Дюла Ийеш - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Дюла Ийеш
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

Настоящее издание дает представление о прозе крупнейшего венгерского писателя, чье творчество неоднократно отмечалось премией им. Кошута, Государственной и различными литературными премиями.

Книга «Люди пусты» (1934) рассказывает о жизни венгерского батрачества. Тематически с этим произведением связана повесть «Обед в замке» (1962). В романе-эссе «В ладье Харона» (1967) писатель размышляет о важнейших проблемах человеческого бытия, о смысле жизни, о торжестве человеческого разума, о радости свободного творческого труда.

---

— И не только примирилась! Она буквально в восторге от их рыцарства.

Я узнал немаловажную вещь.

По жизнеописанию, мемуарам и переписке бывшего австрийского канцлера Меттерниха княгиня составила себе представление о венграх — об их строптивости, незатухающей жажде мести, которая охватывала сих кровожадных гуннов при одном лишь имени великого канцлера.

Старая княгиня была урожденной Меттерних, прямой наследницей князя Клеменса Меттерниха; единственной его ныне здравствующей внучкой.

Но графа занимали иные мысли.

— На мой взгляд, продажа одной-двух овец — это еще не повод усомниться в честности! Но вот вампустайский арендатор — граф сделал паузу, пытаясь восстановить в памяти и произнести наконец имя арендатора, однако после бесплодных усилий так и не произнес его, — тот посчитал тягчайшим обвинением, если о ком-то говорят, будто он за счет пропадавших овец построил себе дом или жертвовал на придорожные кресты.

— Публиковалась ли переписка Меттерниха касательно Венгрии?

— Этого я не знаю… Но вернемся к вопросу о почитании предков и в этой связи к незапятнанной репутации вашего деда…

— Позвольте моему медиумическому чувству потустороннего отметить некоторую gene[115], испытываемую, возможно, в том мире канцлером Меттернихом, поскольку ему пришлось восстать из прошлого в столь тесном соседстве, чуть ли не об руку с пастухом в грибообразной шляпе…

— А если, напротив, ваш дед почувствует себя задетым? — И граф рассмеялся.

— Знаком ли кто еще с замечаниями в письмах канцлера?

— И этого я не знаю… Печаталась ли переписка деда по венгерскому вопросу? — громко обратился граф к княгине.

Та бросила горящий взгляд не только на мужа, но и на меня. В глубине этого пламени вспыхнул страх. И тут я подумал, что княгиня обошла вопрос не только из-за своей глухоты.

Я успокоил ее: венгерский народ, во всяком случае пашущее и сеющее население этого округа, не столь непримиримо настроено к великому канцлеру, как это ей представлялось в давних кошмарах.

И во мне впервые прорвался развязный бес плебейской дерзости, впервые — это мне особенно хотелось бы подчеркнуть в свое оправдание, так сказать, post festum[116].

— Перегнул дедок!

10

Запах супа-рагу неоднороден, не такой, как, скажем, у букета, составленного из одних роз; обилием нюансов он больше напоминает букет, в котором согласно благоухают розы, гвоздики, лилия и, кроме того, еще десяток самых разнообразных цветов. Но затем все возможные аппетитные запахи — того, что варится в супе-рагу: лука, моркови, картофеля, — начинают выравниваться в один сложный ансамбль и в конце концов достигают того характерного аромата воскресного супа из птицы, который услаждает мужской нюх, когда суп на столе. Ждешь, когда коснется ноздрей единственный в своем роде запах обвалянного в сухарях и брошенного в топленое сало жаркого, неповторимо сладостное для венгерского носа благоухание хорошо подрумяненного цыпленка. Затем вступает в свои права, напоминая вольный запах полей, аромат хорошо промытой и разрезанной на четыре доли свежей головки зеленого салата.

Близилась торжественная и долгая церемония накрытия на стол, на тот единственный в кухне стол — устойчивое сооружение, сработанное в свое время на века, — на котором, возможно, был подписан Тильзитский мир, а сейчас, на заключительной стадии приготовлений, мелко рубили петрушку под непрерывными атаками наступающих сомкнутыми черными рядами и эскадрильями взмывающих мух.

— Вина у нас нет! — с вызовом объявила секретарша.

— Через какое время садиться за стол?

— Ну… еще добрых полчаса.

— А печенье? — вмешалась графиня.

— Ах да, конечно! Вы очень голодны?

Мне вспомнилось, что и тут, в Эргёде, у меня тоже есть дядя — по пастушеской родословной. Я поднялся. Уж бутылку вина, если не больше, он мне определенно даст. И предлог подходящий, чтобы хоть на какое-то время выбраться из этого пекла.

Шустрый мальчуган, залив ружье до краев, конечно же увязался за мной. Но и старый граф тоже принялся оглядываться, разыскивая свою шляпу.

— Папе лучше бы не выходить сегодня! — заметила молодая графиня.

— Пусть идет! Почему это не выходить? Он может выходить, когда пожелает, — возразила секретарша.

— Но лучше бы не через парк!

Дураки мы, что ли, делать этакий крюк, обходя парк: я хорошо знал дорогу.

Предметы, долго и верно служившие нам, будят не меньше мыслей, чем верность людей. На голове у графа была почти не надеванная соломенная шляпа, но моды 1908–1910 годов — так называемая «жирарди». Наверное, и эта шляпа все время хранила ему верность, но как она уцелела? Переплыв кровавые потоки двух мировых войн?

Я знал, куда идти, хотя в парке никогда не бывал. Во времена моего детства он был закрыт для простонародья. Обойдя сбоку замок и минуя колоннаду у парадного подъезда, мы направились прямо к воротам, ближайшим к селу.

Никогда не бывал я в самом парке, но в детстве мы столько раз смотрели издали, с холмов, на устремленные ввысь декоративные ели или — с более близкого расстояния, — взобравшись на каменный цоколь ограды, так часто разглядывали диковинные кустарники, что для меня он в конце концов стал реальным прообразом садов Эдема. Я даже посвятил ему стихотворение.

— Тут прежде павлинов держали, — сказал я графу. — До сих пор у меня в ушах стоит их крик.

— Да? Я здесь впервые.

Он никогда не ходил по собственному парку!

Я немного разбираюсь в деревьях. По акациям толщиною с мельничные жернова, по мощным шершаво-красным тисам легко определить, когда закладывался этот малый дендрарий. В одно время с большим дендрарием в Даге и с еще большим — в Эстерхази: около 1780 года, когда дошли до сих мест сочинения Руссо и вместе с принципами переустройства нравов и общества распространились и новые воззрения на природу. Тогда князь Линь, увидев сады Венгрии, назвал ее страной-идиллией. Мой взгляд задержался на пробковом дубе высотой с хорошую башню. Во всей Европе нечто похожее мне доводилось видеть только в коллегии Чурго: столь совершенно развитое пробковое дерево, что студенты — а потом и слушатели народных коллегий — использовали его при занятиях боксом вместо мешка с песком. Я только собрался предупредить своего спутника, чтобы дерево ни в коем случае не рубили, как вдруг со стороны раздался свисток.

От входа в замок к нам приближались двое мужчин и собака. Первые с раздражением — даже в походке, последняя — приветливо виляя хвостом, с любопытством и намерением подружиться.

— Здесь нет прохода! Вернитесь обратно!

Я знал этот тон.

— Слушаемся.

— Объявления не видели?!

— Просим прощенья.

— В другой раз открывайте глаза пошире!

— Постараемся!

Как можно догадаться, говорил я. В том же, с кем говорил, к своему немалому изумлению, я узнал Гуго Меллеша, десять лет тому назад бывшего — неизвестно благодаря каким своим качествам — специалистом по освещению в Национальной опере, а год спустя после этой нашей встречи ставшего экспертом по очернению коммунизма при одной западной радиостанции. Сейчас же — как и многие из причастных к искусству в ту пору — он носил униформу полицейского, с не меньшим количеством ремней, чем у какого-нибудь генерала на Среднем Востоке.

— Чтоб этого больше не повторялось!

— Ни в коем случае. Лобызаю ручки!

Все напрасно. Он не помнил своей прежней формулы приветствия.

— Вы знаете их? — спросил я графа, когда мы повернули обратно.

У графа достало юмора:

— Только собаку.

Кто в таких случаях знает больше десятилетнего мальчугана? Я получил от него столько самых различных сведений, что тут же и перепутал все услышанное.

Замок служил то ли домом творчества жрецов легкой музы комических опер и танцевальных мелодий, то ли местом отдыха какой-то определенной Комической оперы. Не так давно еще здесь целыми днями бренчал рояль; на фасаде замка — чуть ниже герба — большой плакат оповещал всех и каждого о несравненных заслугах в сфере популяризации мелодий даровитого автора многих либретто, какого-то Альберта; наверное, можно было бы вспомнить какого, хоть я и забыл. Нередко здесь проводились расширенные совещания — съезды из тех, что затягиваются на несколько дней и выявляют новые творческие проблемы. «Отчего же там, в Эргёде, у черта на куличках, — может спросить наивный читатель, — где нет ни железной дороги, ни мало-мальски порядочных шоссе?» Именно поэтому! В Венгрии тех времен легче всего жилось в местностях, где не было дорог, ведь дороги — это корни изголодавшихся городов, тянущие соки из провинции. Весьма опытный глаз присмотрел этот замок. И в самом деле, он был своего рода подсобным хозяйством. Сами композиторы, должно быть, уже набрали желаемый вес. В замке и закрытом парке сейчас в основном пребывали их ближние и дальние родственники, как мы сами могли убедиться, бредя обратно.