Л Н. Толстой - Полное собрание сочинений. Том 17

• Название: Полное собрание сочинений. Том 17
• Автор: Л Н. Толстой
• Жанр: Классическая проза

---

Отецъ Авраамій вздрогнулъ, какъ будто морозъ пробѣжалъ у него по спинѣ, и, поднявъ руку, хотѣлъ перекреститься, но въ это мгновенье съ воловьяго двора послышался страшный, сначала тихій, потомъ усиливающейся стонъ, перешедшій въ ревъ. Отецъ Авраамій поблѣднѣлъ, и рука его остановилась.

— Волы ревутъ, ихъ на дворъ не пускаютъ, — сказалъ толстый монахъ, слегка улыбаясь.

Отецъ Авраамій повернулся лицомъ къ Церкви и быстро сталъ креститься, гибко кланяясь въ поясъ и читая молитву, и потомъ также быстро разогнулся, оглянулся на заходящее за западную башню солнце и скорыми, легкими шагами прошелъ въ храмъ, гдѣ уже зажигали свѣчи и готовились къ службѣ. Онъ прошелъ на клиросъ, досталъ книгу и сталъ читать, крестясь и молясь.

————

Бояре допрашивали все утро Окольничаго Шакловитаго въ хоромахъ, послѣ обѣда приказали свести его на монастырский воловій дворъ, въ подклѣть монастырскихъ воловщиковъ, гдѣ былъ устроенъ140 застѣнокъ. Для бояръ справа у двери были поставлены двѣ лавки съ суконными полавочниками и на нихъ сидѣли ближніе бояре141 — четверо, по два на лавкѣ. На одной сидѣлъ, въ горлатной чернолисьей шапкѣ съ темнозеленымъ бархатнымъ верхомъ и въ вишневой бархатной собол[ь]ей шубѣ, распахнутой на атласномъ зеленомъ кафтанѣ, маленькій сухой старичокъ, съ краснымъ, какъ будто ошпареннымъ, лицомъ и бѣлой сѣдой бородой, усами, бровями и волосами. Онъ безпрестанно потиралъ свои маленькія красныя ручки и переставлялъ ноги въ своихъ красныхъ сапожкахъ. Глаза стальные, сѣрые быстро перебѣгали на лица тѣхъ, кого допрашивали, и на лица товарищей.

Это былъ почетнѣйшій бояринъ, извѣстный щеголь — Михаилъ Алегуковичъ, князь Черкаскій. Рядомъ съ нимъ сидѣлъ толстый, грузный бояринъ лѣтъ 40, сутуловатый отъ толщины и съ ушедшей небольшой головой въ плечи. Онъ также нарядно былъ одѣтъ, какъ и Черкаскій, но лицо его не выражало той живости и подвижности, которая была въ лицѣ его товарища. Этотъ, напротивъ, оперши руки на колѣна, нахмурившись cмотрѣлъ прямо въ одно мѣсто своими маленькими заплывшими глазами, и цвѣтъ кожи его за ушами и на пульсахъ рукъ былъ того нѣжнаго бѣлаго цвѣта, который бываетъ только у людей неломанныхъ и холенныхъ. Это былъ Князь Ѳедоръ Юрьевичъ Ромодановскій.

На другой лавкѣ сидѣли: Голицынъ, Князь Борисъ Алексѣевичъ, дядька молодаго Царя и Левъ Кирилычъ Нарышкинъ, его дядя. Голицынъ былъ высокій, молодцоватый мущина съ ранней просѣдью въ рыжеватой бородѣ и съ красивыми, но расписанными красными полосами щеками и носомъ и съ большими, открытыми, добрыми глазами. Онъ былъ одѣтъ въ польскій желтый кафтанъ, и на головѣ его была маленькая шапка, которую онъ, почесывая голову, переворачивалъ, то съ той, то съ другой стороны. Жилистая шея его была раскрыта, даже пуговица на рубашкѣ растегнута, и то онъ все распахывалъ, какъ будто ему было жарко. Онъ почесывалъ голову, покачивалъ ею, прищелкивалъ языкомъ и, видимо, волновался. Левъ Кирилычъ былъ142 высокій, стройный, чернобровый, черноглазый, съ румяными щеками и глазами, красавецъ. Онъ имѣлъ одно изъ тѣхъ неподвижныхъ красивыхъ лицъ, которыя невольно притягиваютъ къ себѣ вниманіе. Онъ и говорилъ больше всѣхъ, и больше всѣхъ спрашивалъ, и къ нему обращались подсудимые, и на него вопросительно взглядывалъ дьякъ, пристроившійся на скамейкѣ у двери и писавшій на своихъ колѣнахъ.

————

Передъ боярами стоялъ бывшій окольничей и начальникъ Стрѣлецкаго приказа Ѳедоръ Леонтьевичъ Шакловитый. Его только сняли съ дыбы, и на голой, мускулистой, длинной бѣлой спинѣ его, перекрещиваясь и сливаясь, лежали багрово синіе рубцы отъ ударовъ кнута, руки его, оттопыренныя локтями назадъ, съ веревочными, обшитыми войлокомъ, петлями, за которыя держалъ палачъ, имѣли странное положеніе; плечи неестественно были подняты кверху. Все красивое, мужественное тѣло его съежилось и дрожало. — Горбоносое красивое лицо его съ мелко кудрявыми волосами и свалявшейся короткой бородой было блѣдно, зубы стучали другъ объ друга и глаза до половины были закрыты.

— Читай, — сказалъ Левъ Кирилычъ дьяку.

— Совѣтовалъ ли съ Царевной погубить Государя Царя и Великаго Князя Петра Алексѣевича?

Шакловитый только вчера былъ взятъ. Вчера еще онъ садился верхомъ у своего двора на сѣраго аргамака; 5 человѣкъ держальниковъ дворянъ окружали его лошадь, держали узду и стремя, и въ рукахъ, ногахъ была сила и гибкость, а въ душѣ чувствовалась сила, которой, казалось, ничто сломить не можетъ, и вотъ тотъ же онъ, съ тоской въ спинѣ, въ вывороченныхъ плечахъ и въ сердцѣ, которое ныло больнѣе вывихнутаго лѣваго плеча, стоялъ передъ всѣми ненавистными [?] людьми, — тѣми, которые, онъ зналъ, мѣсяцъ тому боялись его, подлащивались къ нему, и у него что то спрашивали, а онъ не могъ говорить, потому что стоны только стояли въ его душѣ. Какъ бы онъ открылъ ротъ, онъ бы застоналъ, какъ баба.

Онъ опустился, охая, гдѣ стоялъ, на землю.

— Дайте поѣсть, ради Бога. Я 2-й день...

— Совѣтовалъ ли? —повторилъ дьякъ.

— Совѣтовалъ, ничего не утаю, все скажу, ѣсть дайте...

Бояре заспорили. Одни хотели еще пытать его — Нарышкинъ и Ромодановскій, —другіе настаивали на томъ, чтобъ дать ему ѣсть и привести стрѣльцовъ для очной ставки. Они громко кричали, особенно Голицынъ и Нарышкинъ.

— Ты дѣло говори, — кричалъ Голицынъ на Нарышкина. — Я твоихъ наговоровъ не боюсь; чего же его пытать еще? Все сказалъ.

Шакловитый смотрѣлъ съ завистью на крич[ащихъ] бояръ. Голицынъ пересил[илъ].

— Приведите Стрѣльцовъ, — сказалъ старшій бояринъ, Кн. Черкаскій.

Въ дверяхъ зазвѣнѣли кандалы, и между стрѣльцами впереди и сзади взошли закованные 2 человѣка. Это были Семенъ Черный и Обросимъ Петровъ.

143Семенъ Черный былъ коренастый человѣкъ съ нависшими бровями и бѣгающими, ярко черными глазами въ синихъ бѣлкахъ, Цыганъ съ виду.

Обросимъ Петровъ былъ тотъ самый Стрѣлецкій урядникъ, который былъ главный зачинщикъ въ стрѣльцахъ, какъ говорили, и который сперва одинъ отбился саблей отъ 15 стрѣльцовъ, бросившихся на него, чтобы взять его, и который потомъ, когда видно стало всѣмъ, что Царская сторона пересилитъ, самъ отдался въ руки стрѣльцамъ. По молодечеству ли его, потому ли, что онъ самъ отдался, потому ли что такая судьба его была, его, — Оброську Петрова, какъ его теперь звали, и Обросима Никифорача, какъ его прежде звали на стрѣлецкой слободѣ, его знали всѣ въ народѣ, и толпа народа собралась, когда его изъ Москвы, окованнаго, привезли къ воротамъ Лавры. Онъ былъ преступникъ, измѣнникъ — всѣ знали это, но онъ занималъ всѣхъ больше даже самаго Ѳедора Леонтьевича.

— Оброську, Обросима везутъ, — кричали въ народѣ, когда его везли.

— Ишь, орлина какой! Ничего не робѣетъ. Глянька, глянька, тоже на угодника молится. —

Такъ и теперь, когда ввели Обросима Петрова въ кандалахъ, въ одной рубашкѣ распояскою, невольно всѣ, отъ двухъ палачей до бояръ, всѣ смотрѣли на него. Обросимъ, не глядя ни на кого, оглянулъ горницу, увидалъ икону и не торопливо положилъ на себя три раза со лба подъ грудь и на концы обоихъ широкихъ плечъ пристойное крестное знаменіе, гибко поклонился въ поясъ образу, встряхнулъ длинными мягкими волосами, которые сами собою загибаясь вокругъ красиваго лица легли по сторонамъ, также низко поклонился боярамъ, дьяку, палачамъ, потомъ Ѳедору Леонтьевичу и, сложивъ руки передъ животомъ, остановился молча передъ боярами, сложивъ сочныя румяныя губы въ тихое выраженье, похожее на улыбку, не вызывающую, не насмѣшливую, но кроткую и спокойную. — Изогнутый красивый ротъ съ ямочками въ углахъ давалъ ему всегда противъ воли это выраженіе кроткой и спокойной улыбки. —

Дьякъ прочелъ ему вопросы, въ которыхъ онъ долженъ былъ уличать Ѳедора Леонтьевича. Обросимъ внимательно выслушалъ, и когда дьякъ кончилъ, онъ вздохнулъ, и началъ говорить. Еще прежде чѣмъ разобрали и поняли бояре и дьяки, и палачъ, и Ѳедоръ Леонтьевичъ, что онъ говорилъ, всѣ уже вѣрили ему и слушали его такъ, что въ застѣнкѣ слышался только его звучный, извивающійся, пѣвучій и ласковый голосъ.

— Какъ передъ Богомъ батюшкой, — началъ онъ неторопливо и не останавливаясь, — такъ и передъ вами, судьи бояре, не утаю ни единаго слова, ни единаго дѣла. Съ Богомъ спорить нельзя. Онъ правду видитъ. Спрашиваете, что мнѣ сказывалъ Ѳедоръ Леонтьевичъ 8-го числа Августа прошлаго года. Было то дѣло въ Воскресенье; пришли мы къ двору Царевниному, онъ меня позвалъ и говоритъ: «Обросимъ, ты нынче поди, братъ».

И Обросимъ разсказалъ ясно, просто и живо все, что было дѣлано и говорено.

Ясно было, что всегда и во всемъ на службѣ онъ былъ передовымъ человѣкомъ, стараясь наилучше исполнять возлагаемыя на него порученія, что начальство такъ и смотрѣло на него; что онъ сомнѣвался и представлялъ начальству сомнѣнія въ законности дѣйствій, но потомъ увлекся дѣломъ и, какъ и во всемъ, что онъ дѣлалъ, былъ послѣдователенъ и рѣшителенъ. Точно также, когда онъ узналъ, что Царевна отреклась отъ нихъ, онъ рѣшилъ, что спасенія нѣтъ и отдался.