Жан Валь - Несчастное сознание в философии Гегеля

• Название: Несчастное сознание в философии Гегеля
• Автор: Жан Валь
• Издательство: Владимир Даль
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: 5-93615-061-5

В книге представлено исследование формирования идеи понятия у Гегеля, его способа мышления, а также идеи "несчастного сознания". Философия Гегеля не может быть сведена к нескольким логическим формулам. Или, скорее, эти формулы скрывают нечто такое, что с самого начала не является чисто логическим. Диалектика, прежде чем быть методом, представляет собой опыт, на основе которого Гегель переходит от одной идеи к другой. Негативность — это само движение разума, посредством которого он всегда выходит за пределы того, чем является. Отчасти именно рефлексия над христианским мышлением, над представлением о Боге, создавшем человека, приводит Гегеля к концепции конкретного всеобщего. За философом мы обнаруживаем теолога, а за рационалистом — романтика. Для широкого круга читателе

---

Его двойственность символизируется темой господина и раба; его еще абстрактное единство — темой стоицизма; единство его двойственности и его единства — и то, что можно назвать его троичностью, — той темой, которая будет темой Логоса.

Но необходимо в то же самое время сказать, что каждая из этих тем в каком‑то отношении перевертывается: раб становится, как мы видели, господином господина; а позже стоицизм, углубляясь в себя, становится скептицизмом и ведет к идее христианства.

Два сознания — господина и раба — соединяются; но они соединяются в той форме, которая испытывает воздействие со стороны двойственности и освобождается от всякого деления по отношению к внешнему, поскольку внешнего больше не существует, но оказывается разделенной в себе в той мере, в какой идея деления и двойственности свойственна сознанию. Не обнаруживается ли здесь определенный элемент самого понятия разума? Идея несчастного сознания именно в том виде, в каком она появится в христианстве или в романтизме, заставит нас ощутить один из отличительных признаков разума; но ни, собственно говоря, христианство в форме несчастного сознания, еще смешанного с чувственным, ни романтизм в действительности не достигают понятия; так как если двойственность понятия уже видна, его единство еще не выявлено; истинно счастливое сознание, разум, к которому необходимо прийти, будет и единым, и двойственным; будет, можем мы даже добавить, единым, двойственным и тройственным. Тогда перед нами произойдет возвращение раздвоенного сознания к себе, его примирение с самим собой.

Итак, этот элемент единства, который будет причиной радости самого разума, ранее стал причиной его страдания, так как он является незавершенным.

Действительно, если сознание, вначале раздвоенное в господине и в рабе, затем объединяется в сознании стоицизма, и если это было первое возвращение сознания к самому себе, то оно тем не менее было лишь ложным возвращением, так как за этим объединением следует в свою очередь раздвоение, перенесенное внутрь, которое является характеристикой несчастного сознания.

Скептицизм разрушил одну из крайностей, внешний мир; но в тот самый момент, когда он упразднил одну крайность, он обнаружил двойственность внутри той крайности, которая осталась. Отсюда его несчастье; так как скептик, каким его представляет себе Гегель, это не столько Монтень, сколько Паскаль; или это Экклезиаст, ставящий над ничтожностью творения бесконечную сущность Бога и не достигающий примирения этих двух идей.

Скептик осознает вечный переход от одной мысли к другой и понимает исключительно частный характер такого мышления. В то же самое время он осознает то, что в нем превосходит этот переход, поскольку он есть сознание негативности всякого содержания. Следовательно, он есть сознание частности и всеобщности всякого мышления. Но он не может мыслить одновременно две идеи; он только и делает, что переходит от одной к другой, не осознавая своего собственного единства, которое тем не менее внутренне ему присуще и даже является причиной его несчастья; так приносит ли что‑то больше страдания, чем противоположность внутри единства, к которому пришло сознание?

II. Несчастное сознание в иудаизме

Это несчастное, раздвоенное внутри себя сознание — так как это противоречие его сущности есть для себя одно сознание — всегда должно, следовательно, в одном сознании иметь и другое, и, таким образом, тотчас же как только оно возомнит, что оно достигло победы и покоя единства, оно из каждого сознания должно быть снова изгнано. Но его истинное возвращение в себя самого, т. е. его примирение с собой, выразит понятие духа, ставшего живым и начавшего существовать, так как этому сознанию уже присуще, как одному нераздельному сознанию, быть двойным сознанием: оно само есть устремление взора одного самосознания в другое, и оно само есть и то, и другое самосознание, и единство обоих есть для него также сущность, но для себя оно еще не дано себе как сама эта сущность, еще не дано как единство обоих.

Именно потому, что существует единство сознания вместо двойственности господина и раба, а также потому, что существует познание, существует и несчастье. Тождественное постоянно, вновь и вновь разделяется на две противоположности, двойственность постоянно возрождается за пределами единства.

Кроме того, в том несчастном сознании, которое порождает скептицизм, происходит вечный переход от одной идеи к другой, и противоположности не достигают бытия, сохраняющего их обоих в разуме, игры сил, аналогичной в духовной области тому, чем была игра сил в области материальной, того, чем позже будет в области нравственности игра лицемерия. Всякий раз, когда сознание верит, что оно достигло покоя и закатило свой камень на вершину единства, оно вновь выталкивается в разделение и сбрасывается в пропасть.

Несчастное сознание, следовательно, — это видение одного сознания в другом и единство этих двух сознаний; но оно еще не осознает, что является этим единством, так как в таком случае оно стало бы счастливым сознанием.

Вначале будут два индивида, затем одно раздвоенное сознание, которое осознает свое единство лишь в том смысле, что оно постоянно движется от одного из своих элементов к тому, который ему противоположен, затем единое сознание единого и двойственного; но дело именно в том, чтобы увидеть, как из такого единого и двойственного сознания в себе возникает единое и двойственное сознание для себя.

Фундаментальные черты несчастного сознания объясняются, таким образом, тем фактом, что оно является, но только имплицитно, единственным в своем роде сознанием двойственности; и тем самым единством, но не полностью осознанным, двух противоречивых крайностей. Двойственность, которая существует в себе, существует также и для себя, то есть она это ясно осознает. Однако единство двойственности не существует для него, то есть оно не осознает единства, тем не менее реального, этих двух моментов бытия. Следовательно, оно не осознает свою сущность, которая заключается в том, чтобы быть этим единством. Оно, можно сказать, является предвестником понятия, которое также является единством противоположностей, но оно предвещает понятие так, как Синагога с завязанными глазами предвещает Церковь. И эта Синагога собирает борющиеся и всегда непримиримые крайности, природа которых такова, что если желают уловить одну из них, то всегда оказывается пойманной другая. Предчувствие, но слепое, того, чем будет понятие.

Дело обстоит так, как если бы господин и раб были соединены в индивидуальном разуме таким образом, что если мы будем рассматривать его как разум господина, мы сразу же обнаружим его зависимость; а если мы будем рассматривать его как раба, мы сразу же увидим его независимость. Мы находимся между стадией материальной враждебности индивидов и стадией единства разума. Мы находимся на стадии духовной враждебности, стадии напоминания о предшествующей борьбе людей и призыва к единству, в котором эта предварительная враждебность будет необходимой.

Сознание все больше и больше ощущает то страдание, которое имеется в скептицизме; разум Монтеня, если он углубляет сам себя, становится разумом Паскаля. Паскаль более ясно видит свой внутренний мир; и лучше чувствует его единство, не осознавая его полностью. И именно потому, что сознание лучше чувствует свое единство, когда оно лучше ощущает свою разорванность. И в то же самое время оно знает, что стоицизм является не увеличением, но наоборот, уменьшением, утратой сознания.

Страницы, посвященные несчастному сознанию, содержат, следовательно, описание раздвоения сознания и его стремления к единству, к тому, каким мы видим его в религии. Христианство, на которое Гегель будет постоянно, хотя и завуалировано, намекать, будет подготовлено скептицизмом, как осознанием человеческой двойственности, и иудаизмом, как противоречивым осознанием абсолютной двойственности человека и Бога и их йеопосредствованного единства.

Было необходимо, чтобы после противоречий скептицизма сознание отправилось бы искать свою новую точку отсчета в другом месте, на Востоке. Иудаизм — это осознание двух идей, которые только подразумевались в скептицизме; еврей говорит в одно и то же время и по поводу себя самого, представляя себя иногда изменчивым, иногда неизменным: «Я есть тот, кто не существует; — Я есть тот, кто существует». «Он объединяет те две мысли, которые скептицизм считает разделенными». Он есть тезис и антитезис, но в рядоположенности, которая остается на том же самом уровне, что и они, которая не охватывает их в высшее единство и которое, следовательно, их разделяет. Отсюда следует, что такая рядоположенность может всегда быть лишь временной, и она постоянно вновь распадается на тезис и антитезис; достигнув одного, сознание постоянно возвращается к другому в бесконечном колебании. Пророк в том самый момент, когда он прославляет Бога, является пророком несчастья; его песни превращаются в жалобы. И еврейское сознание знает о своем противоречии. Оказывается, что оно является углублением скептицизма и воссоединением, между прочим, еще неполным, того, что в нем остается разделенным. Оно представляет собой религию возвышенного, где наиболее резко противопоставляются существенное и несущественное; но где они представляются взаимно необходимыми. Оно ставит проблему, каждая из сторон которой была поставлена в Греции стоицизмом и скептицизмом; но ему не удается ее разрешить.