнутое въ три погибели, держалъ между ногъ чурку и строгалъ; голова рвалась, дергалась вмѣстѣ съ губами налѣво.

— Ну, чтожъ, такъ теперь, — сказалъ онъ, показывая выстроганное высокому Нѣмцу.

— Ничаво, латно, — сказалъ Нѣмецъ.

Царь посмотрѣлъ на Бориса Алексѣевича и, видимо, не видалъ его, а слушалъ Нѣмца.

— Ну, а у тебя, — онъ обратился къ Ѳедору Матвѣичу.

Тотъ только кончилъ строгать и владилъ конецъ въ пазъ.

— Экой чортъ ловкій, лучше моего.

Ѳедоръ Матвѣичъ — полузакрытые глаза, тонкія, ловкія руки и кротость.

— Ну что? Отпытали? — спросилъ Царь. — Что говорять?

— Много говорятъ, все скажу завтра. Теперь вотъ что. Князь Василій Васильичъ пріѣхалъ. Надо принять его.

Лицо Царя затряслось больше.

<— Куда, въ застѣнокъ> Онъ помнилъ только, что Василій Васильичъ не далъ ему пушекъ и за то не любилъ его.

— Чтожъ мнѣ съ нимъ говорить?

— Да пустить къ рукѣ, потому...

Въ это время отворилась дверь и дядя Царя, Нарышкинъ, вбѣжалъ въ горницу блѣдный и съ трясущейся нижней челюстью. —

— Вишь ловокъ! Къ рукѣ пустить. Знаю, что убѣжалъ изъ замѣтки [?] чтобъ здѣсь намутить. Какже, твои хитрости. Не къ рукѣ его, а туда же, гдѣ братья мои отъ стрѣльцовъ, благо въ рукахъ.

— 157Да ты чего жъ. Погоди еще, когда Царь велитъ. Намъ съ тобой спорить непригоже.

— Пьяная твоя морда. —

Вошла Царица.

— Хоть ты скажи сыну. Если его пустятъ. Онъ погубить — всѣхъ.158

— Какъ Борисъ Алексѣевичъ скажетъ, такъ и быть.

— Да ужъ ты никогда мою руку не потянешь, тебѣ чужой ближе брата, онъ своихъ то, небось, жалѣетъ, измѣнщика не выдастъ.

— Погоди обзывать измѣнщикомъ то.

— А, правнукъ измѣнничій.

— Будетъ, говорю, — вдругъ крикнулъ Борисъ Алексѣевичъ, наступая на него и сжалъ кулаки. — Убью, сукина сына. — И къ Царю, — велишь уйти, такъ уйду, ссылай. —

Царь смотрѣлъ то на того, то на другаго, голова его тряслась больше прежняго; вдругъ движенье Бориса Алексѣевича быстро сообщилось ему.

— Молчать — крикнулъ онъ на дядю. — Кому велю говорить, тотъ говори.

Нарышкинъ умолкъ.

— Ну, матушка, приказывай, что дѣлать.

Наталья Кириловна посмотрѣла на Бориса Алексѣевича умильно.

— Все бы сдѣлалъ Борисъ Алексѣевичъ, да его, да ее не могу къ своему дѣтищу пустить. Пущай его станетъ на посадъ, а тамъ бояръ позовемъ, обсудимъ.

— Такъ и быть, — сказалъ Царь.

— А онъ уйдетъ. Стрѣльцамъ прикажи.

— Такъ и сдѣлаю.

Борисъ Алексѣевичъ поклонился и пошелъ къ воротамъ у которыхъ ждалъ Василій Васильичъ. —

* № 9.

Только что ударили въ большой колоколъ къ вечерни; наканунѣ праздника Рожества Богородицы къ воротамъ Троицо Сергіевскаго монастыря, звѣня уздовыми цепями конныхъ и громыхая колесами колымагъ и телѣгъ, подъѣхалъ длинный поѣздъ — изъ Москвы. Въ передней каретѣ, окруженной конными людьми въ богатыхъ уборахъ, сидѣлъ главный бояринъ и печати оберегатель Василій Васильевичъ, Князь Голицынъ, съ молодымъ сыномъ. Навстрѣчу отъ воротъ монастырскихъ вышелъ урядникъ стрѣлецкій и узнавъ, кто пріѣхалъ, побѣжалъ въ калитку, вывелъ съ собой сотника и вмѣстѣ съ нимъ вышелъ въ калитку.

Въ каретѣ стукнуло, дернулось слюденое оконце и опустилось. Худая бѣлая рука съ длинными пальцами легла на окно и вслѣдъ за рукой высунулось и знакомое сотнику бритое, продолговатое, моложавое съ усиками лицо — Главнаго Боярина и оперлось подбородкомъ, подъ которымъ оставалась невыбритая борода, на бѣлую, худую съ синими жилами руку. Сотникъ подошелъ къ окну и, снявъ съ лис[ь]ей опушкой суконную шапку, въ поясъ поклонился.

— Что-жъ ворота не отпираешь, — сказалъ тонкимъ женскимъ голосомъ Князь Василій Васильевичъ.

— Ворота приказаны Полковнику, сейчасъ къ нему побѣжали.

— Развѣ ты не знаешь меня?

— Когда же Князь Василья Васильеча не знать, — отвѣчалъ сотникъ улыбаясь и вглядываясь въ лицо боярина и въ лицо его сына въ глубинѣ кареты. Лицо боярина было такое же, какъ всегда, тихое, тонкое и задумчивое, только оно сѣро показалось сотнику отъ пыли ли, залегшей съ лѣва вдоль по159 прямому длинному носу или отъ чего другаго и открытые большие глаза казались блестящѣе обыкновеннаго и быстро перебѣгали съ лица сотника на лицо стрѣльцовъ и толпы дворянъ, стрѣльцовъ, солдатъ, монаховъ, собиравшейся все больше и больше у воротъ. Раза два онъ втягивалъ въ себя духъ, какъ будто хотѣлъ сказать что то, но не говорилъ. По лицу сына сразу видно было, что онъ былъ не въ себѣ. Лицо его было похоже на лицо отца, но было много красивѣе, не столько потому, что оно было моложе, сколько потому, что это было почти то-же лицо, но безъ того выдающаго[ся] впередъ подбородка и рта, надъ которымъ лежалъ длинный звѣриный лисій носъ. Это было тоже лицо, но какъ будто выпрямленное и отъ того <болѣе> привлекательное. Молодой Князь видимо старался не смотрѣть и не показывать волненія; но онъ не могъ мгновенья усидѣть смирно; то онъ облакачивался назадъ на подушки за спиной, то вытягивался прямо, оборачивался то къ тому, то къ другому окну, то застегивалъ, то разстегивалъ пуговицу на кафтанѣ у шеѣ. Лицо его было красно, брови нахмурены и дыханіе, слышно, давило его.

— А что Ѳедоръ.... здѣся? — спросилъ Василій Васильевичъ, не глядя на сотника.

— Нынче на разусвѣтѣ привезли, — отвѣчалъ сотникъ.

— Повели пытать, — прибавилъ стрѣлецъ стоявшій близко.

Василій Васильевичъ будто не слыхалъ словъ стрѣльца, принялъ руку и, подозвавъ своего человѣка, сталъ приказывать что-то. Но въ это время калитка отворилась, народъ разступился, и вышелъ полковникъ стрѣлецкій и дьякъ. Дьякъ подошелъ къ окну, поклонился, снялъ шапку и проговорилъ:

— Государь и Великій Князь, самодержецъ... Петръ Алексѣевичъ не приказалъ тебѣ, Боярину Василію Васильевичу, Князь Голицыну, быть въ монастырѣ, а приказалъ тебѣ ѣхать и стать на посадѣ и ждать Его Царскаго указа, а оттуда никуда не отбывать.