Л Н. Толстой - Полное собрание сочинений. Том 17

• Название: Полное собрание сочинений. Том 17
• Автор: Л Н. Толстой
• Жанр: Классическая проза

---

Дьякъ прочелъ ему вопросы, въ которыхъ онъ долженъ былъ уличать Ѳедора Леонтьевича. Обросимъ внимательно выслушалъ, и когда дьякъ кончилъ, онъ вздохнулъ, и началъ говорить. Еще прежде чѣмъ разобрали и поняли бояре и дьяки, и палачъ, и Ѳедоръ Леонтьевичъ, что онъ говорилъ, всѣ уже вѣрили ему и слушали его такъ, что въ застѣнкѣ слышался только его звучный, извивающійся, пѣвучій и ласковый голосъ.

— Какъ передъ Богомъ батюшкой, — началъ онъ неторопливо и не останавливаясь, — такъ и передъ вами, судьи бояре, не утаю ни единаго слова, ни единаго дѣла. Съ Богомъ спорить нельзя. Онъ правду видитъ. Спрашиваете, что мнѣ сказывалъ Ѳедоръ Леонтьевичъ 8-го числа Августа прошлаго года. Было то дѣло въ Воскресенье; пришли мы къ двору Царевниному, онъ меня позвалъ и говоритъ: «Обросимъ, ты нынче поди, братъ».

И Обросимъ разсказалъ ясно, просто и живо все, что было дѣлано и говорено.

Ясно было, что всегда и во всемъ на службѣ онъ былъ передовымъ человѣкомъ, стараясь наилучше исполнять возлагаемыя на него порученія, что начальство такъ и смотрѣло на него; что онъ сомнѣвался и представлялъ начальству сомнѣнія въ законности дѣйствій, но потомъ увлекся дѣломъ и, какъ и во всемъ, что онъ дѣлалъ, былъ послѣдователенъ и рѣшителенъ. Точно также, когда онъ узналъ, что Царевна отреклась отъ нихъ, онъ рѣшилъ, что спасенія нѣтъ и отдался.

144Когда Ѳедоръ Леонтьевичъ, поѣвши, сталъ противурѣчить, Обросимъ посмотрѣлъ на него долго и сказалъ:

— Ѳедоръ Леонтьевичъ, что же путать. Вѣдь дѣло какъ въ зеркалѣ видно. Развѣ мы себя справимъ, что вилять будемъ. Я говорю, какъ передъ Богомъ, потому знаю, что мой смертный часъ пришелъ.

Послѣ того, какъ онъ все разсказалъ и Шакловитый сознался во всемъ и повторилъ свое увѣреніе написать завтра, когда онъ опамятуется, все что онъ говорилъ и дѣлалъ, бояре для подтвержденія рѣчей Обросима велѣли пытать его.

У Обросима дрогнуло лицо, когда онъ услыхалъ приказъ, и онъ поблѣднѣлъ, но не сказалъ ни слова. Онъ только перекрестился. Онъ зналъ впередъ, что ему не избѣжать пытки, но онъ обдумалъ уже то, что пытка будетъ легче, если онъ скажетъ всю истину, и на дыбѣ и подъ кнутомъ ему придется повторять только то, что онъ все уже сказалъ. Вся длинная рѣчь, такая простая и послѣдовательная, была имъ загодя внимательно обдумана и приготовлена. —

Когда палачъ сталъ надѣвать ему на руки петли, Обросимъ нагнулся къ его уху и проговорилъ:

— Дядя Филатъ! Всѣ помирать будемъ, пожалѣй.

И оттого ли, что онъ это сказалъ, отъ того ли, что онъ былъ силенъ на боль, онъ не издалъ ни однаго звука, стона во время пытки и только повторялъ то, что все уже имъ сказано. Когда его сняли, съ рубцами на спинѣ и выломанной одной рукой, лицо его было тожъ. Также расходились мягкіе волной волоса по обѣимъ сторонамъ лба, тоже, какъ бы кроткая, спокойная улыбка была на губахъ, только лицо было сѣро-блѣдное и глаза блестѣли болѣе прежняго. —

Въ то время, какъ повели Чернаго на дыбу, къ дверямъ застѣнка подошелъ молодой человѣкъ въ стольничьемъ дорожномъ платьѣ и сталъ что-то на ухо шептать Голицыну. Голицынъ вскочилъ и вмѣстѣ съ молодымъ человѣкомъ поспѣшно вышелъ изъ застѣнка.

————

Молодой человѣкъ былъ Царицы Марфы Матвѣевны братъ, Андрей Апраксинъ, ближній стольникъ Царя Петра Алексѣевича. — Онъ только что пріѣхалъ изъ опаснаго въ то время порученія Князя Бориса Алексѣича къ двоюродному брату Василію Васильичу. — Василій Васильичъ Голицынъ, главный заводчикъ смуты, какъ всѣ говорили, не ѣхалъ къ Троицы и сидѣлъ въ своемъ селѣ Медведкахъ подъ Москвой. Князь Борисъ Алексѣичъ давно разошелся съ братомъ. Они ненавидѣли другъ друга, но дѣло доходило уже до того, что Голицыну, Василію Васильичу, какъ говорили Лопухины и Нарышкины, не миновать пытки и казни, и Борисъ Алексѣичъ хотѣлъ спасти родъ свой отъ сраму, и; хоть не любилъ брата, хотѣлъ спасти его. Но спасти его было трудно. Было опасно послать кого-нибудь съ вѣстью къ Василію Васильичу Голицыну. Послать письмо, — могли перехватить и замѣшать самаго Бориса Алексѣича въ дѣло враги его — Нарышкины, Лопухины, Долгорукіе. Враговъ было много у Бориса Алексѣича, потому что онъ былъ дядька Царя, и до сихъ поръ Царь Петръ Алексѣевичъ дѣлалъ все только по его совѣту. — Послать вѣрнаго человѣка, умнаго, который бы на словахъ все передалъ, было некого. Всѣ боялись ѣхать. — На счастье юноша честный, добрый, Андрей Апраксинъ, котораго особенно любилъ, ласкалъ и училъ Князь Борисъ Алексѣичъ, самъ вызвался поѣхать. Андрей Апраксинъ зналъ, что это было опасно, но онъ былъ обязанъ Князю Василію Васильичу, и мысль, что онъ дѣлаетъ опасное дѣло только потому, что онъ не такъ, какъ другіе въ опасности бросаетъ друга, радовала145 его, какъ вообще радуетъ молодыхъ людей мысль о томъ, что они дѣлаютъ хорошее и трудное дѣло, которое не всякій бы сдѣлалъ. Онъ былъ у Василія Васильича въ Мѣдведкахъ и передалъ ему слова Бориса Алексѣича, что одно средство спастись это пріѣхать самому и скорѣе, покуда не велятъ взять силой, въ Лавру. И, несмотря на то, что Князь Василій Васильичъ не соглашался, Андрею Апраксину удалось уговорить его, и теперь Апраксинъ только что пріѣхалъ въ Лавру, вмѣстѣ съ Княземъ Васильемъ Васильичемъ и прибѣжалъ сказать Борису Алексѣичу, что Князь Василій Васильичъ уже подъѣзжаетъ къ воротамъ Лавры.

————

— Вотъ, довелъ таки,146 — думалъ Борисъ Алексѣевичъ про своего родню Василья Васильича, — довелъ до того, что и не выпростаешь его. Вѣдь посылалъ я ему 3 раза, чтобъ ѣхалъ. Тогда бы пріѣхалъ, остался бы первымъ человѣкомъ, а теперь съ какими глазами я скажу Царю, что онъ не виноватъ, когда Ѳедька (послѣ пытки Борисъ Алексѣичъ въ первый разъ самъ для себя назвалъ Шакловитаго уже не Ѳедоромъ Леонтьевичемъ, a Ѳедькою), когда Ѳедька прямо сказалъ, что онъ зналъ про все и говорилъ стрѣльцамъ: «чтожъ не уходили Царицу». — Ахъ, народъ! — проговорилъ Борисъ Aлексѣевичъ, крякнувъ, и остановился, задумавшись. Онъ вспомнилъ живо братца своего Василья Васильича, вспомнилъ, какъ передавали ему люди, что Василій Васильичъ называлъ его не иначе, какъ пьяницей, вспомнилъ, какъ съ молодыхъ ногтей они съ нимъ равнялись въ жизни и какъ во всемъ въ жизни Василій Васильичъ былъ счастливѣе его: и на службѣ и въ милости Царей, и въ женитьбѣ — красавицу жену его, Авдотью Ивановну, онъ вспомнилъ, — и въ дѣтяхъ. У Василья Васильича была жена, дѣти. Онъ еще при Царѣ Ѳедорѣ Алексѣичѣ былъ первымъ человѣкомъ, а теперь 7 лѣтъ прямо царствовалъ, съ тѣхъ поръ, какъ связался съ Царевной. А у него, Бориса Алексѣевича, ничего не было: жена померла, дѣтей не было, и во всей службѣ своей, чтожъ онъ выслужилъ? Кравчаго, да двѣ вотчины въ 400 дворовъ, да и тѣхъ ему не нужно было. Въ немъ проснулось чувство той сопернической злобы, которая бываетъ только между родными. —

— Такъ нѣтъ же, вотъ онъ погубить меня хотѣлъ, а я спасу его, — сказалъ себѣ Борисъ Алексѣевичъ, и быстрыми шагами, не видя никого и ничего, пошелъ, куда надо было.

147Какъ это бываетъ въ минуты волненія, ноги сами вели его туда, куда надо было, въ Царскіе хоромы.148Борисъ Алексѣичъ, уже цѣлый мѣсяцъ былъ въ томъ натянутомъ положеніи, въ какомъ находится лошадь, когда тяжелой возъ, въ который она запряжена, разогнался подъ крутую гору. Только поспѣвай, убирай ноги. И старая лѣнивая лошадь летитъ, поджавъ уши и поднявъ хвостъ, точно молодой и горячій конь. Тоже было съ Борисомъ Алексѣевичемъ. Царица больше всѣхъ, больше, чѣмъ брату родному, вѣрила ему, Царь Петръ Алексѣевичъ слушался его во всемъ.149 И такъ съ перваго шага 7 Августа изъ Преображенскаго, когда уѣхали всѣ въ Троицу, все дѣлалось приказами Бориса Алексѣевича. И что дальше шло время, то труднѣе, сложнѣе представлялись вопросы и, чего самъ за собой не зналъ Борисъ Алексѣевичъ (какъ и никогда ни одинъ человѣкъ не знаетъ, на что онъ способенъ и не способенъ), <онъ легко и свободно велъ все дѣло,> ни одна трудность не останавливала его, и, къ удивленію и радости, и ужасу своему, въ началѣ Сентября онъ чувствовалъ, что въ немъ150 сосредоточивалась вся сила той борьбы, которая велась между Троицей и Москвою.

151Трудъ не тяготилъ его: его поддерживала любовь къ своему воспитаннику Петру, на котораго онъ любовался и любилъ, не какъ отецъ сына, но какъ нянька любитъ воспитанника, и дружба съ Царицей Натальей Кириловной, которая любила Бориса Алексѣевича и покорялась ему во всемъ и любовь которой, слишкомъ простая и откровенная, стѣсняла иногда Бориса Алексѣевича. — Одно стѣсняло Бориса Алексѣевича, это то, что ему надо было пить меньше, чѣмъ обыкновенно. Хотя онъ и былъ одинъ изъ тѣхъ питуховъ, которые никогда не валятся съ вина и про которыхъ сложена поговорка: пьянъ, да уменъ — два угодья въ немъ — онъ зналъ ту степень трезвости, когда онъ былъ вялъ и нерѣшителенъ, и зналъ ту степень пьянства, когда онъ становился слишкомъ добръ, а этаго нельзя было, и онъ старался пить все это время меньше, чѣмъ сколько ему хотѣлось.