Вильям Хайнесен - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Вильям Хайнесен
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1974

Творчество Вильяма Хайнесена — одно из самых самобытных явлений в литературе современной Скандинавии. Хайнесен пишет по-датски, его произведения входят неотъемлемой частью в общую картину литературной жизни Дании XX века, насквозь пронизаны национальной спецификой. Произведения, включенные в настоящий сборник, вышли в свет на языке оригинала до 27 мая 1973 года.

Действие романа «Черный котел» развертывается в период второй мировой войны и изображает коренные изменения, вызванные в жизни Фарерских островов бурями, потрясавшими «большой мир». На Фарерских островах высаживаются английские войска и постепенно развиваются коммерческие контакты с Англией. Исконное занятие моряков островов — ловля рыбы, становится чрезвычайно опасным и одновременно очень прибыльным делом. Подрываются на минах суда, гибнут люди, а правительство доставку рыбы в Англию окружает ореолом «подвига во имя родины». Роман призван разоблачить обман, восстановить подлинную картину событий военного времени.

Роман «Пропащие музыканты» — тоже своеобразный отклик на исторические события. Усиление международной напряженности, угроза новой мировой катастрофы повергает многих писателей в пессимистическое настроение, лишает их веры в силы человека. На смену уверенности приходит растерянность и страх. Роман В. Хайнесена, несмотря на трагизм повествования, не лишен веры в человека и обращен к молодому поколению.

---

Кронфельдт, тяжело дыша, удаляется к себе во внутренние покои.

И Король Крабов снова непоправимо умолк. Он замкнулся в самом себе, как рак-отшельник в своей раковине. С тех пор никто уже не слышал, чтобы он говорил.

Но быть может, несмотря на это, не все еще потеряно?

Между тем дни идут за днями, а ничего нового не происходит.

8. Дело принимает неожиданный оборот

Да, время идет. Граф Оллендорф и Черная Мира давно уже за морями-океанами, а несчастный магистр Мортенсен предан земле туманным днем, при большом стечении народа, под звуки псалма «Пора мне в дорогу, и ясен мой путь».

Матте-Гоку были между тем важные видения и откровения свыше. Анкерсен не преминул раззвонить во все колокола о достохвальном решении своего некогда заблудшего отпрыска сделаться миссионером среди язычников, и благомыслящие люди еще теснее сплотились вокруг этих двоих, отца и сына. Те немногие, что до последнего времени оставались прохладны, теперь тоже воспламенились: ведь недавние бурные события доказали, что Анкерсен был прав, что нечестие зашло, пожалуй, даже дальше и было еще страшнее, чем он его рисовал.

Расследование крупного уголовного дела идет своим чередом. Медленно, медленно. Слишком медленно. Напряжение достигло предела. Исход зависит теперь от судьи. Все взоры обращены к нему. С чувством благоговейного трепета проходят люди мимо большого серого дома, где, как всем хорошо известно, высокий седовласый человек с приветливым и всегда внимательным взглядом сидит, погруженный в важные раздумья.

Да что же он, этот Поммеренке, совсем на месте застрял?

Нет, он отнюдь не застрял. Но судья человек вдумчивый, а случай в высшей степени сложный и необычный.

По мнению Поммеренке, обвиняемый, бывший типограф Корнелиус Исаксен, совсем не похож на дошлого притворщика, каким хотел бы его видеть Кронфельдт. Многое свидетельствует о том, что он действительно легковерный фантазер. Чтобы он по собственной доброй воле мог стать участником заговора — это весьма мало вероятно. В нем нет ничего от бандитского типа. Он мог лишь послужить орудием в руках других заговорщиков.

Если вообще имел место какой-то заговор. Многое свидетельствует о том, что и остальные подследственные невиновны. Они тоже вовсе не бандиты, хотя среди них и есть паршивые овцы вроде грубияна и пьянчуги Оле Ольсена.

Судья не верил, что существует связь между присутствием магистра в парусной мастерской Большого пакгауза и исчезновением его денег. Он не верил ни в какое убийство с целью ограбления. Речь может идти либо о несчастном случае, либо о самоубийстве. Точно так же не было причин полагать, что граф Оллендорф замешан в эту историю. Такой человек, как Оллендорф, при всех его, впрочем, далеко не безупречных качествах тоже ведь не бандит.

И вообще приложил ли тут руку какой-либо бандит? Если да, то им может быть лишь этот Матте-Гок, который, согласно показаниям типографа Исаксена, оказывал ему помощь в поисках так называемого клада. Но ведь он сумел доказать свое алиби. Причем его свидетели — сама полиция. Нападение на Корнелиуса произошло после того, как Матте-Гока доставили домой в избитом состоянии. Однако судья не выпускал из поля своего зрения этого возвращенного сына управляющего сберегательной кассой Анкерсена, эту таинственную личность с неизвестным и, по слухам, темным прошлым.

Если это он, воспользовавшись суматохой в связи со свадьбой дочери кузнеца, совершил оба ограбления, подстроив улики против Корнелиуса, то речь идет о человеке поистине опасном, о невероятно изворотливом мошеннике, мастере грабежа. Никогда не надо сразу отбрасывать фантастические гипотезы. Так-то так. Однако эта гипотеза, пожалуй, все-таки чересчур фантастична. И все же, и все же.

Но судья Поммеренке разрабатывал также другую фантастическую гипотезу. А именно, что Корнелиус Исаксен, этот кладоискатель, стал жертвой особого рода самовнушения и действовал в состоянии своеобразного сомнамбулизма.

Если человек годами тешит себя баснями о кладе, который разом превратит нищего бедолагу в креза, если он изо дня в день испытывает на себе давление подобной идеи, не может ли это, так сказать, автоматически привести его на путь преступления?

Судья консультировался об этом с доктором Маникусом, который имел значительный опыт в исследовании патологических психических феноменов, и доктор в общем и целом согласился с его теорией.

Судья коснулся также другой своей гипотезы, относительно двойной игры Матте-Гока.

— Доктор, вы можете подтвердить, что он действительно получил повреждения спины в ту свадебную ночь и что он, следовательно, не симулировал?

— О да, — ответил доктор со слабой улыбкой. — Спина была вся синяя и бурая, как небо в грозу, и, кроме того, на одном плече ссадины.

— Но он все же мог бы при желании передвигаться в ту ночь без посторонней помощи?

Доктор подумал.

— Вполне вероятно, — сказал он. — Да-да, разумеется, мог бы. Но человек, оглушенный неожиданным ударом в спину, находится, конечно, в состоянии некоторого шока, и поначалу ему кажется, что его чуть ли не убили.

— Скажите, Маникус, а он не мог сам нанести себе эти тумаки и колотушки?

— Для этого он должен быть подлинным факиром, — улыбнулся доктор.

— Но если гипотеза верна, то он и есть в известном роде факир. Совершенно из ряда вон выходящее явление.

Доктор тихо покачал головой, и вокруг его глаз тонко заиграли бархатистые морщинки.

— Мои личные наблюдения, — сказал он с расстановкой, — мои личные наблюдения не дают оснований для такого предположения. Он не производит впечатления человека сообразительного. Он вздорен, избалован, несколько ребячлив, несдержан, ограничен, как и Анкерсен. В сущности, он весьма похож на Анкерсена.

— Если только это не комедия, как и все остальное, — заметил судья.

Новый интересный момент. Среди развалин снесенной ветром кузницы найдены остатки двух сожженных стокроновых ассигнаций. При более внимательном обследовании места выясняется, что здесь недавно сожжено немалое количество бумаги. Пепел, в котором обнаружен уголок еще одной ассигнации, старательно втоптан в землю, а сверху прикрыт старыми полусгнившими мешками.

Новая мистификация. Новые раздумья.

Примерно таково было положение вещей в тот день, когда Корнелиус сознался.

Да-да, кончилось тем, что Корнелиус признал себя виновным в обоих ограблениях. Это кажется удивительным. И однако, если учесть все обстоятельства, не так уж трудно понять, что к этому в конечном счете и должен был прийти кладоискатель типа Корнелиуса.

…Много лет он вынашивает и лелеет идею-фикс, которую тщательно от всех скрывает и которая постепенно делается как бы частью его внутреннего я. Она поневоле ставит его в странно искаженные отношения с действительностью. Но он привыкает к этой аномалии, он приспосабливается к необычному двойному существованию, которое стало его уделом, более того, он находит в нем приятность, ему хорошо в этой темной стихии флюоресцирующих надежд, где можно в свое удовольствие, свободно и одиноко фантазировать и музицировать, в чем он постепенно достигает подлинного мастерства. Так же, как его отец в свое время достиг мастерства в строительстве эоловых арф у себя на одинокой церковной колокольне.

При этом он вырабатывает в себе особую внутреннюю силу упругости наподобие той, которая позволяет глубоководным рыбам жить, выдерживая чудовищное давление океанской толщи. Эта внутренняя сила упругости имеет для него чрезвычайную важность, как знать, быть может, без этой силы сопротивления он бы обратился в нежизнеспособного горемыку вроде Короля Крабов, а не был бы человеком, которого все знают и ценят за легкий и веселый нрав и готовность каждому прийти на помощь.

И все идет прекрасно, покуда дело ограничивается фантазиями и увлекательными возможностями, открывающимися в будущем. Он ведь и любит-то именно эти возможности. В глубине души он вовсе не желает, чтобы они претворились в действительность, подобно тому как художник вовсе не желает встретиться лицом к лицу с порождениями своего духа, воплотившимися в осязаемую действительность, а, напротив, желает и всячески старается претворить действительность в искусство, чтобы он с его чувствительностью и ранимостью мог тем самым отойти от нее на ощутимое расстояние.

Но вот в один прекрасный день эти возможности вдруг сулят обратиться в действительность. Корнелиусу от этого лишь делается тревожно, а отнюдь не радостно. Он перестает быть самим собой. Он неспособен переориентироваться в соответствии с новым положением вещей. Точь-в-точь как глубоководная рыба, которая вследствие стихийного бедствия оказалась выброшенной наверх, в непривычную для нее среду. Она стремится обратно на дно.